Руки просили работы.
Высоко над рекой люди принялись рыть узкую канаву вдоль ложа реки. Они просекали почву до самого каменного основания, рубили корни кетменями и кирками, заступами выбрасывали землю. Местами лесной склон был так крут, что выброшенный камень скатывался в воду, хотя до нее было больше километра.
Сказки повествуют о муравьях, способных упорной работой разгрызть хрупкие путы и освободить льва, слона или буйвола. Так и эти восемь пар темных худых рук точили берег Инда. С каждым днем удлинялась щель, просекавшая лес.
Никто из этих работников не мог бы сбить человека с ног ударом кулака или выжать одной рукой гирю в шестнадцать килограммов. Они были слабы, эти люди с плетями сухих мускулов на тонких костях. Но они обладали силой слабых – уменьем работать без устали и без остановки, не делая лишних движений и мастерски пользуясь весом собственного тела и формой орудия.
И еще одним искусством они владели: они умели молчаливо и сильно желать.
День за днем подвигалась работа. Труженики привыкли к лесу, как к своему дому. Так же как в своем глиняном городке, они ходили по одному и тому же месту – от шалаша, где проходила ночь, к все удалявшейся щели и обратно. Наверное, и лесные звери привыкли к безобидным работникам, к тупым ударам стали по корням и шороху выбрасываемой земли.
Работа подвигалась быстро. Глубокая узкая канава становилась рубежом между большей частью леса, висящего над рекой, и меньшей – уходящей на гребень горы. На дне канавы обнажался каменный пол.
Внизу бежал Инд. Стояли душные дни; в лесном безветрии над работниками висели мириады жалящих насекомых. Их укусы становились нестерпимыми, но люди боялись развести спасительные дымные костры, чтобы не обнаружить себя.
IV
Однажды Эль-Мустафи взял молодого Асафа и отправился вместе с ним вверх по оврагу, где стоял шалаш. Овраг пробивал берег Инда широкой расселиной, и по его дну тек слабый ручеек.
Полуголые, только в набедренных повязках, люди шлепали загрубелыми ступнями босых ног по ручью – это был самый удобный путь, так как непроходимая чаща заполняла овраг.
Через час они добрались до истока. Струйки воды выбивались из-под камней, а дальше лежало свободное от леса пространство. Это было самое высокое место расселины, разрезавшей берег, – ее «седло». От него к югу дно впадины понижалось. На «седле» высилось странное сооружение, удивительное и неожиданное в пустынном, безлюдном месте. Расселину пересекала каменная дамба, в несколько раз превышавшая человеческий рост. Откосы, в которые упирался этот вал, были исковерканы взрывными работами, давшими гранит для постройки. Казалось, что каменная преграда скрывает за собой какую-то тайну.
Люди вскарабкались наверх. Несколько серых и черных змей грелись на раскаленных солнцем камнях, и ни одна не пошевелилась при появлении людей. За валом пустынное ущелье продолжалось к югу. Со стороны Инда вал был покрыт серой цементной штукатуркой, из которой торчали острия неотесанных камней. Обнаженный с другой стороны скат показывал строение насыпи, сложенной из крупных рваных обломков, смешанных с мелким щебнем.
В лесах Индустана встречаются развалины оставленных городов, когда-то возведенных по прихоти одного владыки и заброшенных по капризу другого. В обвалившихся дворцах живут звери и змеи; корни деревьев расширили трещины и повалили башни. Искатели кладов давно обшарили подземелья и выстукали стены. Забытые города никому не нужны.
Но эта стена была совсем молодой. Природа не успела забросать плодородным грунтом ее щели, чтобы вырастить в них траву и кусты. Каменоломни зияли свежими разрывами, и еще никто не вздумал устроить себе гнездо или берлогу в пустотах, оставленных взрывами.
Таков был мощный барраж, сооруженный инженером Никколсом для защиты базы от самого сильного подъема Инда. Его строили рабочие, которых назначил на работу Сеид-Касим-Хан, убитый ростовщик и подрядчик. Здесь люди отрабатывали и свои основные долги и проценты на них, в несколько раз превышавшие капитал. Молодой Асаф побывал тут в числе рабочих-рабов.
Когда двое людей начали пробираться обратно, вдруг начало темнеть, точно наступал преждевременный вечер. Из-за деревьев не было видно неба, но до слуха донеслись шелестящие удары по листьям на вершинах деревьев. На голые плечи упали первые капли дождя. Тучи, предвестники многонедельных ливней, спускались от Хималайев к раскаленному югу и по дороге роняли избыток влаги на дремучие леса предгорий.
Эль-Мустафи поднял голову к небу и ловил губами капли. Он думал о том, как дождь проникнет в отрытую канаву и будет просачиваться между слоем земли и скалистым основанием, смачивать его, делать скользким. Оползни в горах случаются и без помощи человека, иногда вода сама проникает между скалой и растительным слоем и служит смазкой. Длинная канава, вырытая поперек склона, перехватит воду и направит ее между скалой и слоем почвы. Лес скользнет вниз, как корабль скользит из дока по смазанным салом доскам.
Еще несколько дней перепадали дожди. Струи протягивались полосами, сквозь них было видно освеженное влагой синее небо. На открытых местах солнце быстро осушало землю. А в лесу почва сырела и было легче работать.
Люди торопились отдать работе остаток сил, траншея росла, как живая. Работники уже не старались очищать дно и проходили дальше, как только кирки ударяли в скалу. Больше часу приходилось потратить, чтобы пройти по всей линии траншеи, и уже дважды труженики, чтобы сберечь время на переходы, устраивали свое жилище на новом месте.
Все выбились из сил. Никто не чувствовал ночного холода – так глубок был сон. Прекратились беседы. Никто не замечал ничего, кроме земли, которая была перед глазами от утренней зари и до темноты и в которую нужно вонзить кирку, заступ, кетмень.
И во сне глаза людей видели все ту же рыхлую черную землю. В ней кишели насекомые и черви, она была переплетена корнями, которые приходилось рубить и рубить… Руки и ноги сводили судороги, губы спящих издавали невнятные жалобы и стоны.
V
Всю ночь на предгорья падал ливень. Рассвет подкрался незаметно. Дождь точно усилился от солнца, которое, наверное, в свой урочный час поднялось над непроницаемыми тучами. В лесу стоял мутный туман водяных брызг.
Эль-Мустафи проснулся первым, но не разбудил товарищей. Он сидел перед низким отверстием входа в шалаш, слушал, как течет вода по кровле из широких листьев, и думал.
Он был среди близких, знал, что никто не выдаст его под страхом смерти, и с первого дня бросил маску дервиша. Он хотел быть воспитателем своих друзей и сознавал трудность задачи. Он знал, что одно и то же слово имеет различное действие, оно должно быть рассчитано на способность понять, свойственную каждому человеку. Сам Эль-Мустафи был воспитан в мировоззрении ислама и лишь с трудом избавился от предрассудков. Он видел, что один из его друзей бессознательно пробует найти какое-то место для бога своих отцов. Другие, отчаявшись сами в истине ислама, будут способны на компромисс; третьи инстинктивно вносили воспитанный исламом фанатизм в строй новых идей. Эль-Мустафи замечал, что и сам он не свободен внутренне так, как ему хотелось бы.
«Да, труден путь человека», – думал он.
Только к полудню труженики начали просыпаться. Опасаясь опоздать, они будили друг друга.
– Не торопитесь, братья, – сказал Эль-Мустафи, – мы кончили нашу работу. Кто хочет, пусть спит. Скоро вы вернетесь к вашим семьям.
В низком шалаше было тесно. Бекир на четвереньках пробрался к выходу, сел рядом с дивоной и сказал:
– Ты говоришь, мы кончили? Брат, когда ты произнес эти слова, мое сердце сжалось и в нем явилось сомнение. Я теряю веру. Не должны ли мы еще работать? Мы сможем и при дожде!
– Не сомневайся, – ответил Эль-Мустафи. – Лес сползет в Инд, река повернется и утопит американцев, как сусликов в норе.
Сапожник Баркатулла занялся приготовлением пищи. В первый же день у входа в шалаш был устроен навес над местом для костра. Плотный ливень прибивал дым к земле, и он наполнял шалаш.
Хорошо, что работа окончена. В такой дождь земля под кетменем превращается в жидкую грязь и много не сделаешь. Лучше лежать, по очереди глотать зеленый чай из общей пиалы и слушать рассказы Эль-Мустафи.
– Я видел в одном городе делегацию советских людей, – говорил Эль-Мустафи, – У них такая же одежда, как у англичан и американцев, но сразу видно, что они другие, хотя у них и кожа такая же, как у врагов.
– Ты говорил с ними? – спросил Асаф. – Повтори все. Такие слова человек слушает весь день и не устает. Ты говорил, что на их землях нет заминдаров и страшных болезней…
– Да, там нет ни заминдаров, ни ростовщиков, ни купцов, продающих родину иностранцам…
В действительности Эль-Мустафи не так много знал о Советской стране, а в том, что он знал, было много и недостоверного и противоречивого. Но он не замечал этого.
Два или три года, проведенные им в исламистском универститете-медресе, оформили его ненависть к исламу за утверждение угнетения человека человеком как божественного установления. Занимаясь самообразованием, он сохранил духовную близость к народу и пользовался полученными в медресе знаниями, чтобы носить маску дервиша-дивоны и бороться также и с исламом. Его чувства были до крайности обострены сознанием национального угнетения. За измену родины и за союз с иностранцами он презирал и ненавидел крупных капиталистов и землевладельцев, высшее духовенство и аристократию, но не отрицал общества, построенного на праве частной собственности. Он не принадлежал ни к коммунистам, ни к социалистам. Он был демократом-националистом.
Для себя Эль-Мустафи отверг всякую мысль об устроении личного благосостояния. Во имя борьбы он был готов рисковать жизнью и рисковал ею. Но он твердо держался наивного убеждения, что достаточно изгнать иностранцев из пределов родной земли и поделить между бедняками землю, чтобы все стало хорошо… Советский строй привлекал его именно тем, что он отнял землю у богачей и отдал ее бедным и возвысил национальное достоинство человека. Об этом он и рассказывал своим товарищам.
…Водяная пелена ливня скрывала горы и леса. С каждым часом вспухал невидимый Инд. Стесненная крутыми берегами, река подымалась, начинала заходить в глубокий овраг, вверху которого стоял прикрывавший американскую базу барраж.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Союзники
I
Трое суток с перерывами не больше чем на четверть часа шел дождь. На четвертое утро в однообразном шуме воды послышались новые, тревожные звуки.
В мокрой чаще заговорили испуганные птицы. Прокричала сизоворонка, свистнули дятлы, затарахтел дрозд. Перекличка происходила с минуту и смолкла.
Эль-Мустафи вышел из шалаша. Дождь струился по его полуголому телу, но закаленная кожа не чувствовала холода.
Что-то мелькнуло в струях дождя, и, как падающий парашют, на поляну опустился громадный филин. Высокий, точно пень, он смотрел на человека круглыми светлыми глазами и не видел его. Потревоженная в своем убежище, в темном закоулке дебрей, ночная птица поворачивала голову, прислушивалась. Встрепенувшись, она беспокойно приподнялась и издала пронзительный крик:
– Кооо!..
Лесные птицы ответили. Расправляя мокрые бурые крылья, филин подпрыгнул и исчез.
Эль-Мустафи углубился в лес. Босые ноги скользили и расползались по раскисшей почве. Вся трава под деревьями полегла, как бы указывая направление бегущей по склонам воде. Узкая, расположенная поперек склона выемка наполнилась доверху, и казалось, что теперь вся вода проходит над ней. Однако вот воронка водоворота. Дальше нашлось размытое место, в него вода текла с двух сторон и уходила внутрь.
А сколько невидимых путей нашлось между каменным основанием и наносным слоем почвы, скрепленным корнями?
Эль-Мустафи вслушивался. Ливень так шумел, что все остальные звуки беспощадно подавлялись. Только чувства птиц могли сказать о тончайшей жалобе натянутых корней, которыми деревья, как якорями, держались за трещины скального основания. Одни птицы могли различить мельчайшие шорохи уже начавшихся частичных сдвигов лесного массива по смазанным водой каменным плитам крутого берега.
Эль-Мустафи ждал. Ему казалось, что заливаемый дождем лес стоял особенно зловеще и грозно.
Между деревьями появились высокие тени. Уже не одни птицы тревожились. Опасность улавливали и менее чуткие животные. Олень уводил снизу робких безрогих оленух. Гладко лакированный дождем, он осторожно вступил на гребень выброшенной из канавы земли. Впервые узкое твердое копыто встретило не знакомую опору лесной почвы, а что-то непонятное, похожее на предательский край топкого болота. Олень медлил, но не было другого пути. Прыгнув с места, он легко перемахнул через преграду, и оленухи последовали за своим покровителем.
Эль-Мустафи прижался к стволу дерева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Высоко над рекой люди принялись рыть узкую канаву вдоль ложа реки. Они просекали почву до самого каменного основания, рубили корни кетменями и кирками, заступами выбрасывали землю. Местами лесной склон был так крут, что выброшенный камень скатывался в воду, хотя до нее было больше километра.
Сказки повествуют о муравьях, способных упорной работой разгрызть хрупкие путы и освободить льва, слона или буйвола. Так и эти восемь пар темных худых рук точили берег Инда. С каждым днем удлинялась щель, просекавшая лес.
Никто из этих работников не мог бы сбить человека с ног ударом кулака или выжать одной рукой гирю в шестнадцать килограммов. Они были слабы, эти люди с плетями сухих мускулов на тонких костях. Но они обладали силой слабых – уменьем работать без устали и без остановки, не делая лишних движений и мастерски пользуясь весом собственного тела и формой орудия.
И еще одним искусством они владели: они умели молчаливо и сильно желать.
День за днем подвигалась работа. Труженики привыкли к лесу, как к своему дому. Так же как в своем глиняном городке, они ходили по одному и тому же месту – от шалаша, где проходила ночь, к все удалявшейся щели и обратно. Наверное, и лесные звери привыкли к безобидным работникам, к тупым ударам стали по корням и шороху выбрасываемой земли.
Работа подвигалась быстро. Глубокая узкая канава становилась рубежом между большей частью леса, висящего над рекой, и меньшей – уходящей на гребень горы. На дне канавы обнажался каменный пол.
Внизу бежал Инд. Стояли душные дни; в лесном безветрии над работниками висели мириады жалящих насекомых. Их укусы становились нестерпимыми, но люди боялись развести спасительные дымные костры, чтобы не обнаружить себя.
IV
Однажды Эль-Мустафи взял молодого Асафа и отправился вместе с ним вверх по оврагу, где стоял шалаш. Овраг пробивал берег Инда широкой расселиной, и по его дну тек слабый ручеек.
Полуголые, только в набедренных повязках, люди шлепали загрубелыми ступнями босых ног по ручью – это был самый удобный путь, так как непроходимая чаща заполняла овраг.
Через час они добрались до истока. Струйки воды выбивались из-под камней, а дальше лежало свободное от леса пространство. Это было самое высокое место расселины, разрезавшей берег, – ее «седло». От него к югу дно впадины понижалось. На «седле» высилось странное сооружение, удивительное и неожиданное в пустынном, безлюдном месте. Расселину пересекала каменная дамба, в несколько раз превышавшая человеческий рост. Откосы, в которые упирался этот вал, были исковерканы взрывными работами, давшими гранит для постройки. Казалось, что каменная преграда скрывает за собой какую-то тайну.
Люди вскарабкались наверх. Несколько серых и черных змей грелись на раскаленных солнцем камнях, и ни одна не пошевелилась при появлении людей. За валом пустынное ущелье продолжалось к югу. Со стороны Инда вал был покрыт серой цементной штукатуркой, из которой торчали острия неотесанных камней. Обнаженный с другой стороны скат показывал строение насыпи, сложенной из крупных рваных обломков, смешанных с мелким щебнем.
В лесах Индустана встречаются развалины оставленных городов, когда-то возведенных по прихоти одного владыки и заброшенных по капризу другого. В обвалившихся дворцах живут звери и змеи; корни деревьев расширили трещины и повалили башни. Искатели кладов давно обшарили подземелья и выстукали стены. Забытые города никому не нужны.
Но эта стена была совсем молодой. Природа не успела забросать плодородным грунтом ее щели, чтобы вырастить в них траву и кусты. Каменоломни зияли свежими разрывами, и еще никто не вздумал устроить себе гнездо или берлогу в пустотах, оставленных взрывами.
Таков был мощный барраж, сооруженный инженером Никколсом для защиты базы от самого сильного подъема Инда. Его строили рабочие, которых назначил на работу Сеид-Касим-Хан, убитый ростовщик и подрядчик. Здесь люди отрабатывали и свои основные долги и проценты на них, в несколько раз превышавшие капитал. Молодой Асаф побывал тут в числе рабочих-рабов.
Когда двое людей начали пробираться обратно, вдруг начало темнеть, точно наступал преждевременный вечер. Из-за деревьев не было видно неба, но до слуха донеслись шелестящие удары по листьям на вершинах деревьев. На голые плечи упали первые капли дождя. Тучи, предвестники многонедельных ливней, спускались от Хималайев к раскаленному югу и по дороге роняли избыток влаги на дремучие леса предгорий.
Эль-Мустафи поднял голову к небу и ловил губами капли. Он думал о том, как дождь проникнет в отрытую канаву и будет просачиваться между слоем земли и скалистым основанием, смачивать его, делать скользким. Оползни в горах случаются и без помощи человека, иногда вода сама проникает между скалой и растительным слоем и служит смазкой. Длинная канава, вырытая поперек склона, перехватит воду и направит ее между скалой и слоем почвы. Лес скользнет вниз, как корабль скользит из дока по смазанным салом доскам.
Еще несколько дней перепадали дожди. Струи протягивались полосами, сквозь них было видно освеженное влагой синее небо. На открытых местах солнце быстро осушало землю. А в лесу почва сырела и было легче работать.
Люди торопились отдать работе остаток сил, траншея росла, как живая. Работники уже не старались очищать дно и проходили дальше, как только кирки ударяли в скалу. Больше часу приходилось потратить, чтобы пройти по всей линии траншеи, и уже дважды труженики, чтобы сберечь время на переходы, устраивали свое жилище на новом месте.
Все выбились из сил. Никто не чувствовал ночного холода – так глубок был сон. Прекратились беседы. Никто не замечал ничего, кроме земли, которая была перед глазами от утренней зари и до темноты и в которую нужно вонзить кирку, заступ, кетмень.
И во сне глаза людей видели все ту же рыхлую черную землю. В ней кишели насекомые и черви, она была переплетена корнями, которые приходилось рубить и рубить… Руки и ноги сводили судороги, губы спящих издавали невнятные жалобы и стоны.
V
Всю ночь на предгорья падал ливень. Рассвет подкрался незаметно. Дождь точно усилился от солнца, которое, наверное, в свой урочный час поднялось над непроницаемыми тучами. В лесу стоял мутный туман водяных брызг.
Эль-Мустафи проснулся первым, но не разбудил товарищей. Он сидел перед низким отверстием входа в шалаш, слушал, как течет вода по кровле из широких листьев, и думал.
Он был среди близких, знал, что никто не выдаст его под страхом смерти, и с первого дня бросил маску дервиша. Он хотел быть воспитателем своих друзей и сознавал трудность задачи. Он знал, что одно и то же слово имеет различное действие, оно должно быть рассчитано на способность понять, свойственную каждому человеку. Сам Эль-Мустафи был воспитан в мировоззрении ислама и лишь с трудом избавился от предрассудков. Он видел, что один из его друзей бессознательно пробует найти какое-то место для бога своих отцов. Другие, отчаявшись сами в истине ислама, будут способны на компромисс; третьи инстинктивно вносили воспитанный исламом фанатизм в строй новых идей. Эль-Мустафи замечал, что и сам он не свободен внутренне так, как ему хотелось бы.
«Да, труден путь человека», – думал он.
Только к полудню труженики начали просыпаться. Опасаясь опоздать, они будили друг друга.
– Не торопитесь, братья, – сказал Эль-Мустафи, – мы кончили нашу работу. Кто хочет, пусть спит. Скоро вы вернетесь к вашим семьям.
В низком шалаше было тесно. Бекир на четвереньках пробрался к выходу, сел рядом с дивоной и сказал:
– Ты говоришь, мы кончили? Брат, когда ты произнес эти слова, мое сердце сжалось и в нем явилось сомнение. Я теряю веру. Не должны ли мы еще работать? Мы сможем и при дожде!
– Не сомневайся, – ответил Эль-Мустафи. – Лес сползет в Инд, река повернется и утопит американцев, как сусликов в норе.
Сапожник Баркатулла занялся приготовлением пищи. В первый же день у входа в шалаш был устроен навес над местом для костра. Плотный ливень прибивал дым к земле, и он наполнял шалаш.
Хорошо, что работа окончена. В такой дождь земля под кетменем превращается в жидкую грязь и много не сделаешь. Лучше лежать, по очереди глотать зеленый чай из общей пиалы и слушать рассказы Эль-Мустафи.
– Я видел в одном городе делегацию советских людей, – говорил Эль-Мустафи, – У них такая же одежда, как у англичан и американцев, но сразу видно, что они другие, хотя у них и кожа такая же, как у врагов.
– Ты говорил с ними? – спросил Асаф. – Повтори все. Такие слова человек слушает весь день и не устает. Ты говорил, что на их землях нет заминдаров и страшных болезней…
– Да, там нет ни заминдаров, ни ростовщиков, ни купцов, продающих родину иностранцам…
В действительности Эль-Мустафи не так много знал о Советской стране, а в том, что он знал, было много и недостоверного и противоречивого. Но он не замечал этого.
Два или три года, проведенные им в исламистском универститете-медресе, оформили его ненависть к исламу за утверждение угнетения человека человеком как божественного установления. Занимаясь самообразованием, он сохранил духовную близость к народу и пользовался полученными в медресе знаниями, чтобы носить маску дервиша-дивоны и бороться также и с исламом. Его чувства были до крайности обострены сознанием национального угнетения. За измену родины и за союз с иностранцами он презирал и ненавидел крупных капиталистов и землевладельцев, высшее духовенство и аристократию, но не отрицал общества, построенного на праве частной собственности. Он не принадлежал ни к коммунистам, ни к социалистам. Он был демократом-националистом.
Для себя Эль-Мустафи отверг всякую мысль об устроении личного благосостояния. Во имя борьбы он был готов рисковать жизнью и рисковал ею. Но он твердо держался наивного убеждения, что достаточно изгнать иностранцев из пределов родной земли и поделить между бедняками землю, чтобы все стало хорошо… Советский строй привлекал его именно тем, что он отнял землю у богачей и отдал ее бедным и возвысил национальное достоинство человека. Об этом он и рассказывал своим товарищам.
…Водяная пелена ливня скрывала горы и леса. С каждым часом вспухал невидимый Инд. Стесненная крутыми берегами, река подымалась, начинала заходить в глубокий овраг, вверху которого стоял прикрывавший американскую базу барраж.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Союзники
I
Трое суток с перерывами не больше чем на четверть часа шел дождь. На четвертое утро в однообразном шуме воды послышались новые, тревожные звуки.
В мокрой чаще заговорили испуганные птицы. Прокричала сизоворонка, свистнули дятлы, затарахтел дрозд. Перекличка происходила с минуту и смолкла.
Эль-Мустафи вышел из шалаша. Дождь струился по его полуголому телу, но закаленная кожа не чувствовала холода.
Что-то мелькнуло в струях дождя, и, как падающий парашют, на поляну опустился громадный филин. Высокий, точно пень, он смотрел на человека круглыми светлыми глазами и не видел его. Потревоженная в своем убежище, в темном закоулке дебрей, ночная птица поворачивала голову, прислушивалась. Встрепенувшись, она беспокойно приподнялась и издала пронзительный крик:
– Кооо!..
Лесные птицы ответили. Расправляя мокрые бурые крылья, филин подпрыгнул и исчез.
Эль-Мустафи углубился в лес. Босые ноги скользили и расползались по раскисшей почве. Вся трава под деревьями полегла, как бы указывая направление бегущей по склонам воде. Узкая, расположенная поперек склона выемка наполнилась доверху, и казалось, что теперь вся вода проходит над ней. Однако вот воронка водоворота. Дальше нашлось размытое место, в него вода текла с двух сторон и уходила внутрь.
А сколько невидимых путей нашлось между каменным основанием и наносным слоем почвы, скрепленным корнями?
Эль-Мустафи вслушивался. Ливень так шумел, что все остальные звуки беспощадно подавлялись. Только чувства птиц могли сказать о тончайшей жалобе натянутых корней, которыми деревья, как якорями, держались за трещины скального основания. Одни птицы могли различить мельчайшие шорохи уже начавшихся частичных сдвигов лесного массива по смазанным водой каменным плитам крутого берега.
Эль-Мустафи ждал. Ему казалось, что заливаемый дождем лес стоял особенно зловеще и грозно.
Между деревьями появились высокие тени. Уже не одни птицы тревожились. Опасность улавливали и менее чуткие животные. Олень уводил снизу робких безрогих оленух. Гладко лакированный дождем, он осторожно вступил на гребень выброшенной из канавы земли. Впервые узкое твердое копыто встретило не знакомую опору лесной почвы, а что-то непонятное, похожее на предательский край топкого болота. Олень медлил, но не было другого пути. Прыгнув с места, он легко перемахнул через преграду, и оленухи последовали за своим покровителем.
Эль-Мустафи прижался к стволу дерева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42