Спина, толстая от панциря. Торчат боковые застежки, как пальцы. Растопыренные руки пашут воздух. Часто, часто, но будто на одном месте топчут ноги. Темная полоса кожи под светлой каской над вырезом панциря. Удар. Труп.
Гонимые ветром войны, росские сотни взяли лагерь и с дороги и вдоль реки.
В сражении под Новеюстинианой россичи показали уголичам несравненное искусство стрельбы. Не было сейчас уголичей, чтобы было кому полюбоваться наездниками.
Россичи получили от ромеев первый урок — имперский солдат не умеет стрелять и не устоит перед луком. Ныне усваивали второй — легионы не умеют отдыхать лагерем.
С мечами в обеих руках Ратибор легкими будто бы ударами сбил трех или четырех ромеев, пытавшихся заносчиво помешать своей Судьбе.
Мало кто в лагере успел просунуть руки в панцирь. Немногие взялись за оружие. Вездесущие всадники были бесчисленны, как войско архангелов, павшее с неба в отмщение за грехи христиан.
У страха быстрые ноги. Много ромеев догадалось искать спасение в Гебре. Горная река не была полноводна сухими днями лета, но быстра. Кто-то тонул, то ли по неумению плавать, то ли бросившись в воду с оружием.
Со свистом, с гиканьем, как гонят непослушный табун, россичи плетями гнали вон из лагеря толпы пленных, чтобы те не успели, опомнившись, взяться за оружие, которое было разбросано повсюду, подобно щепе и веткам на лесосеке. В лагере остались тела неразумных или медленных умом.
— Куда полон девать? — спросил Крук походного князя. — Их раза в четыре более чем нас. Не упасешь такое стадо. Уголичей нет, чтобы им продать. Нам они ни к чему. Кормить их, что ль! А не побить ли их, лишнего времени не тратя?
— Один ты их не посечешь, Старый, — ответил Ратибор. — А он, — князь указал на Мала, — будет ли тебе помогать? Спроси его.
Мал отвернулся. Шрам на лице подтягивал верхнюю губу, топорща ус; никто не сказал бы, то ли смеется молодой сотник, то ли просто слушает.
Махнув плетью, Мал ответил с презрением:
— Этих-то бить! Будь они хазары…
5
На высокой лошади под седлом с крутой лукой, в доспехах, травленных ореховой краской, Малх ничем не отличался от россичей, не будь у него черных бровей, не будь черных усов, хоть и битых проседью.
Как все, Малх брил щеки и подбородок. За два десятка лет усы отросли косами, пушистые концы которых доставали до груди. Малх обучился росской езде, искусству более легкому, чем стрельба из лука, конь под ним шел, слушаясь мысли наездника.
Всадник прочесывал толпы пленных в поисках начальников. Перед ним шарахались, как бараны, в стадной судороге страха. Раненые перевязывались обрывками туник и хитонов. Другие бессмысленно глядели на кровь, сочащуюся из пореза острым клинком. Всклокоченные волосы, искаженные лица с разинутыми ртами. Очень много было полуголых. Рубцы от плетей багрово вспухали на лохматой груди, волосатой спине.
Привыкнув быть жестокими и получать жестокость взамен, внезапно разбуженные и брошенные сразу на край существования между смертью и рабством, солдаты сделались слабее, пугливее детей.
— Где комесы? Легаты? Центурионы? — спрашивал Малх. Его не понимали.
Кто-то плакал, стонал. Иные лежали или сидели, охватив голову руками, переживая час неведомого ранее ужаса. Происшедшее еще не осознанно, надежда уже потеряна. Беде как бы не доверяют, как не сразу мирится со случившимся тот, кто потерял близкого.
Легионы были естественным зеркалом империи: бесправие, разрыв связей, себялюбие, одиночество перед Властью, одиночество перед богом, смирение вместо воли.
Легионы были способны в руках умелых начальников к смелому натиску: в бою солдат хочет или не хочет, но защищает свою жизнь в стремлении убить противника. Так же были способны легионы терять самообладание, бежать, отдавая себя истреблению, и переходить на сторону противника. Легионы империи нуждались в поступательном движении. Они достаточно стойко оборонялись в крепостях и плохо — в поле. Отступать не умели. Охват войска даже малыми силами превращал строй в стадо.
Малх услышал призывы страстной молитвы:
— Бог величайший, взгляни на грешника! Бог предвечный, смилуйся! Прости меня, всемогущий! Храм, храм обещаю тебе! Храм! Храм! Помоги же мне, владыка неба и земли! Верую, верую, верую!
Верования россичей дали душе Малха ясность, которой он раньше не знал. Боги днепровских лесов не походили на полнокровных, страстных, капризных обитателей эллинского Олимпа, боявшихся высшей власти Судьбы. Ничего не было в росских богах и от непостижимо-троичного бога христиан, пасшего беспомощных людей с безжалостностью эллинского Рока и карающего за поступки, совершенные по его же воле.
Жизнь среди россичей освободила Малха от праздного гнета размышлений о сущности божеств. Верить? Не верить? Никому не нужен ответ. Следовало жить по велению совести. Потом погребальный костер поможет душе покинуть бремя мертвого мяса и костей.
Кто это здесь молится богу, предлагая ему взятку по христианскому обычаю, как базилевсу или сановнику?
Молящийся замолчал при виде Малха. Широкая кайма на его тунике свидетельствовала о высоком положении владельца. Рядом с ним на камне сидел старик в красной одежде. Метким ударом кончика плети Малх заставил его поднять опущенную голову. Вглядываясь в окружающих, Малх заметил еще нескольких, лицами или одеждой выделявшихся из солдатской массы. Позвав товарищей, Малх выгнал за оцепление десятка два пленных.
Сановник снова забормотал молитвы, стараясь держаться поближе к Малху.
— Ты думаешь, меня бог послал к тебе на помощь? — спросил Малх ромея, отталкивая его ногой. Малху нужен был старик в красной тунике.
— Кто ты?
— Я Кирилл, патрикий империи, — гордо ответил старик. Его бритое лицо в крупных морщинах сохраняло выражение достоинства.
— Кем ты был в войске?
— Я командовал двумя легионами.
— Куда ты их вел?
— Я хотел встретить славянских варваров, чтобы изгнать их из Фракии.
— Ты уже встретил их, — в Малхе проснулась ирония.
Кирилл не опустил глаз. В юности он испытал влияние стоической философии, не противоречащее, по его мнению, основам христианской религии. Патрикий был стар, он стремился к покою, но сумел принять поражение, не теряя сердца.
— Я не встретил вас, — возразил патрикий. — Я был застигнут вами. Наши судьбы могли бы сложиться иначе.
Участь пленников зависит от воли победителя, а воля победителя — от обстоятельств, что Кирилл хорошо понимал.
Не так давно главнокомандующий Запада Нарзес через несколько дней после сражения приказал зарезать шесть или семь тысяч пленных. Большинство из них были перебежчики из имперских войск, но кто, особенно в Италии, считался с прежними кампаниями солдат? В действительности же Нарзес не мог обременять свое войско охраной живой добычи, а поблизости не нашлось портов для вывоза из Италии побежденных. А будь порт — не хватало кораблей. Никто и не подумал упрекнуть главнокомандующего за устроенную им бойню.
Сейчас Кирилл предполагал, что уже избег общей участи, которую он был готов принять. Варвар, беседующий с ним, не откажется от выкупа. Какова будет судьба солдат? Она могла оказаться самой жестокой, что не лишит Кирилла внутреннего покоя и уважения к себе.
Между солдатами, ходившими под знаменем империи, и полководцами, которые служили ей, не было духовной связи. Вожди варваров, глядя на новое для них через узкую щель собственного миропонимания, могли постичь или усвоить империю лишь после долгого общения с ней.
Кирилл не собирался кланяться варварам, которые были для него столь же низкими, как имперский охлос. Предстояли дни лишений, придется терпеть.
Малх не захотел праздного словесного состязания с гордым патрикием.
— Кто этот? — спросил он Кирилла, указав плетью на доброго христианина.
— Светлейший Александр, логофет, — ответил патрикий.
— Хорошая добыча! После щуки — жирный осетр. — Росская плеть просекла кожу на щеке Александра. Сборщики налогов — пиявки, логофет — спрут.
Сановник вцепился в стремя славянина.
— Не торопись, подожди, светлейший, — льстил логофет варвару, владевшему эллинской речью. — Выкуп, выкуп! Я бессильный старик, старик. Не убивай. Я заплачу тебе цену десяти молодых рабов!
Малх думал, что вечность прошла с дней, когда он был не человеком, а подданным. Непослушное сердце, почему в тебе очнулась старая злоба?
Схватив логофета за ухо, Малх обещал:
— Может быть, я и отпущу тебя, и даже с целыми ушами, носом и пальцами. Если ты будешь послушен, как агнец, червяк!
За умение закругленными ножницами обрезать золотую монету так, чтобы она не потеряла форму, византийцы прозвали логофета Александра Псалидионом — Ножницами.
Недавно он был послан во Фракию, дабы еще раз доказать, что розга сборщика налогов полезнее меча полководца. Вторжение варваров застало логофета в Юстинианополе. Префект Фракии оставил город на одну когорту, и логофет счел палатку полководца, защищенную двумя легионами, более надежной, чем городские стены.
Час шел ранний, но солнце пекло. Ратибор приказал подогнать пленных к реке. Пусть пьют. У россичей не было зла к ромеям. Умея судить о других только по себе, россичи видели в имперских солдатах защитников родной для тех земли.
Малх удобно расположился на скамье из щитов. Перед ним стояли пленные начальники. Ратибор, разминая ноги, пришел пешим. Гнедой жеребец, раздраженный запахом и видом чужих, шел за князем, злобно прижав уши, готовый зубами и копытами наказать прикосновение незнакомой руки.
— Что делать с пленными? — спросил князь Малха.
— Продать.
— Кому?
— Их же начальникам.
Малх успел обещать логофету обычную участь неплательщика налогов: пытку каленым железом, розги.
— А потом, светлейший, ты будешь посажен на толстый кол.
Со слезами, с призывами бога в помощь Александр обещал заплатить выкуп в тысячу золотых статеров, несколько более двенадцати литров-фунтов. Забыв меры имперской жизни, Малх брал дешевую плату.
Патрикию Кириллу Малх сказал:
— Ты отдашь за каждого солдата по два статера. По сто статеров за каждого начальника. За себя — двести. И за город — две тысячи. Иначе мы сожжем твой Юстинианополь.
— Но уйдешь ли ты из империи, получив деньги? — спросил Кирилл. В старом полководце было нечто внушавшее Малху симпатию. Патрикий нравился и Ратибору, который, не понимая слов, следил за выражением лица человека в красной одежде. Дело слаживалось, выход нашелся. Бойня безоружных претила Ратибору. Выпустить же пленных просто так казалось бессмысленным.
Человек в белом что-то быстро сказал Кириллу.
— О чем он? — спросил Ратибор Малха.
— Этот остроголовый — главный хозяин золота. Он сердится на главного военачальника, что тот с нами не торгуется.
— Купец, — сказал Ратибор.
Малх обратился к Кириллу:
— Побежденный не спрашивает победителя. И ты не задаешь вопросы твоему базилевсу. Плати.
— Я заплачу, — так же спокойно согласился Кирилл.
Сделка совершилась, и спины побежденных начальников выпрямились. Осмелев, логофет Александр подошел к Малху.
— Я обнищаю после выкупа, — шепнул ромей. — Скинь мне половину. И я сообщу тебе нечто более ценное, чем все золото, которое ты хочешь получить.
— Я сейчас узнаю даром, — пригрозил Малх, положив руку на нож. Но логофет успел обдумать возможные последствия своего предложения.
— Я не буду спорить с тобой, я не святой мученик. Подумай. Терзая мое грешное тело, ты потеряешь время, и ты не узнаешь подлинную цену слов, вырванных железом. Замучив меня, ты еще и лишишься золота.
— Ты прав, — согласился Малх.
— Ты обещаешь? — настаивал Александр, смелея от жадности и надежды.
— Если твои слова стоят того.
— Считай же сам, — тихо исповедовался сановник. — В Тзуруле стоят шесть тысяч конных. Они считаются лучшими наездниками империи. Они уже рыщут в поле, чтобы вас раздавить. Вас же мало.
— Да, твоя новость стоит денег! — Малх встал я обратился к пленным начальникам: — Светлейший Александр говорит: шесть тысяч конных вышли из Тзуруле, чтобы напасть на нас. Правда ли это?
Логофет замотал головой, защищаясь жестами от обвинения в предательстве: нет, нет, это не он, не он!.. Ромеи молчали. Малх угрозами вынудил первое признание одного из центурионов. Остальные подтверждали.
— А ты, патрикий? — спросил Малх последним Кирилла.
— Это правда. И я не вижу здесь тайны. Шесть тысяч конных — не змея в камышах, ты скоро узнал бы о них и сам, — говорил патрикий, спасая честь свою и других. — К сожалению, я приказал Асбаду отрезать вам дорогу отхода. Вызови я конницу к себе — и ты сейчас уподобился бы зеленому желудю, прочно висящему на дубе, — с горечью продолжал Кирилл. — Таков промысел бога, наказавшего нас за грехи наши. Не вы, люди, победили нас, но бог всеведущий и всемогущий, который от века определил Судьбу каждого, даже скота бездушного, — утешался Кирилл, как бы предлагая своим подчиненным, спрятав голову под крыло, закрыться словами от несчастья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69