Двенадцать поколений тому назад оно принадлежало первому предку, прибывшему сюда. Среди своих, нынешних людей Уэмак выделялся ростом и силой. А это кольцо спадало с его руки. Тот, дальний предок, был исполином, с могучим телом на толстых костях. Однако же это его дух и его плоть создали Уэмака. Ибо все имеет начало, и нет никого, кто мог бы появиться первым, без начала. Начало — Бог извечно безначальный. Этого нельзя ни понять, ни доказать. Для ленивого разума человека есть одно свидетельство вечности Безначального — Круг.
На Восточной земле белых людей, на берегах Океана, где вода холоднее, чем здесь, там, откуда отплыл предок и бывшие с ним, великий Круг обозначался камнями. Его изображение повторяли много раз и в разных местах. Это помогало думать и способствовало познанию скрытого. Там же, на просторных и плоских берегах, предки предков Уэмака поставили тысячи камней, малых и громадных, высоких и низких, самых разных, как тысячи тысяч людей и животных, собранных волей Бога. Каменные толпы были столь велики, что между ними можно было заблудиться. А тот, кто долго стоял и глядел, видел нечто великое.
Было так? Или только казалось? К чему сомневаться? Уэмак знал много и о многом. Знал все о своем народе — о людях, среди которых жил. Он, последний в роде, был первым здесь.
Он знал и другую науку. Первый предок, кому принадлежало самое большое и самое тяжелое кольцо для запястья, дал закон Памяти. Каждого мужчину — потомка с ранней юности учили знанию того, что было за Океаном, почему предок Уэмака и его спутники покинули Восточную землю и что делается на Океане, который справедливо называют Морем Мрака.
Закон Памяти кончался с Уэмаком: у него не было наследников, С ним кончались дух и плоть, прибывшие с востока. Сыновья его не выжили и более не рождались, хотя Уэмак не был стар. Дочерей не было вообще. К тому же не женщина, а мужчина несет в себе зерно рода. Тому доказательство — сам Уэмак, ни одной чертой лица или тела не похожий на темнокожих людей. И еще доказательство — изваяние одного из предков, высеченное темным скульптором. Оно будто снято с самого Уэмака, хотя их разделяет шесть поколений, и в каждом из поколений матерью была темнокожая женщина с острым носом и слегка косыми глазами.
Толстые без окон стены и тяжелая крыша охраняли от жары. Дневной свет проходил через нишу двери, глубина которой удерживала снаружи горячий воздух. Черная тень упала на ослепляюще-белую полосу света. Слегка согнувшись, женщина проникла в комнату. Она поставила большое блюдо на низенький стол, а сама, поджав ноги, устроилась на камышовой циновке рядом с Уэмаком. Уэмак легко коснулся головы женщины. Рука его, скользнув по жестким волосам, опустилась на плечо. Отвечая на ласку, женщина прижалась плечом к бедру мужчины.
Полдень. Лепешки из маиса, растертого жерновами, нужно есть горячими. Приятен кислый сок плодов. Нежно мясо индейки, самой глупой из всех птиц и единственной, принявшей неволю. Хорошо, когда есть с кем разделить пищу. Здесь был и третий — предок Уэмака с лицом своего потомка. Женщина положила по кусочку мяса и лепешки перед серым камнем изваяния. Могут ли статуи есть? Кто знает, где в этом мире назначена граница между явью и мечтой, душой и телом, прошлым и настоящим, сегодняшним днем и будущим? Одно переходит в другое так же незаметно, как сумерки вчера охватили город Чалан, как они упадут сегодня и как это же чудо завтра совершится для тех, кто доживет до вечера следующего дня.
Оэлло — так Уэмак назвал свою женщину — могла бы назвать счастливыми камни: их никто не ест. Но может быть, и камню больно, когда его бьют, чтобы добыть из него образы, чтоб сложить стену. Может быть, и камень пьет, когда на него падает дождь или когда на высеченный из камня жертвенник льется кровь? Но еще хуже, если камень не хочет пить, а его заставляют. К чему все это? Без мысли жить нельзя. Уэмак научил Оэлло думать. Ибо счастье и горе всегда идут рядом. О сестры! Душа Ночи и душа Дня, души Света и Темноты… Пусть будет так. Уэмак был богом Оэлло.
Бог дает жизнь… Оэлло помнит себя в тени больших деревьев. На поляне маленькие домики — тогда они казались очень, очень большими — с крышами из толстых, жестких листьев. Трава тоже была жесткая. Оэлло видела, как тяжелая черно-серая змея медленно ползла среди тощей травы. Оттуда, где должен быть хвост змеи, слышался странный треск. Звук прекратился, и змея стала медленно-медленно поднимать тяжелую голову. Что-то крикнула мать. Плоский камень с острыми краями ударил змеиную голову. Мать умела метать камни.
Змею изжарили на раскаленных камнях очага. У нее было вкусное белое мясо. Из сухих косточек змеиного хвоста сделали амулет против яда. Оэлло носила его, пока не порвался ремешок. Ее больно били в наказание за потерю.
Поляна в лесу была всем миром для Оэлло. В той стороне, где всходило Солнце, лес вскоре кончался. Большие деревья сменялись густой зарослью мелких. Они стояли на кривых голых корнях, цепляясь ими, как пальцами, за твердое дно, покрытое жидкой грязью, А еще дальше начиналась Соленая Вода — Океан. Он то заливал снизу корнерукие деревья, то отступал. Тогда брали все, что попадалось: восьминогих крабов, червей, рыб, ползающих по корням, раковины. Все шло в пищу, все. На поляне среди домиков сажали маис. Траву выпалывали руками, острой палкой из тяжелого дерева делали ямки и в каждую зарывали по два зерна.
Оэлло знала, что, кроме трех десятков семей, живших на поляне, в мире нет других людей. Когда ей минуло, наверное, десять лет, начались дни откровений. Вознося моленья к богам, мужчина, которого называли старшим, мучил девочку, надрезая ей кожу груди острым ножом из прозрачного камня. Все собрались кругом и молились, произнося слова, смысл которых был темен для Оэлло. Она не кричала. Кровь в ранках запеклась. Шрамы изобразили толстую ящерицу, укус которой смертелен. С этого дня Оэлло назвали женщиной. Но ничто не изменилось, и прошло еще много лет, прежде чем она узнала, что значит быть женщиной. А в те дни, когда ранки еще болели, Оэлло внушили, что женщина есть вещь мужчины. Так устроено Богом, и так будет всегда. Но некогда было иначе: женщины управляли мужчинами, дети не знали имен своих отцов. Так длилось, пока боги не решили изменить мир.
И еще Оэлло узнала: только дети считают, что мир людей ограничен лесной поляной вблизи Соленой Воды. Во многих местах живут другие люди. О них говорили со страхом. В лесу, в той стороне, где Солнце стоит всего выше, течет река. Туда нельзя ходить, там могут заметить чужие. Поэтому же нельзя выходить из чащи корнеруких деревьев к Соленой Воде.
Люди поляны не всегда жили здесь. Где-то далеко, за лесом, за болотами, есть великий город-дом с бесконечно многими комнатами, а в каждой комнате может жить семья. Город-дом был выше самых высоких деревьев? Да, выше. В нем люди кишели, как крабы и черви в корнях, когда отступает Соленая Вода. Потом не стало пищи, люди умирали и разбегались. И что же теперь там? Город-дом был построен из камня. Он остался, наверное, пустой и страшный. В нем живет Голод и скитаются тени былых богов. Голод был и здесь. Он являлся, невидимый, очень часто, когда было нечего есть.
Шрамы на груди Оэлло уже зажили, когда со стороны реки на поляну пришли чужие. Это было на рассвете. Кто-то нарушил запрет и захотел взглянуть на реку. Оэлло и нескольких детей отвели к реке. Здесь всем связали ноги и руки и положили на дно большого челнока. Оэлло увидала за бортами Океан. Солнце дважды опускалось в Соленую Воду и дважды вставало над ней. Пленных не кормили, а победители ели мясо сородичей Оэлло.
В новом месте — то был остров — Оэлло была рабыней, как привезенные с ней, так и доставленные откуда-то еще. Работа была такая же, как на поляне. Сажали зерна маиса, убирали урожай. И все время, без перерыва, искали пищу, любую пищу, собирали все, что можно проглотить. Больше всего давала Соленая Вода. Когда она отступала в глубины своих жилищ, рабыни спешили на отмели хватать крабов, раковины, рыбу, ловить любое живое существо. Приходилось оглядываться на Воду, чтобы она, возвращаясь, не задушила горькой пеной: рабыня тоже боится умереть.
Труд рабыни был не тяжелее, чем у Оэлло на свободе. Потом она поняла, что с утра и до сумерек, когда повелители зажигали костры, она ничего не знала, кроме бесконечной, тупой усталости, будто бы старость уже вцепилась в нее и держалась за нее так же прочно, как раковина держится за свою скорлупу.
Мужчин-пленников повелители держали не долго. Они сразу съедали двуногую добычу, наслаждаясь пищей, лучше которой нет ничего. Если же пленников хватало больше, чем на один день, тем лучше — пиршество длилось, пока не съедали последнего.
Так же как у племени Оэлло, на острове пользовались оружием и орудиями из камня и кости, так же ловко и прочно прикрепляли наконечники из обсидиана к концам деревянных копий, так же усаживали каменными остриями головки тяжелых дубин. Отборные кости шли на гарпуны и остроги, которые служили одинаково на охоте, в бою, на рыбной ловле. Лесных птиц сбивали стрелами из деревянных луков. Для рыбы плели и сети из волокон растений, вьющихся по деревьям.
На большом острове было мало птиц и много охотников, добыча была трудной и скудной. Лучше ловилась рыба, если бы в сети не попадались большие, страшные рыбы. Зубастые гиганты чаще всего рвали сети раньше, чем удачливым рыбакам удавалось попасть гарпунами в глаза чудовища или оглушить его дубинами. Шкура приносящей несчастье рыбы была слишком крепка для костяных наконечников. Если челнок переворачивался, большая часть рыбаков погибала. Жители побережья почти не умели плавать: из страха перед большими рыбами они не любили Воды.
На острове, так же как и на поляне, где началась жизнь Оэлло, люди были истощены привычным недоеданьем. Только мясо утоляло голод. Если слишком долго не было мяса, съедали рабынь. Но это была крайность. Рабыням уготована иная судьба.
Прижимаясь к Уэмаку, Оэлло отдыхала на прохладном полу, у ног своего владыки. Воспоминанья ее не томили. Не было большой разницы между голодным детством и долей голодного подростка-рабыни. Все казалось естественным. Повелители-островитяне, истребившие племя Оэлло, были немногим суровее, чем родное племя, чем отец и мать. Когда разум Оэлло созрел, Уэмак объяснил:
— Над всем властвует голод. Бог, давая людям жизнь, дарит им и волю, и свободу. Тот, кто не умеет защитить себя, кто не может утолить голод, слабеет. Его удел быть вещью и пищей сильнейшего.
Для Оэлло Уэмак был Избавителем. Ее ждала участь других рабынь, определенная законом и обычаями острова. Ее могли съесть в долгие дни голода по мясу. Или она плодила бы детей, не знающих имени отцов. Ее дети должны были бы идти в пищу владыкам. Девочки — по мере случая, который определял судьбы матерей. Мальчики — как сладкая, изысканная пища. Рожденных от рабынь увечили, отнимая будущую мужественность. Потом их откармливали на радость вождей. Маленькие искалеченные существа были самым желанным блюдом.
— Боги не создали людей злыми. Сами люди виновны в своей судьбе, — говорил Уэмак Избавитель. Он, потомок прибывших из страны Бога Лучей, знал все. Ведь он ничем не похож на других. Он — особенный, единственный.
Оэлло не сознавала, что женщина, отдавшись мужчине всей душой и получив взамен полноту чувств, всегда считает избранника или избравшего ее другим, большим и лучшим, чем все остальные. Женщины ее племени не делились сокровенным. А если и делились, Оэлло была слишком мала, чтобы стать участницей таинственных бесед. Женщины племени Уэмака казались послушными вещами мужчин — вопреки преданью о недавнем времени, когда главенствовала женщина. Ныне в скудости жизни, о которой никто не подозревал, для женщин не было слов, выражавших нечто большее, чем потребности текущего дня. В сущности, и мужчины жили каждый в кругу собственного одиночества. Все знали много имен богов, в толпе которых лишь для немногих скрывался Единый. Знали много названий вещей. И дней. И чисел. И обрядов. И преданий. Но никому не было дела до творимого и творящегося внутри человека. Человек оставался такой же тайной, как и превращение почвы в растение, цветка — в плод…
Уэмак был Вождем Мужчин — тлакатекухтли — по избранию, но на избрание он имел право по происхождению от белых богов. Когда челноки с земли причалили к острову, повелители Оэлло на коленях ждали воли прибывших. В тот день Уэмак, случайно заметив пленницу-рабыню, указал на нее. Этого было достаточно, чтобы исполнилась судьба Оэлло.
Через закрытые веки Оэлло уловила тень. Женщина открыла глаза и опустила голову. Пришел верховный жрец, знаток тайн звезд и времени. Его звание было — Человек Темного Дома. Его боялись. Но он не был так велик, как Вождь Мужчин, и женщина, продолжение плоти Уэмака, могла оставаться.
Годы считались по летним солнцестояниям и по зимним, когда более всего сокращается время пребывания Солнца на видимом небе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
На Восточной земле белых людей, на берегах Океана, где вода холоднее, чем здесь, там, откуда отплыл предок и бывшие с ним, великий Круг обозначался камнями. Его изображение повторяли много раз и в разных местах. Это помогало думать и способствовало познанию скрытого. Там же, на просторных и плоских берегах, предки предков Уэмака поставили тысячи камней, малых и громадных, высоких и низких, самых разных, как тысячи тысяч людей и животных, собранных волей Бога. Каменные толпы были столь велики, что между ними можно было заблудиться. А тот, кто долго стоял и глядел, видел нечто великое.
Было так? Или только казалось? К чему сомневаться? Уэмак знал много и о многом. Знал все о своем народе — о людях, среди которых жил. Он, последний в роде, был первым здесь.
Он знал и другую науку. Первый предок, кому принадлежало самое большое и самое тяжелое кольцо для запястья, дал закон Памяти. Каждого мужчину — потомка с ранней юности учили знанию того, что было за Океаном, почему предок Уэмака и его спутники покинули Восточную землю и что делается на Океане, который справедливо называют Морем Мрака.
Закон Памяти кончался с Уэмаком: у него не было наследников, С ним кончались дух и плоть, прибывшие с востока. Сыновья его не выжили и более не рождались, хотя Уэмак не был стар. Дочерей не было вообще. К тому же не женщина, а мужчина несет в себе зерно рода. Тому доказательство — сам Уэмак, ни одной чертой лица или тела не похожий на темнокожих людей. И еще доказательство — изваяние одного из предков, высеченное темным скульптором. Оно будто снято с самого Уэмака, хотя их разделяет шесть поколений, и в каждом из поколений матерью была темнокожая женщина с острым носом и слегка косыми глазами.
Толстые без окон стены и тяжелая крыша охраняли от жары. Дневной свет проходил через нишу двери, глубина которой удерживала снаружи горячий воздух. Черная тень упала на ослепляюще-белую полосу света. Слегка согнувшись, женщина проникла в комнату. Она поставила большое блюдо на низенький стол, а сама, поджав ноги, устроилась на камышовой циновке рядом с Уэмаком. Уэмак легко коснулся головы женщины. Рука его, скользнув по жестким волосам, опустилась на плечо. Отвечая на ласку, женщина прижалась плечом к бедру мужчины.
Полдень. Лепешки из маиса, растертого жерновами, нужно есть горячими. Приятен кислый сок плодов. Нежно мясо индейки, самой глупой из всех птиц и единственной, принявшей неволю. Хорошо, когда есть с кем разделить пищу. Здесь был и третий — предок Уэмака с лицом своего потомка. Женщина положила по кусочку мяса и лепешки перед серым камнем изваяния. Могут ли статуи есть? Кто знает, где в этом мире назначена граница между явью и мечтой, душой и телом, прошлым и настоящим, сегодняшним днем и будущим? Одно переходит в другое так же незаметно, как сумерки вчера охватили город Чалан, как они упадут сегодня и как это же чудо завтра совершится для тех, кто доживет до вечера следующего дня.
Оэлло — так Уэмак назвал свою женщину — могла бы назвать счастливыми камни: их никто не ест. Но может быть, и камню больно, когда его бьют, чтобы добыть из него образы, чтоб сложить стену. Может быть, и камень пьет, когда на него падает дождь или когда на высеченный из камня жертвенник льется кровь? Но еще хуже, если камень не хочет пить, а его заставляют. К чему все это? Без мысли жить нельзя. Уэмак научил Оэлло думать. Ибо счастье и горе всегда идут рядом. О сестры! Душа Ночи и душа Дня, души Света и Темноты… Пусть будет так. Уэмак был богом Оэлло.
Бог дает жизнь… Оэлло помнит себя в тени больших деревьев. На поляне маленькие домики — тогда они казались очень, очень большими — с крышами из толстых, жестких листьев. Трава тоже была жесткая. Оэлло видела, как тяжелая черно-серая змея медленно ползла среди тощей травы. Оттуда, где должен быть хвост змеи, слышался странный треск. Звук прекратился, и змея стала медленно-медленно поднимать тяжелую голову. Что-то крикнула мать. Плоский камень с острыми краями ударил змеиную голову. Мать умела метать камни.
Змею изжарили на раскаленных камнях очага. У нее было вкусное белое мясо. Из сухих косточек змеиного хвоста сделали амулет против яда. Оэлло носила его, пока не порвался ремешок. Ее больно били в наказание за потерю.
Поляна в лесу была всем миром для Оэлло. В той стороне, где всходило Солнце, лес вскоре кончался. Большие деревья сменялись густой зарослью мелких. Они стояли на кривых голых корнях, цепляясь ими, как пальцами, за твердое дно, покрытое жидкой грязью, А еще дальше начиналась Соленая Вода — Океан. Он то заливал снизу корнерукие деревья, то отступал. Тогда брали все, что попадалось: восьминогих крабов, червей, рыб, ползающих по корням, раковины. Все шло в пищу, все. На поляне среди домиков сажали маис. Траву выпалывали руками, острой палкой из тяжелого дерева делали ямки и в каждую зарывали по два зерна.
Оэлло знала, что, кроме трех десятков семей, живших на поляне, в мире нет других людей. Когда ей минуло, наверное, десять лет, начались дни откровений. Вознося моленья к богам, мужчина, которого называли старшим, мучил девочку, надрезая ей кожу груди острым ножом из прозрачного камня. Все собрались кругом и молились, произнося слова, смысл которых был темен для Оэлло. Она не кричала. Кровь в ранках запеклась. Шрамы изобразили толстую ящерицу, укус которой смертелен. С этого дня Оэлло назвали женщиной. Но ничто не изменилось, и прошло еще много лет, прежде чем она узнала, что значит быть женщиной. А в те дни, когда ранки еще болели, Оэлло внушили, что женщина есть вещь мужчины. Так устроено Богом, и так будет всегда. Но некогда было иначе: женщины управляли мужчинами, дети не знали имен своих отцов. Так длилось, пока боги не решили изменить мир.
И еще Оэлло узнала: только дети считают, что мир людей ограничен лесной поляной вблизи Соленой Воды. Во многих местах живут другие люди. О них говорили со страхом. В лесу, в той стороне, где Солнце стоит всего выше, течет река. Туда нельзя ходить, там могут заметить чужие. Поэтому же нельзя выходить из чащи корнеруких деревьев к Соленой Воде.
Люди поляны не всегда жили здесь. Где-то далеко, за лесом, за болотами, есть великий город-дом с бесконечно многими комнатами, а в каждой комнате может жить семья. Город-дом был выше самых высоких деревьев? Да, выше. В нем люди кишели, как крабы и черви в корнях, когда отступает Соленая Вода. Потом не стало пищи, люди умирали и разбегались. И что же теперь там? Город-дом был построен из камня. Он остался, наверное, пустой и страшный. В нем живет Голод и скитаются тени былых богов. Голод был и здесь. Он являлся, невидимый, очень часто, когда было нечего есть.
Шрамы на груди Оэлло уже зажили, когда со стороны реки на поляну пришли чужие. Это было на рассвете. Кто-то нарушил запрет и захотел взглянуть на реку. Оэлло и нескольких детей отвели к реке. Здесь всем связали ноги и руки и положили на дно большого челнока. Оэлло увидала за бортами Океан. Солнце дважды опускалось в Соленую Воду и дважды вставало над ней. Пленных не кормили, а победители ели мясо сородичей Оэлло.
В новом месте — то был остров — Оэлло была рабыней, как привезенные с ней, так и доставленные откуда-то еще. Работа была такая же, как на поляне. Сажали зерна маиса, убирали урожай. И все время, без перерыва, искали пищу, любую пищу, собирали все, что можно проглотить. Больше всего давала Соленая Вода. Когда она отступала в глубины своих жилищ, рабыни спешили на отмели хватать крабов, раковины, рыбу, ловить любое живое существо. Приходилось оглядываться на Воду, чтобы она, возвращаясь, не задушила горькой пеной: рабыня тоже боится умереть.
Труд рабыни был не тяжелее, чем у Оэлло на свободе. Потом она поняла, что с утра и до сумерек, когда повелители зажигали костры, она ничего не знала, кроме бесконечной, тупой усталости, будто бы старость уже вцепилась в нее и держалась за нее так же прочно, как раковина держится за свою скорлупу.
Мужчин-пленников повелители держали не долго. Они сразу съедали двуногую добычу, наслаждаясь пищей, лучше которой нет ничего. Если же пленников хватало больше, чем на один день, тем лучше — пиршество длилось, пока не съедали последнего.
Так же как у племени Оэлло, на острове пользовались оружием и орудиями из камня и кости, так же ловко и прочно прикрепляли наконечники из обсидиана к концам деревянных копий, так же усаживали каменными остриями головки тяжелых дубин. Отборные кости шли на гарпуны и остроги, которые служили одинаково на охоте, в бою, на рыбной ловле. Лесных птиц сбивали стрелами из деревянных луков. Для рыбы плели и сети из волокон растений, вьющихся по деревьям.
На большом острове было мало птиц и много охотников, добыча была трудной и скудной. Лучше ловилась рыба, если бы в сети не попадались большие, страшные рыбы. Зубастые гиганты чаще всего рвали сети раньше, чем удачливым рыбакам удавалось попасть гарпунами в глаза чудовища или оглушить его дубинами. Шкура приносящей несчастье рыбы была слишком крепка для костяных наконечников. Если челнок переворачивался, большая часть рыбаков погибала. Жители побережья почти не умели плавать: из страха перед большими рыбами они не любили Воды.
На острове, так же как и на поляне, где началась жизнь Оэлло, люди были истощены привычным недоеданьем. Только мясо утоляло голод. Если слишком долго не было мяса, съедали рабынь. Но это была крайность. Рабыням уготована иная судьба.
Прижимаясь к Уэмаку, Оэлло отдыхала на прохладном полу, у ног своего владыки. Воспоминанья ее не томили. Не было большой разницы между голодным детством и долей голодного подростка-рабыни. Все казалось естественным. Повелители-островитяне, истребившие племя Оэлло, были немногим суровее, чем родное племя, чем отец и мать. Когда разум Оэлло созрел, Уэмак объяснил:
— Над всем властвует голод. Бог, давая людям жизнь, дарит им и волю, и свободу. Тот, кто не умеет защитить себя, кто не может утолить голод, слабеет. Его удел быть вещью и пищей сильнейшего.
Для Оэлло Уэмак был Избавителем. Ее ждала участь других рабынь, определенная законом и обычаями острова. Ее могли съесть в долгие дни голода по мясу. Или она плодила бы детей, не знающих имени отцов. Ее дети должны были бы идти в пищу владыкам. Девочки — по мере случая, который определял судьбы матерей. Мальчики — как сладкая, изысканная пища. Рожденных от рабынь увечили, отнимая будущую мужественность. Потом их откармливали на радость вождей. Маленькие искалеченные существа были самым желанным блюдом.
— Боги не создали людей злыми. Сами люди виновны в своей судьбе, — говорил Уэмак Избавитель. Он, потомок прибывших из страны Бога Лучей, знал все. Ведь он ничем не похож на других. Он — особенный, единственный.
Оэлло не сознавала, что женщина, отдавшись мужчине всей душой и получив взамен полноту чувств, всегда считает избранника или избравшего ее другим, большим и лучшим, чем все остальные. Женщины ее племени не делились сокровенным. А если и делились, Оэлло была слишком мала, чтобы стать участницей таинственных бесед. Женщины племени Уэмака казались послушными вещами мужчин — вопреки преданью о недавнем времени, когда главенствовала женщина. Ныне в скудости жизни, о которой никто не подозревал, для женщин не было слов, выражавших нечто большее, чем потребности текущего дня. В сущности, и мужчины жили каждый в кругу собственного одиночества. Все знали много имен богов, в толпе которых лишь для немногих скрывался Единый. Знали много названий вещей. И дней. И чисел. И обрядов. И преданий. Но никому не было дела до творимого и творящегося внутри человека. Человек оставался такой же тайной, как и превращение почвы в растение, цветка — в плод…
Уэмак был Вождем Мужчин — тлакатекухтли — по избранию, но на избрание он имел право по происхождению от белых богов. Когда челноки с земли причалили к острову, повелители Оэлло на коленях ждали воли прибывших. В тот день Уэмак, случайно заметив пленницу-рабыню, указал на нее. Этого было достаточно, чтобы исполнилась судьба Оэлло.
Через закрытые веки Оэлло уловила тень. Женщина открыла глаза и опустила голову. Пришел верховный жрец, знаток тайн звезд и времени. Его звание было — Человек Темного Дома. Его боялись. Но он не был так велик, как Вождь Мужчин, и женщина, продолжение плоти Уэмака, могла оставаться.
Годы считались по летним солнцестояниям и по зимним, когда более всего сокращается время пребывания Солнца на видимом небе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97