В лесу терялась общая линия, свой казался чужим, один мешал другому.
К концу дня биармы вынудили ярла ввести в бесплодную игру больше трехсот викингов. За день было разбросано около двух тысяч стрел, а собрано меньше тысячи. Биармы пользовались стрелами викингов, кричали проклятия и угрожали местью Йомалы. Кто знал язык лапонов-гвеннов, понимал брань биармов.
Леса берегов Вин-о могли так же гореть, как в земле фиордов, жарче ячменной или овсяной соломы. Ярл зажег бы лес, но дожди повторялись и мхи были насыщены водой. Пожар был возможен как помощник Оттара в такое нечастое лето, когда стоит сушь и мох превращается в трут, почти пригодный для огнива и кремня.
Оттар еще думал о толпе дикарей, делающей беспорядочные усилия. Быть может, они сделают попытку отбить свой городок. Пусть, этим закончится их сопротивление.
2
Летний день в устье Вин-о был не так длинен, как в Гологаланде, а ночь – темнее. В мглистых сумерках, сгущенных туманом, охрана драккаров заметила движение на реке выше пристани. Очертания были неопределенны, и только вдруг вспыхнувший свет пожара открыл опасность. На пристань надвигались шесть больших лодок, нагруженных сучьями и сеном выше носа «Дракона» и охваченных жарким пламенем.
Наибольшая опасность грозила крайнему драккару – «Черной Акуле». Викинги охраны в последнюю минуту успели поднять якоря. Вслед за ними течение медленно понесло «Синюю Акулу», на которой обрубили якорные канаты.
Плавучие костры подходили к пристани, и «Дракону» грозила непосредственная опасность. «Орел» был причален сзади «Дракона», и лучший драккар Нидароса не мог отойти, не навалившись на «Орла».
Викинги встретили пламя, ощетинившись веслами и абордажными баграми. Если бы ярл не удвоил на ночь охрану, «Дракон» бы не спасся. Викингам удалось удержать и оттолкнуть горящие лодки. Когда Оттар вскочил на борт, «Орел» отходил, освобождая «Дракону» отступление, в котором уже не было нужды.
Пламя попортило гордую голову «Дракона», его янтарные глаза лопнули, выпали белые зубы из моржовых клыков. По правому борту драккара выступила смола, но само дерево не пострадало.
Горящие лодки, ярко освещая темные берега реки, медленно удалялись к морю, следуя за отливным течением полуночи. «Акулы» и «Орел» возвращались. Огонь уничтожил канаты, связывавшие предательские лодки и они разделились.
Оттар был в ярости, он никогда не простит биармам покушения на его драккары! Ярл строго судил себя. Увеличив на ночь охрану, он спас драккары. Он поступил так, лишь следуя своему общему правилу быть всегда зорким, всегда готовым ко всему. Но он не думал о подобной дерзкой попытке биармов, нет, не думал. Случай, а не сознательное действие ярла спасло «Дракона» и другие драккары. Оттар был унижен, создавалось какое-то подобие равенства между ним и каким-либо биармом или хольмгардцем, сумевшим придумать и осуществить нападение, не предвиденное им, господином.
«Одно это – поражение, поражение, поражение», – повторял себе Оттар. Нет, он никогда не признает равенства. Но холодный расчет свободного ярла, короля моря, стремящегося к надежному пристанищу, сменялся ненавистью к тем, кто осмеливался сопротивляться.
Ярл следил, как с «Акул» и «Орла» кого-то ловили в воде. На «Орле» спустили лодку. Викинги вытащили из реки человека. Пойман один из поджигателей!
– Назад, Свавильд, назад! – приказал Оттар дрожащему от злобы богатырю. – Назад, тебе говорю! Не трогай пленника!
Человек, почти такой же рослый, как Свавильд, бородатый, мокрый, смотрел на ярла остановившимся взглядом. Его руки были прикручены ремнем к покрытому холщовой рубахой телу.
Не Свавильд, нет, Свавильд потерял голову и слишком поторопится. Ярл оглянулся:
– Горик! Возьми этого пленника. Ты мне отвечаешь за него собой. За живого!
3
Ярл не успел приказать, куда отвести пленного. В серой мгле над городком заскользили желтые светлячки. Опускаясь, они – новая выдумка новгородцев и биармов – вспыхивали огнем.
Стрелу обматывают под наконечником полосками пропитанной тюленьим жиром бересты и сухой травы. Многие огни гасли еще в полете, другие стрелы падали во дворах. Огни потухали на тесе, и даже в соломе кровли, не найдя пищи под затянувшим крышу мхом и в сыром, после дневного дождя, дереве.
Но стрелков было много. Когда ярл прибежал в городок, пожары от стрел, проникших под застрехи крыш и в дымовые продухи, начались в нескольких местах.
Горик и пленный отстали, а Свавильд не пошел за своим ярлом. Борясь с огнем, богатырь опалил руки и лицо, так же как Горик. Свавильд схватил пленного за плечо и злобно сказал Горику:
– Убирайся!
– Ты убирайся, – огрызнулся варяг с неменьшей злостью. – Ярл приказал мне беречь его! Ты не слышал, толстоухий?!
Свавильд презирал Горика, раба, только прихотью ярла превращенного в свободного викинга. Прошло полтора месяца со дня, когда Оттар торжественно посадил Горика на рум и принял клятву нового викинга Нидароса. Без Свавильда это были бы неплохие дни для сильного телом молодого варяга, который, игрой морского течения попав в Нидарос, видел перед собой годы безысходного рабства. Ярл запрещал ссоры во время похода, иначе кровь пролилась бы уже давно. Горик был готов на все, даже на неравный для него по силе «простой бой». С кабаньим упрямством Свавильд повторял одни и те же остроты и оскорбления, издеваясь над славянским происхождением Горика.
Телохранителю ярла не терпелось самому и на свободе, пока другие заняты на пожаре городка, оттащить пленника на «Дракон» и развлечься с ним. Свавильд любил «Дракона» не меньше, чем своего ярла. Он хотел ободрать кожу с пленника на носу драккара. А расспросить его он сумеет.
– Вонючий волчишка! – пригрозил Свавильд Горику. На языке фиордов слово варяг созвучно слову волк. – Выродок славянской суки и вендского пса! Я раздавлю тебя, как клопа!
Свавильд был уверен, что ярл не прогонит его и не казнит, какую бы расправу он ни учинил над варягом. Горик онемел от ярости.
– Ты оглох, сын трески! Убирайся! – разъярялся Свавильд. Он одной рукой рвал плечо пленного, а другой пытался вытащить застрявший в ножнах меч.
Горик судорожно выхватил свой меч, сделал стремительный выпад и воткнул железо под ребра богатыря. Толстый клинок, способный в сильной и умелой руке проломить и латы, проткнул кольчугу и разорвал сердце ненавистного Свавильда. Богатырь свалился без звука
Горик оглянулся: кажется, во мгле никто не видел стычку. Да, он был один на половине дороги между пристанью и городком. Варяг схватил пленного за ремень и потащил за собой, к кустам. Конечно, ярл не простит ему Свавильда – он еще не думал ни о чем другом. У варяга хватило выдержки не бежать, и он понимал, что не сможет появиться один в лесу. Что он, викинг, скажет биармам? Горик не владел лапонским языком, как старожилы Нидароса. За первым кустом Горик разрезал мечом ремни на пленнике и сказал:
– Бежим вместе.
Горик не выпускал руку пленника из своей, все было понятно без слов.
Глава четвертая
1
В Усть-Двинце сгорели дворы Одинца, Карислава и нескольких других, которые викинги не сумели отстоять от огня: Сгорели вместе с добычей, доставшейся было Оттару и его дружине.
Дозорные поморянского старшины перехватили плывших сверху колмогорян и спрятали их расшивы в затоне, в заросшей двинской старице.
Колмогоряне прислали малую помощь, всего пятьдесят человек. Прибывшие рассказывали, как колмогоряне спешно укрепляют свой пригородок, собрав к себе всех новгородских насельников с Доброгиной заимки на Ваге и с реки. Извещая, что будут биться против нурманнов за земляными валами, колмогоряне просили: «Чтобы все поморяне и биармины, которые себя не отстояли, шли бы к нам бороть нурманнов общей силой».
Колмогоряне звали к себе, а сами, как видно, больше всего боялись, как бы нурманны к ним не приплыли. Колмогоряне-то и посоветовали сжечь нурманнские лодьи. Для этого дела они отдали три расшивы, на которых пришли, а поморяне дали три своих из запрятанных в речных тайниках.
На воде нурманнов не удалось сжечь, зато над ними попалили крыши – поморянам было не жаль ничего. Чудом вернулся цел и здоров Щегря, колмогорянский старшой, который замешкался, зажигая расшивы. Да и с собой привел викинга-варяга, не нурманна. С этой ночи почувствовали все поморяне и биармины, что переломилась на лучшее их горькая жизнь.
Утром же из тайного места святилища Йомалы пришли двое кудесников-хранителей и начали учить всех особому способу воевать с нурманнами. Кудесники принесли вонючего студня, велели людям собирать пустые косточки и из них резать трубочки с затычками. В трубочки кудесники накладывали студня и учили:
– Сюда макай лишь самое острие стрелы. Уколотый такой стрелой нурманн заболеет и умрет. Но сам берегись, поцарапаешься и тоже умрешь. И в рот не бери – умрешь. Стрелу же макай перед делом.
Что это за колдовское снадобье, кудесники никому не сказали. Приказали еще, чтобы люди ловили красную рыбу, осетра и стерлядь, и приносили к ним в чум.
2
Кудесники – хранители святилища Йомалы – вещали от имени матери-богини. Для биарминов их слова были законом. Помня предание о злых Хигах, биармины отождествили злобных нурманнов в рогатых шлемах с древними врагами, от которых когда-то едва не погиб весь народ водяных людей.
Новгородцы же встретили речи кудесников с сомнением. Не знали они чародейных снадобий и колдовства чуждались, считали его делом темным, несовместимым с новгородской честью.
Уцелевших поморян было до сотни – сбрелось все поморье. Вместе с прибывшими колмогорянами они сошлись на вече. Собрались, но не как обычно, не получилось вольного спора об общей заботе, люди угрюмо молчали.
– Слушайте меня, братья! – с мукой закричал Одинец.
Старшина забрался на поваленное дерево, казался громадным и властным. Начав говорить, успокоился и успокаивал людей. Он напомнил ватажную жизнь от выхода из Новгорода до встречи с биарминами, как сели при море и как жили до недавнего дня, последнего дня их вольной, счастливой жизни. Для былых повольников кто помнил Доброгу, в устах Одинца будто бы звучала ласковая и твердая мудрость первого старшины. И иные невольно дивились, что же Одинец скрывал свое слово десять лет!
Но вот он произнес проклятое имя – нурманн… И его голос сделался диким, а слова – страшными. Одинец напомнил братьям о каждом злодеянии нурманнов. Старшина по именам вспомнил людей, чьи жизни нурманны отняли в бою, и каждого, кого злодеи домучили после боя. И как был каждый домучен!.. Не забыл Одинец и погибших братьев-биарминов. Спросил вече:
– Почто же нас так гонят нурманны? Почто?!
Не ожидая ответа, Одинец поклялся Небом, Солнцем, Землей и Водой, что до последнего дыханья он будет биться с нурманнами всем, что ему разум вложит в руку, но нурманнам не покорится. И не видит он для себя позора в колдовской стреле биарминовских кудесников, потому что тот вольный человек, который защищает свой очаг от врага, будет во всем прав, отныне и до века!
И нет между обидчиком и обиженным ничего общего: ни земли, ни воды, ни дыханья!
Черный лес гудел от голосов поморян, повторивших клятву Одинца. Клялись и биармины, обступившие вече. Почти все они уже так разбирались в русской речи, что мало кто не понял слов старшины железных людей, своих братьев.
3
День после ночного пожара прошел спокойно, биармы не показывались и не тревожили викингов. Но вечером они появились с новым упорством. Биармы пытались выманить викингов в лес. В сумерках на всех подступах к полусгоревшему городку и к пристани появились лучники. Подпуская к себе викингов на полет стрелы, они убегали.
Оттар заметил, что у биармов подходил к концу запас настоящих стрел. Ярл нашел в городке печи для выплавки железа и кузницы. Лишившись их, как думал Оттар, биармы потеряли возможность пополнять запасы своего оружия.
Биармы начали пользоваться стрелой с костяным наконечником, прикрепленным жилкой к тонкому и легкому древку, стрелой охотника на птицу и мелкого зверя, но не стрелой воина. Изготовленная из чистой ровной сосны, хорошо уравновешенная, с длинным и низким четырехсторонним оперением, стрела охотника обладала точным и дальним полетом – без силы. Острая кость хрупко ломалась о резьбу щита, шлем и латную перчатку и лишь втыкалась в подлатную кожаную рубаху. Удар такой, стрелы по кольчуге не чувствовался, а настоящая – зачастую оставляла на теле пятно.
Оттар убедился в потере биармами настоящих стрел, отныне биармы могли поражать только незащищенное тело и на близком расстоянии. Но они боялись приближаться. И все же не жалели стрел… В течение всей короткой ночи они дразнили викингов. Бесполезные стрелы ударяли в латы сторожевых викингов, падали в поселке. Изредка они, как укусы комаров, царапали кожу, задевали щеку или руку, шею, щиколотку, находили сочленение доспеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
К концу дня биармы вынудили ярла ввести в бесплодную игру больше трехсот викингов. За день было разбросано около двух тысяч стрел, а собрано меньше тысячи. Биармы пользовались стрелами викингов, кричали проклятия и угрожали местью Йомалы. Кто знал язык лапонов-гвеннов, понимал брань биармов.
Леса берегов Вин-о могли так же гореть, как в земле фиордов, жарче ячменной или овсяной соломы. Ярл зажег бы лес, но дожди повторялись и мхи были насыщены водой. Пожар был возможен как помощник Оттара в такое нечастое лето, когда стоит сушь и мох превращается в трут, почти пригодный для огнива и кремня.
Оттар еще думал о толпе дикарей, делающей беспорядочные усилия. Быть может, они сделают попытку отбить свой городок. Пусть, этим закончится их сопротивление.
2
Летний день в устье Вин-о был не так длинен, как в Гологаланде, а ночь – темнее. В мглистых сумерках, сгущенных туманом, охрана драккаров заметила движение на реке выше пристани. Очертания были неопределенны, и только вдруг вспыхнувший свет пожара открыл опасность. На пристань надвигались шесть больших лодок, нагруженных сучьями и сеном выше носа «Дракона» и охваченных жарким пламенем.
Наибольшая опасность грозила крайнему драккару – «Черной Акуле». Викинги охраны в последнюю минуту успели поднять якоря. Вслед за ними течение медленно понесло «Синюю Акулу», на которой обрубили якорные канаты.
Плавучие костры подходили к пристани, и «Дракону» грозила непосредственная опасность. «Орел» был причален сзади «Дракона», и лучший драккар Нидароса не мог отойти, не навалившись на «Орла».
Викинги встретили пламя, ощетинившись веслами и абордажными баграми. Если бы ярл не удвоил на ночь охрану, «Дракон» бы не спасся. Викингам удалось удержать и оттолкнуть горящие лодки. Когда Оттар вскочил на борт, «Орел» отходил, освобождая «Дракону» отступление, в котором уже не было нужды.
Пламя попортило гордую голову «Дракона», его янтарные глаза лопнули, выпали белые зубы из моржовых клыков. По правому борту драккара выступила смола, но само дерево не пострадало.
Горящие лодки, ярко освещая темные берега реки, медленно удалялись к морю, следуя за отливным течением полуночи. «Акулы» и «Орел» возвращались. Огонь уничтожил канаты, связывавшие предательские лодки и они разделились.
Оттар был в ярости, он никогда не простит биармам покушения на его драккары! Ярл строго судил себя. Увеличив на ночь охрану, он спас драккары. Он поступил так, лишь следуя своему общему правилу быть всегда зорким, всегда готовым ко всему. Но он не думал о подобной дерзкой попытке биармов, нет, не думал. Случай, а не сознательное действие ярла спасло «Дракона» и другие драккары. Оттар был унижен, создавалось какое-то подобие равенства между ним и каким-либо биармом или хольмгардцем, сумевшим придумать и осуществить нападение, не предвиденное им, господином.
«Одно это – поражение, поражение, поражение», – повторял себе Оттар. Нет, он никогда не признает равенства. Но холодный расчет свободного ярла, короля моря, стремящегося к надежному пристанищу, сменялся ненавистью к тем, кто осмеливался сопротивляться.
Ярл следил, как с «Акул» и «Орла» кого-то ловили в воде. На «Орле» спустили лодку. Викинги вытащили из реки человека. Пойман один из поджигателей!
– Назад, Свавильд, назад! – приказал Оттар дрожащему от злобы богатырю. – Назад, тебе говорю! Не трогай пленника!
Человек, почти такой же рослый, как Свавильд, бородатый, мокрый, смотрел на ярла остановившимся взглядом. Его руки были прикручены ремнем к покрытому холщовой рубахой телу.
Не Свавильд, нет, Свавильд потерял голову и слишком поторопится. Ярл оглянулся:
– Горик! Возьми этого пленника. Ты мне отвечаешь за него собой. За живого!
3
Ярл не успел приказать, куда отвести пленного. В серой мгле над городком заскользили желтые светлячки. Опускаясь, они – новая выдумка новгородцев и биармов – вспыхивали огнем.
Стрелу обматывают под наконечником полосками пропитанной тюленьим жиром бересты и сухой травы. Многие огни гасли еще в полете, другие стрелы падали во дворах. Огни потухали на тесе, и даже в соломе кровли, не найдя пищи под затянувшим крышу мхом и в сыром, после дневного дождя, дереве.
Но стрелков было много. Когда ярл прибежал в городок, пожары от стрел, проникших под застрехи крыш и в дымовые продухи, начались в нескольких местах.
Горик и пленный отстали, а Свавильд не пошел за своим ярлом. Борясь с огнем, богатырь опалил руки и лицо, так же как Горик. Свавильд схватил пленного за плечо и злобно сказал Горику:
– Убирайся!
– Ты убирайся, – огрызнулся варяг с неменьшей злостью. – Ярл приказал мне беречь его! Ты не слышал, толстоухий?!
Свавильд презирал Горика, раба, только прихотью ярла превращенного в свободного викинга. Прошло полтора месяца со дня, когда Оттар торжественно посадил Горика на рум и принял клятву нового викинга Нидароса. Без Свавильда это были бы неплохие дни для сильного телом молодого варяга, который, игрой морского течения попав в Нидарос, видел перед собой годы безысходного рабства. Ярл запрещал ссоры во время похода, иначе кровь пролилась бы уже давно. Горик был готов на все, даже на неравный для него по силе «простой бой». С кабаньим упрямством Свавильд повторял одни и те же остроты и оскорбления, издеваясь над славянским происхождением Горика.
Телохранителю ярла не терпелось самому и на свободе, пока другие заняты на пожаре городка, оттащить пленника на «Дракон» и развлечься с ним. Свавильд любил «Дракона» не меньше, чем своего ярла. Он хотел ободрать кожу с пленника на носу драккара. А расспросить его он сумеет.
– Вонючий волчишка! – пригрозил Свавильд Горику. На языке фиордов слово варяг созвучно слову волк. – Выродок славянской суки и вендского пса! Я раздавлю тебя, как клопа!
Свавильд был уверен, что ярл не прогонит его и не казнит, какую бы расправу он ни учинил над варягом. Горик онемел от ярости.
– Ты оглох, сын трески! Убирайся! – разъярялся Свавильд. Он одной рукой рвал плечо пленного, а другой пытался вытащить застрявший в ножнах меч.
Горик судорожно выхватил свой меч, сделал стремительный выпад и воткнул железо под ребра богатыря. Толстый клинок, способный в сильной и умелой руке проломить и латы, проткнул кольчугу и разорвал сердце ненавистного Свавильда. Богатырь свалился без звука
Горик оглянулся: кажется, во мгле никто не видел стычку. Да, он был один на половине дороги между пристанью и городком. Варяг схватил пленного за ремень и потащил за собой, к кустам. Конечно, ярл не простит ему Свавильда – он еще не думал ни о чем другом. У варяга хватило выдержки не бежать, и он понимал, что не сможет появиться один в лесу. Что он, викинг, скажет биармам? Горик не владел лапонским языком, как старожилы Нидароса. За первым кустом Горик разрезал мечом ремни на пленнике и сказал:
– Бежим вместе.
Горик не выпускал руку пленника из своей, все было понятно без слов.
Глава четвертая
1
В Усть-Двинце сгорели дворы Одинца, Карислава и нескольких других, которые викинги не сумели отстоять от огня: Сгорели вместе с добычей, доставшейся было Оттару и его дружине.
Дозорные поморянского старшины перехватили плывших сверху колмогорян и спрятали их расшивы в затоне, в заросшей двинской старице.
Колмогоряне прислали малую помощь, всего пятьдесят человек. Прибывшие рассказывали, как колмогоряне спешно укрепляют свой пригородок, собрав к себе всех новгородских насельников с Доброгиной заимки на Ваге и с реки. Извещая, что будут биться против нурманнов за земляными валами, колмогоряне просили: «Чтобы все поморяне и биармины, которые себя не отстояли, шли бы к нам бороть нурманнов общей силой».
Колмогоряне звали к себе, а сами, как видно, больше всего боялись, как бы нурманны к ним не приплыли. Колмогоряне-то и посоветовали сжечь нурманнские лодьи. Для этого дела они отдали три расшивы, на которых пришли, а поморяне дали три своих из запрятанных в речных тайниках.
На воде нурманнов не удалось сжечь, зато над ними попалили крыши – поморянам было не жаль ничего. Чудом вернулся цел и здоров Щегря, колмогорянский старшой, который замешкался, зажигая расшивы. Да и с собой привел викинга-варяга, не нурманна. С этой ночи почувствовали все поморяне и биармины, что переломилась на лучшее их горькая жизнь.
Утром же из тайного места святилища Йомалы пришли двое кудесников-хранителей и начали учить всех особому способу воевать с нурманнами. Кудесники принесли вонючего студня, велели людям собирать пустые косточки и из них резать трубочки с затычками. В трубочки кудесники накладывали студня и учили:
– Сюда макай лишь самое острие стрелы. Уколотый такой стрелой нурманн заболеет и умрет. Но сам берегись, поцарапаешься и тоже умрешь. И в рот не бери – умрешь. Стрелу же макай перед делом.
Что это за колдовское снадобье, кудесники никому не сказали. Приказали еще, чтобы люди ловили красную рыбу, осетра и стерлядь, и приносили к ним в чум.
2
Кудесники – хранители святилища Йомалы – вещали от имени матери-богини. Для биарминов их слова были законом. Помня предание о злых Хигах, биармины отождествили злобных нурманнов в рогатых шлемах с древними врагами, от которых когда-то едва не погиб весь народ водяных людей.
Новгородцы же встретили речи кудесников с сомнением. Не знали они чародейных снадобий и колдовства чуждались, считали его делом темным, несовместимым с новгородской честью.
Уцелевших поморян было до сотни – сбрелось все поморье. Вместе с прибывшими колмогорянами они сошлись на вече. Собрались, но не как обычно, не получилось вольного спора об общей заботе, люди угрюмо молчали.
– Слушайте меня, братья! – с мукой закричал Одинец.
Старшина забрался на поваленное дерево, казался громадным и властным. Начав говорить, успокоился и успокаивал людей. Он напомнил ватажную жизнь от выхода из Новгорода до встречи с биарминами, как сели при море и как жили до недавнего дня, последнего дня их вольной, счастливой жизни. Для былых повольников кто помнил Доброгу, в устах Одинца будто бы звучала ласковая и твердая мудрость первого старшины. И иные невольно дивились, что же Одинец скрывал свое слово десять лет!
Но вот он произнес проклятое имя – нурманн… И его голос сделался диким, а слова – страшными. Одинец напомнил братьям о каждом злодеянии нурманнов. Старшина по именам вспомнил людей, чьи жизни нурманны отняли в бою, и каждого, кого злодеи домучили после боя. И как был каждый домучен!.. Не забыл Одинец и погибших братьев-биарминов. Спросил вече:
– Почто же нас так гонят нурманны? Почто?!
Не ожидая ответа, Одинец поклялся Небом, Солнцем, Землей и Водой, что до последнего дыханья он будет биться с нурманнами всем, что ему разум вложит в руку, но нурманнам не покорится. И не видит он для себя позора в колдовской стреле биарминовских кудесников, потому что тот вольный человек, который защищает свой очаг от врага, будет во всем прав, отныне и до века!
И нет между обидчиком и обиженным ничего общего: ни земли, ни воды, ни дыханья!
Черный лес гудел от голосов поморян, повторивших клятву Одинца. Клялись и биармины, обступившие вече. Почти все они уже так разбирались в русской речи, что мало кто не понял слов старшины железных людей, своих братьев.
3
День после ночного пожара прошел спокойно, биармы не показывались и не тревожили викингов. Но вечером они появились с новым упорством. Биармы пытались выманить викингов в лес. В сумерках на всех подступах к полусгоревшему городку и к пристани появились лучники. Подпуская к себе викингов на полет стрелы, они убегали.
Оттар заметил, что у биармов подходил к концу запас настоящих стрел. Ярл нашел в городке печи для выплавки железа и кузницы. Лишившись их, как думал Оттар, биармы потеряли возможность пополнять запасы своего оружия.
Биармы начали пользоваться стрелой с костяным наконечником, прикрепленным жилкой к тонкому и легкому древку, стрелой охотника на птицу и мелкого зверя, но не стрелой воина. Изготовленная из чистой ровной сосны, хорошо уравновешенная, с длинным и низким четырехсторонним оперением, стрела охотника обладала точным и дальним полетом – без силы. Острая кость хрупко ломалась о резьбу щита, шлем и латную перчатку и лишь втыкалась в подлатную кожаную рубаху. Удар такой, стрелы по кольчуге не чувствовался, а настоящая – зачастую оставляла на теле пятно.
Оттар убедился в потере биармами настоящих стрел, отныне биармы могли поражать только незащищенное тело и на близком расстоянии. Но они боялись приближаться. И все же не жалели стрел… В течение всей короткой ночи они дразнили викингов. Бесполезные стрелы ударяли в латы сторожевых викингов, падали в поселке. Изредка они, как укусы комаров, царапали кожу, задевали щеку или руку, шею, щиколотку, находили сочленение доспеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67