Во время войны база будет выпускать самолеты и принимать их круглый год, днем и ночью, вне зависимости от погоды. При устройстве летного поля предусматривался и период дождей. Поверхностный дренаж был решен кюветами такого мягкого профиля, что они были безопасны для колес самолетов. Никколс применил изобретенные им новшества. Он гордился своим званием инженера и не сомневался в долговечности возведенных им сооружений.
II
Письмо пришло с Дальнего Востока. Адрес был написан на машинке. На Дальнем Востоке воевали.
Никколсу не хотелось распечатывать конверт. Он и ждал и боялся писем. Некоторые из знакомых Никколса находились на Дальнем Востоке. Там же был и Ральф Никколс.
Антони Никколс был старше Ральфа на четырнадцать лет. Отец умер давно, и Антони, старший в семье, заменил брату отца. Ральф всегда был таким славным, мягким мальчиком. Но все мальчики вырастают; приходит час, когда они хотят все делать, все решать сами, ни от кого не зависеть. Зачем было Ральфу ехать на войну? Он мог бы оставаться дома, ведь это не настоящая война, это не война за Англию…
Все случилось из-за женитьбы Ральфа. Эйрин – чужая, холодная женщина. Ральф вздумал поехать в Корею ради денег, там летчики могут много заработать. И Эйрин отпустила его. Глупый мальчик, разве любящая женщина добровольно отпустит мужчину на войну, на такую войну?.. Глупый мальчик, он не послушался старшего и уехал.
Не глядя на конверт, Антони Никколс натянул резиновые сапоги, набросил на плечи непромокаемый плащ с капюшоном и вышел.
Если бы Никколс не знал, который час, то, выбравшись на летное поле, он не мог бы определить, утро сейчас или вечер. Падал матовый, рассеянный свет, и видимость ограничивалась пятнадцатью или двадцатью шагами.
В тумане видимость бывает еще хуже, иной раз не различишь кисть собственной руки. В Англии Никколс выносил туманы и ненастье, не замечая их.
Во время такого ливня можно и заблудиться, но главный строитель знал наизусть свое летное поле. Он шел по бетонной взлетной дорожке. На ней лежал толстый слой кипящей от дождя воды. Казалось, что вода не успевает подчиняться силе тяжести и застаивается, хотя ничто не препятствовало ей стекать. В упорстве ливня Никколс чувствовал что-то неестественно-злобное. Инженер, человек с трезвой головой, он понимал, что это лишь игра нервов.
Внезапно сделалось светлее, дождь прекратился. Никколс поднял голову. Небо стало опаловым, потом жемчужным. Свод заискрился, прорвался, из синего разрыва в летное поле воткнулись толстые солнечные лучи. Сделалось больно глазам.
Никколс услышал сигнал автомобиля. Большая черная машина недавно произведенного в генералы Джошуа Сэгельсона катилась к Никколсу. Поравнявшись с ним, шофер предупредительно снизил ход до самого тихого, чтобы не забрызгать главного строителя.
Стекло опустилось, и выглянула голова в маленькой чалме. Мулла Шейх-Аталык-Ходжа любезно улыбнулся Никколсу и приветливо махнул рукой. Больше в автомобиле никого не было.
Наблюдая за движением туч, Никколс без особого интереса подумал о развивающейся «дружбе» между Сэгельсоном и муллой. Шейх-Аталык-Ходжа, навещавший прежде лишь своих питомцев, воспитывающихся в специальной школе при базе, ныне бывает частым гостем начальника базы. Американец выдвинул проект расширения базы. Никколсу это было безразлично, его не интересовали дополнительные работы, пусть их производит другой. Мулла заменит убитого Сеид-Касим-Хана. Быть может, его ждет та же участь, если он будет таким же беспощадным. Никколс считал, что взаимоотношения между «азиатами» сложны и ничем нельзя изменить их.
Ливень обрушился с прежней силой. Под непромокаемым плащом парило, и Никколс чувствовал, как его спина делается неприятно влажной от пота. Как много воды на летном поле! В этой стране периоды дождей – опасное время.
Никколс думал о капризах громадных рек Индийского полуострова. С крутых откосов речных берегов сползает размокший грунт. Известны случаи, когда сотни тысяч кубических футов оползней запирали горные долины, запружали русла. Неожиданная плотина прерывает течение. Внизу река мелеет, убывая на глазах. Чем дольше длится обмеление, тем оно опаснее. Местные жители спешат покинуть низкие места и выносят свое имущество подальше от реки. Случайная плотина прорвется, и запас воды покатится вниз, все уничтожая на своем пути.
Значительно выше базы, на южном берегу излучины горного Инда, есть обнаруженная при изысканиях расселина. При чрезвычайно высоком подъеме реки вода могла бы ворваться по этой расселине в долину базы и наделать больших бед. Никколс ставил себе в особую заслугу предпринятое им дальнее обследование долины и сооружение надежного барража в ее седле. Расселина берега прочно заперта в самой высокой точке, река может подниматься, сколько ей вздумается.
Конверт с адресом, написанным на пишущей машинке, по-прежнему лежал на письменном столе главного строителя базы.
Никколс снял плащ, сбросил резиновые сапоги и надел домашние туфли. Усевшись в кресло, он разорвал конверт.
…Ральфа больше нет, совсем нет. Перед отъездом Ральфа они поссорились из-за этой женщины, жены Ральфа.
У Антони Никколса не было жены, теперь нет и Ральфа, никого нет. Ральф был таким милым мальчиком. Было легче жить, пока Ральф жил на свете. Антони сам виноват, что отпустил его. Не следовало ссориться, нужно было суметь, помимо Ральфа, договориться с этой женщиной, не скупиться, отдать ей деньги. Тогда она сказала бы свое слово женщины, которое сильнее всех слов брата, Ральф послушался бы и не уехал. Пусть бы жил с этой холодной, злой женщиной, если не мог иначе. Но он жил бы, а теперь его нет и никогда не будет…
Нет сил сидеть и думать, когда Ральфа больше нет. Они пишут, что его любимый мальчик скончался в госпитале от ран. От тяжелых ран… Он страдал, пока смерть не освободила его.
Все из-за того, что он, старший, поскупился, заупрямился, не захотел отдать свои деньги. Да разве ему, Антони Никколсу, нужны деньги? Зачем ему деньги, зачем, будь они прокляты!
И вдруг перед глазами Антони Никколса встала страшная картина. Трупы, разбитые в щебень города, выжженные поля и опять трупы, трупы, трупы, трупы…
Откуда это? Это вспомнился тот отвратительный американский фильм о корейской войне. Он не хотел его смотреть и все же пошел, чтобы увидеть места, где находится Ральф. Это была отвратительная бойня. Он порывался уйти и не мог. Чудовищное зрелище отталкивало и притягивало, как край бездны.
Великий боже! Но Ральф писал, что не принимает участия в военных действиях. Он лгал, лгал, он умер от ран, значит… Ведь у корейцев нет авиации и они не бомбят тылы! Конечно, они так и пишут: «Был ранен в воздухе». В воздухе… Он сразу не понял, читая письмо. Ральф перешел из транспортной авиации в боевую. Да, да. Высокие ставки за вылеты на бомбежку… Он соблазнился, стал убийцей за деньги… Ральф, Ральф, зачем?
Слова письма, точные, неоспоримые, не оставляющие ни одного повода для сомнения и надежды, давили сознание Никколса. Что сделать, чтобы перестать думать?
Антони Никколс открыл ящик стола и взял свой автоматический пистолет. Нет, он боялся смерти. Но что сделать, чтобы не думать?
Туземцы пользуются опиумом. Это друг, он помогает не чувствовать и не знать.
III
Когда коробочки мака делаются большими, как грецкий орех, начинается сбор опиума.
Не отрывая головку и не ломая стебля, сборщик делает на боках коробочки надрезы острым лезвием. Надрезы должны быть длинными и неглубокими; если тонкая стенка коробочки прорезана насквозь, все пропало.
Через некоторое время медленно выходящий из обнаженных капилляров сок образует крохотную, с булавочную головку, смолистую бурую капельку. Ее осторожно отделяют.
Нет ничего красивее цветущих маковых полей. Восточные художники часто искали вдохновения в мирной симфонии их красок. Но лепестки опадают, обнажая голые зеленые коробочки. Начинается тяжелый, однообразный труд сборщика сока. Солнце жжет, маковые головки источают густой, дурманящий запах. Темнеет в глазах, сердце замедляет удары, дает перебои. На висках и на шее вздуваются вены, нестерпимая боль рвет череп. Кажется, что в перегретом и иссушенном солнцем теле закипает кровь. Руки дрожат, их движения делаются неверными. Острое лезвие скользит, разрезает головку мака и впивается в кожу ладони. Кровь не течет, она показывается из ранки и тут же свертывается.
Шатаясь и борясь с обмороком, человек продолжает трудиться. Им повелевает злейший и бдительнейший надсмотрщик, призрак голодной смерти, которая подстерегает жителя Индустана с колыбели и неустанно охотится за ним до могилы.
В Индии плантации мака поистине грандиозны. Их развели англичане. В Индустане нашлось все необходимое для культуры опийного мака: почва неограниченного плодородия, солнце, способное извлечь из этой почвы снабженные опьяняющей силой растения.
И… люди, трудолюбивые, терпеливые, способные ко всему, умеющие делать все – и вырезать из кости фигурку слона величиной с горошину и выдолбить в горе храм, вмещающий сразу десять тысяч паломников, пришедших на поклонение статуе Будды или Шивы…
Индийский труженик отдает себя за ничтожную плату, и индийский опиум дешево обходится предприимчивому купцу. Вложенный в «дело» капитал в иной удачливый год удваивается. После торговли черными рабами самой выгодной оказалась торговля опиумом. Недаром около ста лет тому назад Англия объявила войну Китаю и пушками добилась права отравлять китайцев продукцией индийских опийных плантаций.
Курильщики, рабы опиума, называют свое любимое снадобье «черным дымом». Человек, пристрастившийся к курению опиума, не может заставить себя отказаться от страшной привычки, его воля разрушена. И вокруг себя, в своем доме, он отравляет все живое. В дни, когда в доме не чувствуется запаха «черного дыма», напоминающего вареный шоколад, все скучает. Мучимый тоской, хозяин без причин истязает своих домочадцев, кошка бродит, опустив голову, дети вялы, лениво тявкает собака. Наконец зажигается маленькая лампочка, на конце длинной стальной спицы кипит шарик опиума и догорает в чашечке трубки…
Есть разные трубки для курения опиума, их тысячи образцов, начиная от медной или бамбуковой трубки бедняка и кончая драгоценными произведениями ювелирного искусства из золота, слоновой кости, эмали – как трубка последнего китайского императора или владетельного хана…
И есть разные сорта опиума – для бедных, для богатых; но действие «черного дыма» всегда одинаково: он обольщает, навевает сны, уводит от жизни и убивает – правда, не так быстро, как голод. Голод еще придет и нанесет последний удар, когда курильщик, чтобы иметь опиум, лишится последних крох имущества. А сейчас хозяин курит. Его дом постепенно оживляется. Даже летучие мыши на чердаке, которые весь день висят вниз головой пыльными комочками, удовлетворенно вздрагивают, предвкушая удовольствия ночного полета.
В помещении секретной авиационной базы не было летучих мышей, а инженер Антони Никколс не был опытным курильщиком. Он пробовал опиум раз или два, опасная забава его не увлекла. Но кусок опиума у него нашелся в столе, ведь это лучшее средство против желудочных болей.
IV
Никколс набил свою обыкновенную трубку кусками опиума вместе с табаком и глубоко затянулся.
Черный дым опиума проник в кровь и овладел сознанием инженера. Никколсу послышался рев авиационных моторов, разрывы бомб, грохот зенитных орудий, как в ночи налетов германской авиации на беззащитную в первое время войны Англию.
Но это была не Англия…
Никколс испытывал странное раздвоение сознания. Но необычайное его не смущало. Ему казалось: его разум так же бдителен, как всегда. И он знал, что сидит за своим столом, что находится за тысячи миль от полей сражений, но все же он был и там. Никколс видел горы, покрытые зелеными лесами, и слышал орудийный гром. Он не мог быть без людей, они, невидимые, затаились всюду. За каждым деревом, в каждой впадине скрывался человек, и пушка, и пулемет… Никколс всматривался, но не находил ни одного лица, не видел ни одного силуэта.
Звено за звеном шли самолеты, все небо было в самолетах. Никколс узнавал их – так же, как те, для которых он построил эту базу в горах, смотрел, как от плоскостей самолетов отрывались темные сгустки бомб, падали, касались деревьев, исчезали. Красный огонь разливался повсюду, валил дым, такой же черный и такого же запаха, как дым опиума.
Бомбы дробили развалины городов, пыль и щебень поднимались тучами, но нигде не было видно ни одного человека. Никколс понимал: одних убили, а другие спрятались глубоко под землей.
Руки сами собой набивали трубку и поджигали новую порцию смеси опиума и трубочного табака. Он забыл о гибели брата, забыл и о том, что хотел что-то забыть. Но ему стало страшно и противно быть свидетелем чудовищного, бессмысленного истребления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
II
Письмо пришло с Дальнего Востока. Адрес был написан на машинке. На Дальнем Востоке воевали.
Никколсу не хотелось распечатывать конверт. Он и ждал и боялся писем. Некоторые из знакомых Никколса находились на Дальнем Востоке. Там же был и Ральф Никколс.
Антони Никколс был старше Ральфа на четырнадцать лет. Отец умер давно, и Антони, старший в семье, заменил брату отца. Ральф всегда был таким славным, мягким мальчиком. Но все мальчики вырастают; приходит час, когда они хотят все делать, все решать сами, ни от кого не зависеть. Зачем было Ральфу ехать на войну? Он мог бы оставаться дома, ведь это не настоящая война, это не война за Англию…
Все случилось из-за женитьбы Ральфа. Эйрин – чужая, холодная женщина. Ральф вздумал поехать в Корею ради денег, там летчики могут много заработать. И Эйрин отпустила его. Глупый мальчик, разве любящая женщина добровольно отпустит мужчину на войну, на такую войну?.. Глупый мальчик, он не послушался старшего и уехал.
Не глядя на конверт, Антони Никколс натянул резиновые сапоги, набросил на плечи непромокаемый плащ с капюшоном и вышел.
Если бы Никколс не знал, который час, то, выбравшись на летное поле, он не мог бы определить, утро сейчас или вечер. Падал матовый, рассеянный свет, и видимость ограничивалась пятнадцатью или двадцатью шагами.
В тумане видимость бывает еще хуже, иной раз не различишь кисть собственной руки. В Англии Никколс выносил туманы и ненастье, не замечая их.
Во время такого ливня можно и заблудиться, но главный строитель знал наизусть свое летное поле. Он шел по бетонной взлетной дорожке. На ней лежал толстый слой кипящей от дождя воды. Казалось, что вода не успевает подчиняться силе тяжести и застаивается, хотя ничто не препятствовало ей стекать. В упорстве ливня Никколс чувствовал что-то неестественно-злобное. Инженер, человек с трезвой головой, он понимал, что это лишь игра нервов.
Внезапно сделалось светлее, дождь прекратился. Никколс поднял голову. Небо стало опаловым, потом жемчужным. Свод заискрился, прорвался, из синего разрыва в летное поле воткнулись толстые солнечные лучи. Сделалось больно глазам.
Никколс услышал сигнал автомобиля. Большая черная машина недавно произведенного в генералы Джошуа Сэгельсона катилась к Никколсу. Поравнявшись с ним, шофер предупредительно снизил ход до самого тихого, чтобы не забрызгать главного строителя.
Стекло опустилось, и выглянула голова в маленькой чалме. Мулла Шейх-Аталык-Ходжа любезно улыбнулся Никколсу и приветливо махнул рукой. Больше в автомобиле никого не было.
Наблюдая за движением туч, Никколс без особого интереса подумал о развивающейся «дружбе» между Сэгельсоном и муллой. Шейх-Аталык-Ходжа, навещавший прежде лишь своих питомцев, воспитывающихся в специальной школе при базе, ныне бывает частым гостем начальника базы. Американец выдвинул проект расширения базы. Никколсу это было безразлично, его не интересовали дополнительные работы, пусть их производит другой. Мулла заменит убитого Сеид-Касим-Хана. Быть может, его ждет та же участь, если он будет таким же беспощадным. Никколс считал, что взаимоотношения между «азиатами» сложны и ничем нельзя изменить их.
Ливень обрушился с прежней силой. Под непромокаемым плащом парило, и Никколс чувствовал, как его спина делается неприятно влажной от пота. Как много воды на летном поле! В этой стране периоды дождей – опасное время.
Никколс думал о капризах громадных рек Индийского полуострова. С крутых откосов речных берегов сползает размокший грунт. Известны случаи, когда сотни тысяч кубических футов оползней запирали горные долины, запружали русла. Неожиданная плотина прерывает течение. Внизу река мелеет, убывая на глазах. Чем дольше длится обмеление, тем оно опаснее. Местные жители спешат покинуть низкие места и выносят свое имущество подальше от реки. Случайная плотина прорвется, и запас воды покатится вниз, все уничтожая на своем пути.
Значительно выше базы, на южном берегу излучины горного Инда, есть обнаруженная при изысканиях расселина. При чрезвычайно высоком подъеме реки вода могла бы ворваться по этой расселине в долину базы и наделать больших бед. Никколс ставил себе в особую заслугу предпринятое им дальнее обследование долины и сооружение надежного барража в ее седле. Расселина берега прочно заперта в самой высокой точке, река может подниматься, сколько ей вздумается.
Конверт с адресом, написанным на пишущей машинке, по-прежнему лежал на письменном столе главного строителя базы.
Никколс снял плащ, сбросил резиновые сапоги и надел домашние туфли. Усевшись в кресло, он разорвал конверт.
…Ральфа больше нет, совсем нет. Перед отъездом Ральфа они поссорились из-за этой женщины, жены Ральфа.
У Антони Никколса не было жены, теперь нет и Ральфа, никого нет. Ральф был таким милым мальчиком. Было легче жить, пока Ральф жил на свете. Антони сам виноват, что отпустил его. Не следовало ссориться, нужно было суметь, помимо Ральфа, договориться с этой женщиной, не скупиться, отдать ей деньги. Тогда она сказала бы свое слово женщины, которое сильнее всех слов брата, Ральф послушался бы и не уехал. Пусть бы жил с этой холодной, злой женщиной, если не мог иначе. Но он жил бы, а теперь его нет и никогда не будет…
Нет сил сидеть и думать, когда Ральфа больше нет. Они пишут, что его любимый мальчик скончался в госпитале от ран. От тяжелых ран… Он страдал, пока смерть не освободила его.
Все из-за того, что он, старший, поскупился, заупрямился, не захотел отдать свои деньги. Да разве ему, Антони Никколсу, нужны деньги? Зачем ему деньги, зачем, будь они прокляты!
И вдруг перед глазами Антони Никколса встала страшная картина. Трупы, разбитые в щебень города, выжженные поля и опять трупы, трупы, трупы, трупы…
Откуда это? Это вспомнился тот отвратительный американский фильм о корейской войне. Он не хотел его смотреть и все же пошел, чтобы увидеть места, где находится Ральф. Это была отвратительная бойня. Он порывался уйти и не мог. Чудовищное зрелище отталкивало и притягивало, как край бездны.
Великий боже! Но Ральф писал, что не принимает участия в военных действиях. Он лгал, лгал, он умер от ран, значит… Ведь у корейцев нет авиации и они не бомбят тылы! Конечно, они так и пишут: «Был ранен в воздухе». В воздухе… Он сразу не понял, читая письмо. Ральф перешел из транспортной авиации в боевую. Да, да. Высокие ставки за вылеты на бомбежку… Он соблазнился, стал убийцей за деньги… Ральф, Ральф, зачем?
Слова письма, точные, неоспоримые, не оставляющие ни одного повода для сомнения и надежды, давили сознание Никколса. Что сделать, чтобы перестать думать?
Антони Никколс открыл ящик стола и взял свой автоматический пистолет. Нет, он боялся смерти. Но что сделать, чтобы не думать?
Туземцы пользуются опиумом. Это друг, он помогает не чувствовать и не знать.
III
Когда коробочки мака делаются большими, как грецкий орех, начинается сбор опиума.
Не отрывая головку и не ломая стебля, сборщик делает на боках коробочки надрезы острым лезвием. Надрезы должны быть длинными и неглубокими; если тонкая стенка коробочки прорезана насквозь, все пропало.
Через некоторое время медленно выходящий из обнаженных капилляров сок образует крохотную, с булавочную головку, смолистую бурую капельку. Ее осторожно отделяют.
Нет ничего красивее цветущих маковых полей. Восточные художники часто искали вдохновения в мирной симфонии их красок. Но лепестки опадают, обнажая голые зеленые коробочки. Начинается тяжелый, однообразный труд сборщика сока. Солнце жжет, маковые головки источают густой, дурманящий запах. Темнеет в глазах, сердце замедляет удары, дает перебои. На висках и на шее вздуваются вены, нестерпимая боль рвет череп. Кажется, что в перегретом и иссушенном солнцем теле закипает кровь. Руки дрожат, их движения делаются неверными. Острое лезвие скользит, разрезает головку мака и впивается в кожу ладони. Кровь не течет, она показывается из ранки и тут же свертывается.
Шатаясь и борясь с обмороком, человек продолжает трудиться. Им повелевает злейший и бдительнейший надсмотрщик, призрак голодной смерти, которая подстерегает жителя Индустана с колыбели и неустанно охотится за ним до могилы.
В Индии плантации мака поистине грандиозны. Их развели англичане. В Индустане нашлось все необходимое для культуры опийного мака: почва неограниченного плодородия, солнце, способное извлечь из этой почвы снабженные опьяняющей силой растения.
И… люди, трудолюбивые, терпеливые, способные ко всему, умеющие делать все – и вырезать из кости фигурку слона величиной с горошину и выдолбить в горе храм, вмещающий сразу десять тысяч паломников, пришедших на поклонение статуе Будды или Шивы…
Индийский труженик отдает себя за ничтожную плату, и индийский опиум дешево обходится предприимчивому купцу. Вложенный в «дело» капитал в иной удачливый год удваивается. После торговли черными рабами самой выгодной оказалась торговля опиумом. Недаром около ста лет тому назад Англия объявила войну Китаю и пушками добилась права отравлять китайцев продукцией индийских опийных плантаций.
Курильщики, рабы опиума, называют свое любимое снадобье «черным дымом». Человек, пристрастившийся к курению опиума, не может заставить себя отказаться от страшной привычки, его воля разрушена. И вокруг себя, в своем доме, он отравляет все живое. В дни, когда в доме не чувствуется запаха «черного дыма», напоминающего вареный шоколад, все скучает. Мучимый тоской, хозяин без причин истязает своих домочадцев, кошка бродит, опустив голову, дети вялы, лениво тявкает собака. Наконец зажигается маленькая лампочка, на конце длинной стальной спицы кипит шарик опиума и догорает в чашечке трубки…
Есть разные трубки для курения опиума, их тысячи образцов, начиная от медной или бамбуковой трубки бедняка и кончая драгоценными произведениями ювелирного искусства из золота, слоновой кости, эмали – как трубка последнего китайского императора или владетельного хана…
И есть разные сорта опиума – для бедных, для богатых; но действие «черного дыма» всегда одинаково: он обольщает, навевает сны, уводит от жизни и убивает – правда, не так быстро, как голод. Голод еще придет и нанесет последний удар, когда курильщик, чтобы иметь опиум, лишится последних крох имущества. А сейчас хозяин курит. Его дом постепенно оживляется. Даже летучие мыши на чердаке, которые весь день висят вниз головой пыльными комочками, удовлетворенно вздрагивают, предвкушая удовольствия ночного полета.
В помещении секретной авиационной базы не было летучих мышей, а инженер Антони Никколс не был опытным курильщиком. Он пробовал опиум раз или два, опасная забава его не увлекла. Но кусок опиума у него нашелся в столе, ведь это лучшее средство против желудочных болей.
IV
Никколс набил свою обыкновенную трубку кусками опиума вместе с табаком и глубоко затянулся.
Черный дым опиума проник в кровь и овладел сознанием инженера. Никколсу послышался рев авиационных моторов, разрывы бомб, грохот зенитных орудий, как в ночи налетов германской авиации на беззащитную в первое время войны Англию.
Но это была не Англия…
Никколс испытывал странное раздвоение сознания. Но необычайное его не смущало. Ему казалось: его разум так же бдителен, как всегда. И он знал, что сидит за своим столом, что находится за тысячи миль от полей сражений, но все же он был и там. Никколс видел горы, покрытые зелеными лесами, и слышал орудийный гром. Он не мог быть без людей, они, невидимые, затаились всюду. За каждым деревом, в каждой впадине скрывался человек, и пушка, и пулемет… Никколс всматривался, но не находил ни одного лица, не видел ни одного силуэта.
Звено за звеном шли самолеты, все небо было в самолетах. Никколс узнавал их – так же, как те, для которых он построил эту базу в горах, смотрел, как от плоскостей самолетов отрывались темные сгустки бомб, падали, касались деревьев, исчезали. Красный огонь разливался повсюду, валил дым, такой же черный и такого же запаха, как дым опиума.
Бомбы дробили развалины городов, пыль и щебень поднимались тучами, но нигде не было видно ни одного человека. Никколс понимал: одних убили, а другие спрятались глубоко под землей.
Руки сами собой набивали трубку и поджигали новую порцию смеси опиума и трубочного табака. Он забыл о гибели брата, забыл и о том, что хотел что-то забыть. Но ему стало страшно и противно быть свидетелем чудовищного, бессмысленного истребления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42