Так людям в беде удавалось сказать о себе последнее слово... Бутылка видна на волнах, море может выбросить ее на обитаемый берег. А здесь каким способом можно дать знать о себе, передать весть? В левом нагрудном кармане куртки Алонов хранил записную книжку. Большая ее часть уже была заполнена заметками, мыслями, расчетами - все, относящееся к обследованию степи на юг от разъезда, к сооружению плотин. Должно было остаться несколько чистых листков. Карандаш был на своем месте... Алонов занялся проверкой боевых припасов. Два заряда с пулями были в патронниках ружья и один - в патронташе. Затем шли шесть зарядов с завернутой в обрывки носового платка дробью, имитирующей пулю. Остальные патроны бесполезны. В темноте Алонов занялся их разряжением. Вытаскивая пробковые накладки и пороховые пыжи, он прятал их, а дробь и порох высыпал прямо на землю. Все это удавалось делать без света. Но нельзя писать на ощупь, и Алонов горько упрекнул себя, что мысль оставить записки не пришла ему до сумерек. Он дожидался наступления полной ночи в кустах, почти на том же месте, откуда наблюдал за гибелью Фигурнова. Эта позиция была удобной: хорошо просматривался выход с занятой диверсантами гривы на обширный, плоский и лысый берег, служивший подножием для ковыльного плато. И у Алонова не было сомнений - враги остались ночевать на гриве между языками заливов, там, где они произвели свой третий посев. Еще засветло они развели костер где-то в кустах: Алонов хорошо видел дым. Вероятно, они готовили себе ужин из козленка, застреленного Фигурновым, или из другой дичи. Потом дым растаял в темноте. Огня Алонову не было видно. Он спустился по обратному склону своей гривы, в сторону, противоположную стоянке диверсантов, и там, у самой воды, развел крохотный огонек. При его свете он тщательно вывел на одиннадцати свободных листках записной книжки совершенно одинаковые записки: "Четыре диверсанта, за которыми я незаметно следил три дня - зовут их Сударев, Хрипунов, Клебановский и Фигурнов, - сделали закладку кубышек саранчи по берегу озера, что вправо от солончака, если стоять лицом к воде. То же и на гриве между двумя следующими озерами. То же в ковыле приблизительно в трех часах ходьбы отсюда и далее - к роднику. Разыщите все три места и уничтожьте саранчу. Я пошел в бой за Родину. И. А. Алонов из совхоза имени Ленина" Каждую записочку он вложил в медную гильзу, заткнул просаленным пыжом и пробковой накладкой. Так бумага и написанное сохранятся очень долго. Но что делать дальше с записками? Алонов думал: "Кто-нибудь да должен же побывать до наступления зимы и в этом дальнем углу водохранилища капала. Работники, наблюдающие за уровнем и глубиной воды. Ботаники, которые интересуются развитием растительности в новых условиях зоны канала..." Но больше всего надеялся он на любителей охоты. Дни валового пролета северной птицы наступали - до них оставалось не более недели. А лучших угодий для охоты Алонов никогда не видал: Где разбросать гильзы так, чтобы они оказались на виду и в то же время не попались на глаза врагу, если Алонов проиграет бой? Время, кажется, уже перевалило за полночь, и завтра сделалось сегодняшним днем. Перед Алоновым были озера и гривы водохранилища; за спиной, на северо-западе, - ковыльное плато. Канал должен пролегать на юго-востоке. Следовательно, где-то влево от Алонова железная дорога, делая петлю к югу, описывала дугу перед каналом и пересекала его. А вправо, как казалось Алонову, не было ничего, кроме продолжения водохранилища, степи, пустоты. Какой же путь изберут диверсанты, чтобы вернуться? Сам Алонов на их месте отправился бы к железной дороге по кратчайшему пути... Он понимал, что у шайки обязательно должен быть план возвращения из степи и ему не разгадать этот план - ведь он не знал местности. Ждать было нельзя, посоветоваться не с кем. И Алонов узнал, что такое риск ответственного решения, которое, может быть, окажется наихудшим, и все же решать нужно... Он решил отойти немного правее, к юго-западу. Это уводило от железной дороги. Алонов прошел мимо гривы, занятой диверсантами, обошел еще одно озеро-залив, второе. Он двигался по самому берегу. Около воды всегда бывает светлее, чем в степи. До него доносились свист крыльев и переговоры валившей "на проход" пролетной казарки, стаи которой ни один глаз не различит в ночном небе. Он слышал неясные звуки, плеск ночующих на воде птиц. Утки пришлепывали и посасывали широкими носами в молоденьком, низеньком камыше: они всю ночь кормятся озерным планктоном и личинками насекомых. Алонов выбирал на берегу чистые, незаросшие места - лысины, которые всегда бывают там, где в почве много песка. Некоторые гильзы он слегка втыкал шляпками вверх. Другие просто клал на землю. Он старался мысленно найти путь, который, естественно, выберет человек, охотник, который будет обходить озеро. Сам он, конечно, заметил бы гильзы, разложи их другой так, как сделал он. Расставшись с одиннадцатой гильзой, Алонов остановился с чувством облегчения. Кажется, это всё. Всё?.. Это останется... Он постоял неподвижно, глядя туда, где увидел сегодня с высоты ковыльного плато стальной клинок канала. Сейчас перед его глазами был слепой мрак, сгущенный туманной дымкой. Тускло и под самыми ногами в воде отсвечивала звезда. Где-то, очень далеко, поднялся толстый столб синеватого света, качнулся и исчез. Алонов подумал, что это, наверное, на канале. Там идет пароход. Это его прожектор или это береговая сигнализация. Далеко. Сам пароход в огнях. Кто-нибудь стоит на палубе, прогуливается, сиди г в плетеном кресле. Алонов не знал, какие кресла на пароходах, и думал, что плетеные. Там, на удобной палубе, в уютных каютах, много разных-разных людей. Как это все было далеко! Может быть, сейчас пароход обгоняет попутные баржи или расходится со встречными. Буксиры тащат караваны с новым хлебом, с нефтью, бензином, хлопком, тканями, машинами, фруктами. Очень далеко все это, так далеко, что кажется только воображаемым. Тому, кто мог бы заглянуть в темноту, - какой маленькой, одинокой показалась бы замершая в раздумье фигурка молодого человека, затерянного в глухом краю безлюдной степи, на не топтанной людьми полоске берега, между сообщающимися озерами! Алонов думал, что немногим более чем через месяц начнется зима. Сначала рамка тоненького льда оденет воду у берегов. Молодой ледок колечками обвяжет камышинки. Вечером, когда стихнет ветер, вода в камышах окрепнет и на тихие плесы потянутся зеркальные языки тонкого льда. Угрожающе нависнет сизое угрюмое небо. На темных зеркалах еще свободной воды тревожно закричат опоздавшие птицы: "На юг! На юг!.. Торопитесь!.. Спешите!.." Озера замрут. Мороз убьет тех, кто останется, - больных, ослабевших, раненых. А потом снова придет весна, и снова птицы будут торопиться с юга на север... Что же, он старался и будет стараться сделать все, что в его силах. "Другой, более умный, более смелый и более опытный, - думал Алонов, сделал бы и больше и лучше..." Но сам он ничего иного придумать не мог. А так как каждому из нас, людей, все же всегда хочется считать, что мы сумеем исполнить задуманное, то надеялся и Алонов. Он вернулся к занятой врагами гриве и прилег под первыми кустами - у выхода с гривы на берег. Ни дыма, ни огня он не видел. Костер бандитов находился в глубине, в гуще кустов, а дым ночью виден, лишь когда его освещает снизу сильное и высокое пламя. Нужно отдохнуть. Алонов разрешил себе заснуть до рассвета - на час, на два, он не знал. Пусть немного отдохнут мускулы и нервы. Алонов не боялся проспать. Он сумеет проснуться в те предрассветные четверть часа, когда обычно люди спят крепче всего, - спят те люди, которых не ждет дело. Которых не ждет важное дело, самое главное, для совершения которого, оказывается, только и жил на свете... Когда рассветет, Алонов должен напасть на бандитов. Ничего иного ему не оставалось. Ничего, кроме боя, он не мог придумать. До сих пор он мог свободно выбирать - напасть или не напасть. После сегодняшнего дня бой сделался неизбежностью. Что-то еще нужно сделать, чтобы подготовиться? Алонов достал из кармана коробку с кубышками саранчи и спрятал между корнями ивы, выступавшими над песком. Врагам не следует знать, что он разгадал их тайну...
3
Вверху туман светлел, но на земле было еще почти темно - густой туман ограничивал видимость несколькими шагами. Алонов приблизительно отдавал себе отчет о расстоянии до того места на гриве, где вчера диверсанты жгли костер. Но идти самой гривой он не решился: можно случайно нашуметь, неожиданно наткнуться на кого-нибудь из шайки - туман заливал кусты, как вода. Алонов пробирался по самому берегу озера - здесь немного светлее и не было кустов. С рассветом туман еще больше сгустился. Но свет с неба все резче пробивался вниз, и туман заколебался. Над озерной водой и над кустами возникали прослойки водяного пара - волны, начинавшие принимать причудливые очертания. Алонов шел будто в колодце - он видел кругом себя на шаг, на два. Внезапно его охватило особенное ощущение - точно он побывал здесь когда-то, так же шел, - но когда все это было, не мог вспомнить. Под ногами лежал сырой, плотный песок. Алонов бесшумно шагал в своих мягких сапогах. Кусты, которыми поросла грива, то приближались к воде, становясь видимыми, то опять отходили, прячась в тумане. Его вялые, мягкие клочья свисали, цепляясь за ветки, за листья. Сверху все больше и больше прибывало света. Туман из серого стал белым, как вата, как матовое стекло. Ощущение неправдоподобного продолжалось. С высоты ковыльного плато туман уже скатился, и оттуда можно было бы увидеть, как облако пара над низиной водохранилища все больше редело Кое-где оно проседало, волнуясь. На высоких местах из него высовывались и опять прятались верхушки деревьев. А снизу, над озерами, туман то вдруг подскакивал, открывая на короткий миг масляно-гладкую темную воду, то снова густел, тяжелея и прижимаясь к воде. Внимание Алонова сосредоточилось в слухе. Тишина была полной, густой, и этот мягкий мир, казалось, не мог издать ни одного звука. Потом слева, от озера, донесся слабый плеск. Опять на миг подбросило туман, и Алонов краем глаза увидел на воде крупных белых птиц, неподвижных, как нарисованных. В знакомом звуке, в знакомых очертаниях было что-то успокаивающее - была жизнь. Алонов чувствовал, что привал врагов близок, очень близок, и двигался все медленнее. Осторожность!.. Осторожность!.. Он не мог подойти к врагам, ориентируясь издали на огонь костра - туман!.. Туман не был предусмотрен в его плане. Приходилось ждать, ждать. Нужно ждать. Нужно дождаться, пока не будет видно лучше. Выстрелы должны быть точными... Алонов ждал. Людские голоса прозвучали вправо от него и чуть-чуть впереди. Кто-то совсем близко произнес несколько слов, смысла которых Алонов не уловил. Туман редел. Враги рядом и - не спят. Еще немного. Шаг, другой. Пауза... Шаг. Пауза... Еще два шага. Внимание! Еще шаг... Где они?! Еще шаг... Чем ближе подходил Алонов к привалу диверсантов, тем больше им овладевало спокойствие. Волнения не стало, он как-то охладел - пришло даже нечто будничное, спокойное. Только внутри что-то сжималось, напрягаясь, каменея, как мускул. Шаги, которыми он управлял не замечая, были так плавны и легки, точно он не шел, а скользил, увлекаемый по гладкой поверхности какой-то особенной силой, оказавшейся в его подчинении. Он сделал еще шагов двадцать, длинных и плавных, и свернул от берега на гриву по некрутому подъему среди редких кустов. Когда он повернулся спиной к озеру, туман над водой подпрыгнул. Птицы, разглядев человека, начали срываться с ночевки, громко хлопая крыльями. Этих звуков Алонов почти не слышал. Он уже различал слабую желтизну огня, словно стертого непрозрачным воздухом. Ощущал терпкий запах дыма сырого дерева. На пути пришелся куст. Алонов обошел его и увидел расплывшиеся в дымке паров очертания человеческой фигуры. Человек стоял во весь рос г. Правее был другой, короткий. Он стоял на коленях... Третьего не было. Шагов двадцать пять! Алонов различал лицо стоящего человека... Лицо смотрит. Сейчас оно увидит. ...Стоя на коленях, Клебановский подшучивал над Хрипуновым: - Чего же ты застыл, флибустьер? Ты бы сходил, скондотьерил водички, чаюху погоняем... Ты что, оглох, что ли, кот в сапогах?.. Мушка уперлась в грудь врага, стоявшего над костром, и ружье выстрелило само собой, как всегда, как было нужно. Слова Клебановского покрыл оглушительный, как взрыв, грохот. Хрипунов мешком упал навзничь, отброшенный поперек костра ударом тяжелой пули. Сударев, не вставая, схватился за винтовку. Ружье еще давило в плечо Алонова тяжестью отдачи, а над мушкой уже возникло лицо второго врага - того, который стоял на коленях. Но выстрела все не было, не было... Выстрела не получалось! Ружье не хотело стрелять само собой, как оно стреляло всегда. Пять лет владел этим ружьем Алонов и не знал, что такое осечка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29