Демонстративно.
— Надоел ты мне, Фонин… Наперёд знаю, что скажешь. — Сергей Иванович вытянул шею и стал Фонина передразнивать: — «Новое время сменяет старое… однако я это время в ладошках вынянчил, а ты пенки снимаешь…» Так, Фонин? А между прочим, герр Зибель за меня награду положил не меньше, чем за тебя.
Полина выглянула из раздаточного окошка:
— Чего это они?
— Да-а! — отмахнулась официантка Соня. — Партизанские батьки счёты сводят… Старые уже, а всё славу не поделят…
Открылась дверь, и на пороге возник человек в летах, тот самый, который на шоссе в чехарду играл.
Человек возникает на пороге, и тут же ветер-сквозняк, пронёсшийся по кафе, сдувает на улицу его шляпу.
— Простите, — говорит он. И исчезает.
А официантка Соня хохочет.
— А надоел я тебе — уходи, — угрюмо сказал Фонин. — Я тебя не звал.
— Не уйду, — сказал Сергей Иванович. — Следователя дождёмся столичного… Мимо ему не проехать. Гляди в оба. Твоя корчма на шоссе первая.
— Это не Минога убила, — твёрдо сказал Фонин. — Точно тебе говорю… Но эту стерву надо спасать.
— Кто знает… Может, и не она… Однако человек приедет для нас новый, но ценный, надо его в курс дела вводить, это вопрос кардинальный… Тут следствием не взять… Тут надо по совокупности обстоятельств… А что, если, не дай бог, это она Ваську кончила?..
— По совокупности обстоятельств её дело — табак, — сказал Фонин. — Припаяют — никакая амнистия не вытащит.
Тут снова открывается дверь, и на пороге опять тот же дядя. И опять у него ветер выдувает шляпу на улицу, и опять он исчезает с лёгким возгласом: «Простите…»
— Соня, кто это?
— Я почём знаю?
— Надо Аичку вызвать телеграммой, — сказал Фонин.
— Аичка приехала.
— Вот это номер! Вот это весёлый эпизод! — воскликнул Фонин. — Неужели служить решила в нашем захолустном городе?
Сергей Иванович покивал утвердительно и добавил:
— Опять будет со своими пионерами неизвестных героев обнаруживать.
Опять ветер-сквозняк махнул по кафе, и опять тот же мужчина стоит на пороге, придерживая шляпу.
— Дверь! — закричала официантка Соня. — Дверь держи!
Дверь с силой ударила мужчину пониже спины, и он влетел в кафе-столовую.
— Простите… — сказал он.
Никто ему не ответил. Он тихо уселся за столик, достал карандаш и взял меню.
— Гражданин, в меню писать нельзя, — говорит Соня-официантка.
— А мне мама, а мне мама целоваться не велит… Это слова песни, — отвечает тот. — Надо записать, пока не забыл… Вы знаете эту песню?.. Простите…
Все разглядывают его молча, потом с презрением отворачиваются.
— А кто следователь? — спросил у Сергея Ивановича Фонин. — Тут нужен крепкий мужик, иначе — всё. Пришлют мокрую курицу — ничего не втолкуешь.
— Обещали самого лучшего, — сказал Сергей Иванович. — Говорят, король… И фамилия будь здоров — Громобоев.
Человек обернулся.
— Вы меня?
— А вы кто такой? — спросил Фонин.
— Моя фамилия Громобоев, — ответил мужчина и надел шляпу, которую до сих пор почему-то зажимал коленками, от ветра, что ли?
Молчание наступило в кафе-таверне.
Полина высунула из раздаточной пегую причёску.
— Соня, обслужи товарища, — сказал Фонин.
Соня пошла к приезжему.
— Плохи наши дела, Серёга… — тихо сказал Фонин.
Сергей Иванович поднимается, Фонин поднимается, и они оба идут к Громобоеву.
А там уже Соня играет блокнотиком.
— Что будем кушать? — запевает она. — Есть холодец, хек жареный, «Плиска»…
Директор ошибался. Ничего нельзя начать с нуля. Потому что даже если построить завод в пустыне, то работать на нём будут люди. И хочешь не хочешь, придётся применяться к их возможностям и способностям. Хочешь не хочешь.
Городок вроде бы спал, и новым его можно было раздавить, а можно — разбудить.
Тогда этот городок проснётся и окажется талантливым.
Глупо отменять цивилизацию. Нужно просто её очеловечивать. Которая соответствует человеческой природе— та хороша, которая не соответствует — та никуда не годится.
(От автора. И действительно. Простой пример. Когда машина воняет, стараются заменить бензин, а автомобиль пока что не трогают.)
— Ну давай зови, — сказал майор.
Лейтенант Володин отворил дверь и сказал в коридор:
— Копылова, входите.
Вошла Минога и села на стул — нога на ногу.
— Согласно УПК РСФСР по статье… — начал читать майор. — За отказ от показаний и за дачу ложных показаний и так далее… Распишитесь…
— Не-а… — сказала Минога и стала раскуривать папиросу «Север».
— Что значит «не-а»?
— Расписываться не буду. — И пустила дымок.
— Это почему же?
— Не хочется.
— Сядьте как следует, Копылова! — нахмурился лейтенант Володин. — Вы в камере следователя!
— Отстань, — лениво сказала Минога.
— За оскорбление должностного лица!..
— Детёныш ты… — сказала Минога.
— Копылова, тихо… Тихо… — сказал майор. — Володин, иди… Ты выйди пока.
Володин растопырил плечи и вышел.
— Копылова, давай по-хорошему, — сказал майор.
— Ни по-хорошему не стану, ни по-плохому… Отлипни, — сказала Минога.
— Кончай свои штучки, нарвёшься, — сказал майор. — Новый человек приехал, тебя не знает. Инспектор из центра.
— Скучно мне… — сказала Минога. — Васька помер, дел никаких не осталось. Посадил бы ты меня, что ли?..
— Не помер, а убит, — сказал майор.
— Ну, убит.
— Давай договоримся, Копылова… — сказал майор. — Я все твои маневры знаю. Поэтому не мешай расследованию, ладно?
— Мышьяку, что ли, пожрать? — задумчиво спросила Минога. — Дел у меня не осталось, майор… Другая бы с собой покончила.
Ветер откинул форточку за спиной майора, и майор форточку запер.
— Что ты с собой наделала в жизни, Копылова? — сказал он. — Это даже трудно себе представить.
— Да уж наделала, — согласилась она.
— И ведь не любит тебя никто…
— Никто, — подтвердила она.
— А весь город сюда полезет за тебя заступаться, — сказал майор.
— Укатай меня в тюрьму, — сказала она. — Может, мне жить расхочется.
— Говори прямо. Ты Ваську убила?
— Не знаю… Может, и я, — сказала Минога. — А ты пиши, что я… За добровольное признание сколько дают? Я раньше знала, да позабыла… Сколько лет прошло… Или пиши, что я взятку тебе предлагала.
Майор стукнул кулаком по столу:
— Ты не куражься надо мной, не куражься!.. Докажем вину — посадим, не докажем — пойдёшь на все четыре! Как миленькая! А над законом куражиться не дам. Я твой маневр раскусил.
Открылась дверь, и вошёл Громобоев. Майор хотел встать, но передумал.
— Гражданка Копылова, вы вызваны свидетелем по делу об убийстве Золотова В.Г., — сказал майор и протянул бланк допроса. — Вот здесь распишитесь…
— Слушай, начальник, — сказала Минога. — Вот человек приезжий, мне интересно… Я ему буду давать показания, а ты ступай…
Майор подскочил, яростно уставился на неё, но потом взял себя в руки.
— Ну, вы видите теперь? — сказал майор. — Что это за человек?
— Ничего… ничего, — сказал Громобоев. — Может быть, правда нам лучше поговорить наедине?
— Я буду в соседней комнате, — сказал майор.
И ушёл.
Тихо стало в кабинете.
Громобоев сел за стол и покосился на пасмурное лицо.
— Начнём сначала… — сказал он и начал писать. — Копылова Евдокия Михайловна… 1927 года рождения… Место рождения… Где ты родилась… не помню.
— В Серпухове.
— Так… Судимости…
— Здравствуй, Витя.
— Здравствуй, Дуся…
— Ты нарочно приехал?
— Да… Когда узнал… Да, — сказал он. — Я думал, ты погибла… На, распишись…
— Я тоже думала, ты не выживешь… Крепко я тебя тогда приложила.
Он протягивает ей бланк. Она расписывается.
— Это ты убила Золотова?
— Сама не знаю, Витя, — сказала она.
Есть розы под названием «Слава мира». Ольга Берггольц их описывала.
А как вычислить славу мира?
Это всё равно что слепить в реторте любовь. В реторте любовь можно только уничтожить.
Учёных всё больше — любви всё меньше. Любовь от изучения гибнет. Это её свойство.
Потому что изучать можно повторяемое. А ещё Шекспир сказал, что всякая любовь — исключение. В этом и есть её правило.
Я видел, как бились их души друг о друга, и ничем не мог повлиять на битву.
Потому что корни её питались давней водой, а ветви ещё только ожидали плодов.
«…Белокурая — чужая сестра, потом чужая жена. Манкая до ужаса, но недоступная, а всё время любила меня, да я не знал этого.
Потому что я был из войны, а она из жизни. Миру принадлежала она, и я был из другой жизни, где страшно, а она не боялась силы.
В сущности, она была невысокая, но производила впечатление крупной женщины.
Она и девчонкой была похожа на женщину, и девушкой.
В ней не было детского, она всегда была мудрой.
Как-то миновал её возраст вытягивания и неловкости, и она росла, как будто приближалась к нам по дороге, ведущей от горизонта, не меняясь в пропорциях, а только становясь крупнее.
И потому казалось, что она большая, когда наконец вошла в комнату…»
А когда много лет спустя он увидел себя и её в зеркале, она оказалась ему как раз под подбородок.
— Ты зачем пришёл? — спросила Минога.
— Мне стало известно, что инспектор Громобоев — твой бывший муж… — сказал майор. — Или, может быть, жених?
— А тебе что?
— Его люди узнали… Я-то у вас с после войны, а старожилы узнали…
— А что старожилам делать, — сказала Минога, — только трепаться.
— Говорят, ты его когда-то обидела… Смертельно обидела.
— Не смертельно… — сказала Минога. — Живой приехал.
— Если хочешь, я напишу докладную с изложением обстоятельств… Другого пришлют…
— Зачем мне другой?
— А этот может необъективно вести расследование, — настаивал майор. — Короче, закатает тебя…
— Ты только не заплачь, — сказала Минога. — Говори, чем он тебе нехорош?
— Тихий он больно… твой Громобоев… Вялый какой-то, — сказал майор.
— Тихий? — спросила Минога. — Да он бешеный! Он потому тихий, что себя боится…
— Интересно, — сказал майор.
Абрам, откидываясь назад, внёс ящик пива.
— Вот Абрам, говорят, видел, как ты опять костёр зажгла на берегу.
— Моё дело, — сказала Минога.
— Не твоё, — сказал майор. — Со стройки нарекания… Новый директор звонил.
— С директором я сама разберусь, — сказала Минога, — это он для вас директор…
И вытащила из серванта стеклянную тару, чтобы пить пиво и вино белое, чтобы помянуть то, что помнить не хочется.
— Скажи, Дуся… — спросил Абрам. — Ты костёр с намёком разожгла?
— Умный ты чересчур, Абрам, — сказала Минога.
— Скажи… мы опять что-нибудь не то делаем? — поднял Абрам на неё синие свои, пронзительные глаза.
— Пей пиво… — мягко сказала Минога. — А лучше спой…
— Про синюю воду? — спросил майор.
— Про синюю воду… — сказала Минога.
Он поднял глаза к потолку и положил руки на стол, поджав пальцы с выжженными ногтями.
Детский плыл кораблик
По синей реке,
Плыли дирижабли
По синей реке.
Наши вдаль уходят,
Небеса горят.
Молодость уходит,
Небеса горят.
Небо моё, небо,
Синяя вода,
Корабли уплыли
В небо навсегда.
С той поры я не был
У синей воды,
Небо моё, небо —
Зеркало беды.
Вот такие дела. Мне рассказали, я — вам. Моё дело сторона.
Директор о Миноге и слышать не хочет.
Когда он приехал, его поселили по соседству от Миногиного дома, и он уже видел её несколько раз, когда она в стёганом халате бродила вокруг дома и глядела то на реку, то на недалёкую стройку.
И директору казалось, что, когда она смотрит на стройку, кипучая работа перестаёт быть кипучей.
Директору казалось, что вся затхлость, вся болотность и убожество мира были собраны в этой женщине.
И директор говорил себе: «Ну ладно, недолго уже всему этому…» Хотя чему «всему этому», ему не удавалось сформулировать однозначно.
Тут всё одно за одно цеплялось.
Городок захолустный, медленный, а стройка довольно большая, быстрая. А директору передали совершенно точно, что Минога сказала про директора, будто вся его работа в том, что он, директор, хочет сделать городу вставную челюсть, стало быть, считает его инвалидом.
Директор даже не сразу понял. А когда понял — задохся.
— Что?.. — спросил директор, ужаснувшись этому дикому образу. — Так и сказала?
— Ага. А город, говорит, не инвалид, и директор ничего ещё не знает, у него, говорит, молоко не обсохло, так она сказала, и не ему судить.
Директору было тридцать два года, и молоко у него обсохло.
— Ладно, — говорит он. — Новое всегда борется со старым, тьма со светом. Предложим ей квартиру подальше, а её частный дом, конечно, на снос.
Однако это разумное предложение споткнулось о старые бумаги.
Оказалось, что дом, хотя и действительно был частным владением, однако был бесплатно выстроен по постановлению давнего горсовета, председателем коего тогда был Фонин, ныне благополучно руководящий придорожным кафе-модерн.
Директор первый раз слышал, чтобы кому-либо частный дом выстроили бесплатно, и потому не поверил, что так может быть. Справедливо предположив давние махинации сильно пьющего Фокина, он хотел было озадачить этим делом заводского юриста, но этого вовсе не потребовалось, так как ему как раз сообщили, что произошло убийство некоего Золотова, и Миногу забрали по подозрению, и приезжает инспектор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
— Надоел ты мне, Фонин… Наперёд знаю, что скажешь. — Сергей Иванович вытянул шею и стал Фонина передразнивать: — «Новое время сменяет старое… однако я это время в ладошках вынянчил, а ты пенки снимаешь…» Так, Фонин? А между прочим, герр Зибель за меня награду положил не меньше, чем за тебя.
Полина выглянула из раздаточного окошка:
— Чего это они?
— Да-а! — отмахнулась официантка Соня. — Партизанские батьки счёты сводят… Старые уже, а всё славу не поделят…
Открылась дверь, и на пороге возник человек в летах, тот самый, который на шоссе в чехарду играл.
Человек возникает на пороге, и тут же ветер-сквозняк, пронёсшийся по кафе, сдувает на улицу его шляпу.
— Простите, — говорит он. И исчезает.
А официантка Соня хохочет.
— А надоел я тебе — уходи, — угрюмо сказал Фонин. — Я тебя не звал.
— Не уйду, — сказал Сергей Иванович. — Следователя дождёмся столичного… Мимо ему не проехать. Гляди в оба. Твоя корчма на шоссе первая.
— Это не Минога убила, — твёрдо сказал Фонин. — Точно тебе говорю… Но эту стерву надо спасать.
— Кто знает… Может, и не она… Однако человек приедет для нас новый, но ценный, надо его в курс дела вводить, это вопрос кардинальный… Тут следствием не взять… Тут надо по совокупности обстоятельств… А что, если, не дай бог, это она Ваську кончила?..
— По совокупности обстоятельств её дело — табак, — сказал Фонин. — Припаяют — никакая амнистия не вытащит.
Тут снова открывается дверь, и на пороге опять тот же дядя. И опять у него ветер выдувает шляпу на улицу, и опять он исчезает с лёгким возгласом: «Простите…»
— Соня, кто это?
— Я почём знаю?
— Надо Аичку вызвать телеграммой, — сказал Фонин.
— Аичка приехала.
— Вот это номер! Вот это весёлый эпизод! — воскликнул Фонин. — Неужели служить решила в нашем захолустном городе?
Сергей Иванович покивал утвердительно и добавил:
— Опять будет со своими пионерами неизвестных героев обнаруживать.
Опять ветер-сквозняк махнул по кафе, и опять тот же мужчина стоит на пороге, придерживая шляпу.
— Дверь! — закричала официантка Соня. — Дверь держи!
Дверь с силой ударила мужчину пониже спины, и он влетел в кафе-столовую.
— Простите… — сказал он.
Никто ему не ответил. Он тихо уселся за столик, достал карандаш и взял меню.
— Гражданин, в меню писать нельзя, — говорит Соня-официантка.
— А мне мама, а мне мама целоваться не велит… Это слова песни, — отвечает тот. — Надо записать, пока не забыл… Вы знаете эту песню?.. Простите…
Все разглядывают его молча, потом с презрением отворачиваются.
— А кто следователь? — спросил у Сергея Ивановича Фонин. — Тут нужен крепкий мужик, иначе — всё. Пришлют мокрую курицу — ничего не втолкуешь.
— Обещали самого лучшего, — сказал Сергей Иванович. — Говорят, король… И фамилия будь здоров — Громобоев.
Человек обернулся.
— Вы меня?
— А вы кто такой? — спросил Фонин.
— Моя фамилия Громобоев, — ответил мужчина и надел шляпу, которую до сих пор почему-то зажимал коленками, от ветра, что ли?
Молчание наступило в кафе-таверне.
Полина высунула из раздаточной пегую причёску.
— Соня, обслужи товарища, — сказал Фонин.
Соня пошла к приезжему.
— Плохи наши дела, Серёга… — тихо сказал Фонин.
Сергей Иванович поднимается, Фонин поднимается, и они оба идут к Громобоеву.
А там уже Соня играет блокнотиком.
— Что будем кушать? — запевает она. — Есть холодец, хек жареный, «Плиска»…
Директор ошибался. Ничего нельзя начать с нуля. Потому что даже если построить завод в пустыне, то работать на нём будут люди. И хочешь не хочешь, придётся применяться к их возможностям и способностям. Хочешь не хочешь.
Городок вроде бы спал, и новым его можно было раздавить, а можно — разбудить.
Тогда этот городок проснётся и окажется талантливым.
Глупо отменять цивилизацию. Нужно просто её очеловечивать. Которая соответствует человеческой природе— та хороша, которая не соответствует — та никуда не годится.
(От автора. И действительно. Простой пример. Когда машина воняет, стараются заменить бензин, а автомобиль пока что не трогают.)
— Ну давай зови, — сказал майор.
Лейтенант Володин отворил дверь и сказал в коридор:
— Копылова, входите.
Вошла Минога и села на стул — нога на ногу.
— Согласно УПК РСФСР по статье… — начал читать майор. — За отказ от показаний и за дачу ложных показаний и так далее… Распишитесь…
— Не-а… — сказала Минога и стала раскуривать папиросу «Север».
— Что значит «не-а»?
— Расписываться не буду. — И пустила дымок.
— Это почему же?
— Не хочется.
— Сядьте как следует, Копылова! — нахмурился лейтенант Володин. — Вы в камере следователя!
— Отстань, — лениво сказала Минога.
— За оскорбление должностного лица!..
— Детёныш ты… — сказала Минога.
— Копылова, тихо… Тихо… — сказал майор. — Володин, иди… Ты выйди пока.
Володин растопырил плечи и вышел.
— Копылова, давай по-хорошему, — сказал майор.
— Ни по-хорошему не стану, ни по-плохому… Отлипни, — сказала Минога.
— Кончай свои штучки, нарвёшься, — сказал майор. — Новый человек приехал, тебя не знает. Инспектор из центра.
— Скучно мне… — сказала Минога. — Васька помер, дел никаких не осталось. Посадил бы ты меня, что ли?..
— Не помер, а убит, — сказал майор.
— Ну, убит.
— Давай договоримся, Копылова… — сказал майор. — Я все твои маневры знаю. Поэтому не мешай расследованию, ладно?
— Мышьяку, что ли, пожрать? — задумчиво спросила Минога. — Дел у меня не осталось, майор… Другая бы с собой покончила.
Ветер откинул форточку за спиной майора, и майор форточку запер.
— Что ты с собой наделала в жизни, Копылова? — сказал он. — Это даже трудно себе представить.
— Да уж наделала, — согласилась она.
— И ведь не любит тебя никто…
— Никто, — подтвердила она.
— А весь город сюда полезет за тебя заступаться, — сказал майор.
— Укатай меня в тюрьму, — сказала она. — Может, мне жить расхочется.
— Говори прямо. Ты Ваську убила?
— Не знаю… Может, и я, — сказала Минога. — А ты пиши, что я… За добровольное признание сколько дают? Я раньше знала, да позабыла… Сколько лет прошло… Или пиши, что я взятку тебе предлагала.
Майор стукнул кулаком по столу:
— Ты не куражься надо мной, не куражься!.. Докажем вину — посадим, не докажем — пойдёшь на все четыре! Как миленькая! А над законом куражиться не дам. Я твой маневр раскусил.
Открылась дверь, и вошёл Громобоев. Майор хотел встать, но передумал.
— Гражданка Копылова, вы вызваны свидетелем по делу об убийстве Золотова В.Г., — сказал майор и протянул бланк допроса. — Вот здесь распишитесь…
— Слушай, начальник, — сказала Минога. — Вот человек приезжий, мне интересно… Я ему буду давать показания, а ты ступай…
Майор подскочил, яростно уставился на неё, но потом взял себя в руки.
— Ну, вы видите теперь? — сказал майор. — Что это за человек?
— Ничего… ничего, — сказал Громобоев. — Может быть, правда нам лучше поговорить наедине?
— Я буду в соседней комнате, — сказал майор.
И ушёл.
Тихо стало в кабинете.
Громобоев сел за стол и покосился на пасмурное лицо.
— Начнём сначала… — сказал он и начал писать. — Копылова Евдокия Михайловна… 1927 года рождения… Место рождения… Где ты родилась… не помню.
— В Серпухове.
— Так… Судимости…
— Здравствуй, Витя.
— Здравствуй, Дуся…
— Ты нарочно приехал?
— Да… Когда узнал… Да, — сказал он. — Я думал, ты погибла… На, распишись…
— Я тоже думала, ты не выживешь… Крепко я тебя тогда приложила.
Он протягивает ей бланк. Она расписывается.
— Это ты убила Золотова?
— Сама не знаю, Витя, — сказала она.
Есть розы под названием «Слава мира». Ольга Берггольц их описывала.
А как вычислить славу мира?
Это всё равно что слепить в реторте любовь. В реторте любовь можно только уничтожить.
Учёных всё больше — любви всё меньше. Любовь от изучения гибнет. Это её свойство.
Потому что изучать можно повторяемое. А ещё Шекспир сказал, что всякая любовь — исключение. В этом и есть её правило.
Я видел, как бились их души друг о друга, и ничем не мог повлиять на битву.
Потому что корни её питались давней водой, а ветви ещё только ожидали плодов.
«…Белокурая — чужая сестра, потом чужая жена. Манкая до ужаса, но недоступная, а всё время любила меня, да я не знал этого.
Потому что я был из войны, а она из жизни. Миру принадлежала она, и я был из другой жизни, где страшно, а она не боялась силы.
В сущности, она была невысокая, но производила впечатление крупной женщины.
Она и девчонкой была похожа на женщину, и девушкой.
В ней не было детского, она всегда была мудрой.
Как-то миновал её возраст вытягивания и неловкости, и она росла, как будто приближалась к нам по дороге, ведущей от горизонта, не меняясь в пропорциях, а только становясь крупнее.
И потому казалось, что она большая, когда наконец вошла в комнату…»
А когда много лет спустя он увидел себя и её в зеркале, она оказалась ему как раз под подбородок.
— Ты зачем пришёл? — спросила Минога.
— Мне стало известно, что инспектор Громобоев — твой бывший муж… — сказал майор. — Или, может быть, жених?
— А тебе что?
— Его люди узнали… Я-то у вас с после войны, а старожилы узнали…
— А что старожилам делать, — сказала Минога, — только трепаться.
— Говорят, ты его когда-то обидела… Смертельно обидела.
— Не смертельно… — сказала Минога. — Живой приехал.
— Если хочешь, я напишу докладную с изложением обстоятельств… Другого пришлют…
— Зачем мне другой?
— А этот может необъективно вести расследование, — настаивал майор. — Короче, закатает тебя…
— Ты только не заплачь, — сказала Минога. — Говори, чем он тебе нехорош?
— Тихий он больно… твой Громобоев… Вялый какой-то, — сказал майор.
— Тихий? — спросила Минога. — Да он бешеный! Он потому тихий, что себя боится…
— Интересно, — сказал майор.
Абрам, откидываясь назад, внёс ящик пива.
— Вот Абрам, говорят, видел, как ты опять костёр зажгла на берегу.
— Моё дело, — сказала Минога.
— Не твоё, — сказал майор. — Со стройки нарекания… Новый директор звонил.
— С директором я сама разберусь, — сказала Минога, — это он для вас директор…
И вытащила из серванта стеклянную тару, чтобы пить пиво и вино белое, чтобы помянуть то, что помнить не хочется.
— Скажи, Дуся… — спросил Абрам. — Ты костёр с намёком разожгла?
— Умный ты чересчур, Абрам, — сказала Минога.
— Скажи… мы опять что-нибудь не то делаем? — поднял Абрам на неё синие свои, пронзительные глаза.
— Пей пиво… — мягко сказала Минога. — А лучше спой…
— Про синюю воду? — спросил майор.
— Про синюю воду… — сказала Минога.
Он поднял глаза к потолку и положил руки на стол, поджав пальцы с выжженными ногтями.
Детский плыл кораблик
По синей реке,
Плыли дирижабли
По синей реке.
Наши вдаль уходят,
Небеса горят.
Молодость уходит,
Небеса горят.
Небо моё, небо,
Синяя вода,
Корабли уплыли
В небо навсегда.
С той поры я не был
У синей воды,
Небо моё, небо —
Зеркало беды.
Вот такие дела. Мне рассказали, я — вам. Моё дело сторона.
Директор о Миноге и слышать не хочет.
Когда он приехал, его поселили по соседству от Миногиного дома, и он уже видел её несколько раз, когда она в стёганом халате бродила вокруг дома и глядела то на реку, то на недалёкую стройку.
И директору казалось, что, когда она смотрит на стройку, кипучая работа перестаёт быть кипучей.
Директору казалось, что вся затхлость, вся болотность и убожество мира были собраны в этой женщине.
И директор говорил себе: «Ну ладно, недолго уже всему этому…» Хотя чему «всему этому», ему не удавалось сформулировать однозначно.
Тут всё одно за одно цеплялось.
Городок захолустный, медленный, а стройка довольно большая, быстрая. А директору передали совершенно точно, что Минога сказала про директора, будто вся его работа в том, что он, директор, хочет сделать городу вставную челюсть, стало быть, считает его инвалидом.
Директор даже не сразу понял. А когда понял — задохся.
— Что?.. — спросил директор, ужаснувшись этому дикому образу. — Так и сказала?
— Ага. А город, говорит, не инвалид, и директор ничего ещё не знает, у него, говорит, молоко не обсохло, так она сказала, и не ему судить.
Директору было тридцать два года, и молоко у него обсохло.
— Ладно, — говорит он. — Новое всегда борется со старым, тьма со светом. Предложим ей квартиру подальше, а её частный дом, конечно, на снос.
Однако это разумное предложение споткнулось о старые бумаги.
Оказалось, что дом, хотя и действительно был частным владением, однако был бесплатно выстроен по постановлению давнего горсовета, председателем коего тогда был Фонин, ныне благополучно руководящий придорожным кафе-модерн.
Директор первый раз слышал, чтобы кому-либо частный дом выстроили бесплатно, и потому не поверил, что так может быть. Справедливо предположив давние махинации сильно пьющего Фокина, он хотел было озадачить этим делом заводского юриста, но этого вовсе не потребовалось, так как ему как раз сообщили, что произошло убийство некоего Золотова, и Миногу забрали по подозрению, и приезжает инспектор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11