Когда речь
заходила о химии и физике, с Громовым лучше было не связываться. Никто не
знал, откуда он черпал свои знания, и проверить его было трудно.
Первые ученики тоже много знали, они посещали разные кружки при
Дворце пионеров и следили за новинками. Но, употребляя полюбившееся нам
выражение Ивана Степановича, эти знания ничего к ним не прибавляли и
ничего от них не убавляли. Громов - другое дело. Знания превращали его в
другого человека. Что я этим хочу сказать? Сейчас постараюсь объяснить.
Пока Громов молчал, это был обыкновенный ученик, такой же, как мы все. Но
стоило ему заговорить, как он становился совершенно другим. Он делался
много умнее и больше обыкновенного ученика, и казалось, что такой он
настоящий и есть, только до поры до времени скрывает это.
Отвечая на вопрос преподавателя, Громов никогда не спешил, как первые
ученики и отличники. Наоборот, он отвечал медленно, словно еще не зная
правильного ответа и безмолвно советуясь с кем-то внутри себя.
Что я еще могу сказать о Громове? Пожалуй, ничего. Пока. Вот когда он
переедет на Черную Речку и переведется в другую школу, тогда, возможно, я
смогу сказать больше. Ведь пока человек каждый день сидит с тобой в одном
классе со своей седой прядкой и раздвоенным подбородком и пока ты каждый
день видишь, как он пишет, постукивая мелом по доске, или читает новый
номер <Знания - силы>, трудно сказать о нем что-либо интересное. А может
быть, Громов и не переедет на Черную Речку и Дроводелов все это придумал,
чтобы поделиться со мной новостишкой?
4
Когда начались занятия и я пришел в класс, я не очень-то рассчитывал
увидеть Громова. Но он спокойненько сидел на своем месте у окна и, чтобы
не терять времени, читал какую-то книжку.
Я поздоровался с ним, а потом, словно потеряв над собой контроль,
вдруг спросил:
- Ну, а как мальчик? Будет о нем продолжение?
Я думал, что Громов пропустит мой вопрос мимо ушей, но он ответил, и,
кажется, охотно:
- Тетрадка у Германа Ивановича. Летом мне удалось найти кое-какой
материал о нем.
- Но он же придуманный, этот мальчик, ты же писал фантазию или там
сказку...
Громов посмотрел на меня и ответил вопросом:
- Ты в этом уверен?
- А ты? Ты разве не уверен?
Он усмехнулся и произнес слова, истинный смысл которых я, сколько ни
старался, никак не мог понять.
- Дело не в том, уверен кто-то или не уверен. Все гораздо сложнее.
Я хотел переспросить, но не успел. Появился Дроводелов и сел рядом. А
при Дроводелове мне не хотелось говорить о мальчике. Дроводелов
обязательно бы вмешался и стал бы расспрашивать, он всегда любил совать
нос в чужие дела.
- Есть одна новостишка, - тихо сказал Дроводелов, наклоняясь ко мне,
чтобы не слышал Громов. - После уроков Герман Иванович будет читать
продолжение про мальчика. Муть, правда? Выдумка. Неужели придется слушать
эту муть?
Он говорил очень тихо, но я все-таки боялся, как бы не услышал
Громов. Он в это время уже снова читал свою книжку.
Дроводелов не ошибся. Уроки кончились, и Герман Иванович прочел
продолжение рассказа. В этот раз он читал намного хуже.
Космический корабль продолжал свой путь. Мальчик успешно сдал
экзамены и проводил каникулы тут же, на корабле. Летние каникулы? Или
зимние? Это не существенно. В космическом корабле не было ни лета, ни
зимы. Кто экзаменовал мальчика? Все, кому не лень, начиная от командира
корабля и кончая поваром-фармацевтом. А самыми придирчивыми и строгими
экзаменаторами были памятливые машины. Одна машина задала мальчику
каверзный вопрос.
- Скажи, мальчик, - спросила она красивым мужским голосом, - в каком
году изобрели колесо?
Мальчик смутился. Он мысленно перебирал все даты значительных
открытий и изобретений, но про колесо не вспомнил ничего.
Машина долго ждала ответа, а потом сказала, почему-то переменив голос
на женский:
- Не трудись. Этого никто не знает, даже я. В ту эпоху жители нашей
планеты не имели представления о датах.
Машине, наверное, не следовало задавать мальчику вопрос, на который
не существует ответа. И при этом еще менять свой голос. Ведь мальчик и без
того волновался и переживал. На все остальные вопросы он отвечал без
запинки.
Наступили каникулы, и мальчик сразу забыл о каверзном вопросе. Он был
счастливее всех на корабле, потому что он здесь родился и обо всем
остальном знал только от других. В отличие от других на далекой планете у
него не было знакомой или знакомого, по которым он мог бы скучать. Все его
знакомые были здесь рядом с ним, на корабле. Здесь было не только его
настоящее, но и прошлое, а что касается будущего, то о нем приходилось
только гадать. Будущее зависело от теории вероятностей и от той
неизвестной планеты, на которую они летели. Об этой планете много говорили
на корабле. Каждый, по-видимому, представлял ее по своему вкусу. Одни
считали, что там живут высокоразумные и цивилизованные существа, другие
полагали, будто для разумных существ там еще не наступил черед и обитают
там пока только ящеры. У мальчика тоже была своя гипотеза. Он был уверен,
что планета населена детьми. В глубине души он понимал, что это
невозможно. Но ему очень хотелось увидеть детей еще до того, как он станет
взрослым и состарится. Мальчик никому не высказывал своей гипотезы, он
боялся холодной и беспощадной логики взрослых, которые докажут ему, как
доказывают теорему, что его мечта несбыточна.
На корабле за много лет беспрерывного, безостановочного движения
создался совсем особый ритм жизни. И этот ритм облегчал существование всем
членам экспедиции и команде, так что они почти не чувствовали, что лишь
стены корабля отделяют их от холодной и страшной пустоты без дна.
Для этого ритма, как узнал мальчик, существовало свое название. Этот
ритм назывался обыденностью. Сколько ни вдумывался мальчик, он никак не
мог понять истинный смысл этого слова, хотя другие слова и названия
понимал сразу и без труда. Он чувствовал, что это слово скрывало в себе
нечто необычайно важное и даже таинственное. Может быть, взрослые сразу
сговорились между собой, едва сели на корабль, совсем не думать о
бездонной пустоте, а потом возник этот ритм, который отвлек их от
тревожных дум, как отвлекает сон или работа?
На космическом корабле были представлены почти все профессии. Был там
и философ. Он осмысливал все происходящее и с помощью мысли приводил в
должный порядок.
Однажды, встретив философа в отделении логических машин, мальчик
набрался храбрости и спросил, что такое обыденность.
Философ ласково улыбнулся мальчику.
- Обыденность, - ответил он, - это цепь привычек, которых мы, в
сущности, не замечаем, как не замечаем одежды, когда мы одеты. Но стоит
нам раздеться и выйти на мороз...
Философ вдруг замолчал, вспомнив, что говорит не со взрослым, а с
мальчиком.
Он улыбнулся еще раз и ушел. Мальчик больше не спрашивал. И старался
не думать об этом. Он догадался, что обыденность существует только для
взрослых, а у детей ее нет и не может быть. И действительно, все казалось
необычным и новым мальчику, даже то, что он видел много раз.
Он видел, как все трудились, что-то вычисляя, изобретая или изучая.
Он заходил в лаборатории. Ему везде были рады, и особенно почему-то там,
где занимались исследованием самых сложных явлений, например в лаборатории
субмолекулярной биологии. Может быть, это происходило потому, что
исследователи, углубясь в невидимое и неведомое, доступное только
сложнейшим приборам, на целые часы теряли связь с окружающим миром и
мальчик являлся им как посланец этого прекрасного мира, напоминая об этом
мире всем своим видом?
Потом мальчик уходил, и в лаборатории наступала тишина. Но все знали,
что мальчик где-то рядом, потому что хотя корабль и был большой, но на нем
все было рядом, все было близко. А мальчик, выйдя из лаборатории,
сосредоточенно думал о субмолекулярном мире, и мысль его уносилась уже не
за пределы корабля в просторы вселенной, а в бесконечное малое. И тогда он
сам себе начинал представляться бесконечно большим, состоящим из множества
миров.
В свободные от исследований часы некоторые участники экспедиции
играли в шахматы. Мальчик через плечо игрока заглядывал на доску и гадал,
какой будет следующий ход. Слабее всех играл в шахматы музыкант. Он всем
проигрывал - и машинам и живым партнерам. И очень огорчался проигрышами,
но не в силах был удержаться от игры. У мальчика его частые проигрыши
вызывали досаду.
Проиграв партию, музыкант уходил в свое помещение сочинять музыку.
Однажды он поманил мальчика, привел его в свою каюту и включил
проигрыватель, чтобы мальчик мог послушать новую мелодию.
Мальчик слушал, и звуки лились, тонкие и светлые. Это бились где-то
друг о друга льдинки, это пела вода, то журча, то гремя и налетая на
камни.
И постепенно мальчику представилась незнакомая планета с множеством
рек, речек и ручейков. Вода пела удивительную песню.
И мальчик вдруг почувствовал, что песня уже есть, но нет еще уха и
разума, чтобы понять ее и услышать. На планете еще не наступил черед для
разумных существ... Да, на той планете, о которой рассказывала музыка.
А звуки лились, тонкие и светлые. И мальчику казалось, что реки,
ручьи, потоки и льдинки - здесь, рядом с ним, такой ясной и красивой была
мелодия.
Потом наступила тишина. Молчали оба - и композитор и мальчик. Но
мальчик все-таки был мальчиком, и он не мог долго молчать.
- Расскажи, пожалуйста, - попросил он музыканта.
- О чем?
- Все о том же, - сказал тихо мальчик.
И музыкант догадался, о чем просит мальчик, и стал рассказывать о
планете, на которой родился и провел свою молодость. Он был хорошим
музыкантом, но рассказчиком неважным, часто сбивался, топтался на месте и
все повторял одно и то же.
Он родился в лесу под горой, на вершине которой было озеро. Прямо от
дверей домика его отца, хранителя заповедника, начиналась тропка. Петляя,
она уходила в лес и там терялась.
Но, кроме тропки, деревьев и горы с озером на вершине, рассказывал
дальше музыкант, было еще нечто иное, называемое необходимостью. Когда
будущий музыкант подрос, ему пришлось расстаться с тропой, с речкой, с
горой и с озером, которое было на самой верхушке возле синего облака.
Быстрая, как молния, машина доставила его в город. В городе тоже было
хорошо. Но там не было горы с озером на вершине. Жизнь отобрала у будущего
музыканта эту гору и это озеро. Однако музыкант не отчаивался, он уже
догадался тогда, что жизнь состоит не только из приобретений, но и утрат.
- Что же ты приобрел? - спросил мальчик.
- Я приобрел опыт, - ответил музыкант.
- Но ведь ты за него отдал гору с озером.
- Может быть, я когда-нибудь и вернусь к этой горе, - сказал
задумчиво композитор.
- Когда?
- Разве я это знаю? Нам еще надо побывать на загадочной планете.
Потом много лет займет возвращение на родину. А жизнь коротка...
Музыкант вдруг замолчал, и на его лице появилась тень заботы. На всем
корабле это был самый беззаботный человек. Но сейчас он стал похож на
других. И мальчик впервые подумал, что расстояние, которое нужно
преодолеть кораблю, измеряется не пространством и временем, а жизнью. И
это было удивительно... Годы уходят, и если даже музыканту удастся увидеть
еще раз гору своего детства, то только тогда, когда он станет дряхлым
стариком. А может быть, он и не доживет.
Желая сказать музыканту приятное и облегчить его тоску по озеру на
вершине горы, мальчик сказал:
- Если ты не увидишь, то, может, я увижу эту гору. Я передам ей от
тебя привет.
Наступила пауза. Неловко почувствовали себя оба - и взрослый и
мальчик. Потом мальчик подумал, что музыкант сказал не все. Самого
главного он не сказал, и это хорошо. Мальчик знал, что от музыканта ушла
любимая женщина, предпочтя ему другого. И если даже она и раскается в
своем проступке, дела уже не поправить - композитор теперь слишком далеко
от нее и вернется домой стариком.
На корабле был только один очень старый человек. Это был главный
техник-вычислитель, специалист, распоряжавшийся вычислительными машинами.
Все знали, что он уже не вернется домой, для этого он был слишком стар. Но
он был очень крепкий. И повар-фармацевт, не отличавшийся крепким
здоровьем, однажды позавидовал ему и сказал, что этот старик переживет
всех, даже мальчика, и если кому суждено вернуться домой, то именно ему.
1 2 3 4 5 6 7 8