левый глаз неотрывно смотрел вперед по одну сторону меча, правый – по другую. Губы его округлились, в более подходящей обстановке он бы наверняка присвистнул.
Император, предвидевший такой оборот событий, бросил быстрый взгляд за спину. Солдат не мигая смотрел прямо перед собой. Поверить, что его глаза когда-то двигались или смогут двигаться впредь, было решительно невозможно. Император повернулся к внуку.
Мамиллий наблюдал за женщиной искоса, он ощупывал ее взглядом, снимая одеяние за одеянием; естественный и безграничный оптимизм юности рисовал в его воображении прелести незнакомки.
Император с довольным видом откинулся в кресле. Мужчина, взяв у спутницы сверток, стоял в растерянности, не зная, куда его положить. Он близоруко щурился на императорскую скамеечку для ног. Император ткнул согнутым пальцем в сторону секретаря:
– Запиши.
Он не мог оторвать от Мамиллия радостного и торжествующего взгляда.
– Мы много слышали о камнях Пирры, о том, как Иегова сотворил человека из праха, о красной глине Тота, но я всегда считал, что кто-то из богов увидел – человек ползет на четвереньках, и, дав ему коленом под зад, одним пинком поставил на ноги. Сенсуалист в это верит. Мудрец этого просто не забывает.
Но Мамиллий его не слышал.
Нелепый проситель наконец-таки решился. Он развернул сверток и поставил на каменный пол между Императором и Мамиллием модель корабля. Модель была не больше двух локтей в длину и на вид неказиста. Император перевел взгляд на просителя.
– Значит, ты и есть Фанокл?
– Фанокл, Цезарь, сын Мирона, александриец.
– Мирона? Надо понимать, что ты – библиотекарь.
– Я был, Цезарь… помощником… пока…
Он с яростным остервенением махнул рукой в сторону корабля. Император продолжал спокойно смотреть на него.
– И ты хочешь поиграть с Цезарем в морской бой?
Император старался скрыть насмешку, но его выдал голос. В отчаянии Фанокл повернулся к Мамиллию, но тот был все еще поглощен созерцанием незнакомки и теперь уже не таился. Неожиданно Фанокл разразился потоком слов:
– Везде, Цезарь, одни препоны – снизу доверху. Говорили, что я-де трачу время зря, занимаюсь чепухой, черной магией… смеялись надо мной. Я беден, и когда кончились деньги отца… он ведь оставил немного… самую малость… я их истратил… Что же нам делать, Цезарь?
Император молча следил за ним. Он понял, что не закат ослепил Фанокла. Даже в сумерках было видно, что грек близорук. Изъян этот придавал ему вид рассерженный и удивленный, казалось, что где-то перед ним постоянно находится источник гневливого раздражения.
– …и я подумал: вот если б я мог попасть к Цезарю…
Но на пути Фанокла громоздились помехи и препятствия, от людей он видел только козни и издевательства, испытал их злобу и гонения.
– Сколько ты отдал, чтобы попасть ко мне?
– Семь золотых.
– Не так уж много. Ведь я не в Риме.
– Это все, что у меня были.
– Мамиллий, позаботься о том, чтобы Фанокл не остался в убытке. Мамиллий!
– Слушаюсь, Цезарь.
С крыши и из углов поползли тени. На высоком кипарисе продолжал заливаться соловей. Император, как недавно солдат, скосил глаза на женщину, а затем метнул взгляд на Мамиллия, который у солдата интереса не вызывал.
– А твоя сестра?
– Евфросиния, Цезарь, свободная женщина и девица.
Император медленно повернул лежащую на коленях руку ладонью вверх и стал сгибать указательный палец, пока не изобразил подобие подзывающего жеста. Не смея противиться высочайшему повелению, Евфросиния бесшумно вышла из угла и застыла перед ним. Ритм драпировок изменился, покрывало около рта едва заметно подрагивало.
Император мельком взглянул на Мамиллия и понимал: ничто не ново под луной. Потом повернулся к Евфросинии:
– Покажи нам свое лицо.
Фанокл резко шагнул вперед и чуть не наступил на модель. Чтобы не раздавить ее, он сделал несколько судорожных движений, похожих на неуклюжие танцевальные па.
– Цезарь…
– Вам с сестрой пора привыкать к нашим западным манерам.
Он перевел взгляд на перетянутые ремешками пальцы ее ног, на выступавшее под тканью округлое колено и наконец на немыслимо красивые руки, в волнении сжимавшие край столы. Слегка кивнув, он ободряюще протянул вперед руку, на которой блеснул перстень с аметистом.
– Здесь никто не хочет обидеть тебя, госпожа. Скромность -достойная оправа целомудрия. Но чтобы мы знали, с кем говорим, позволь нам увидеть хотя бы твои глаза.
Голова под покрывалом повернулась к брату, но тот стоял, беспомощно раскрыв рот и до боли стиснув пальцы. Наконец ее рука осторожно потянула покрывало вниз и открыла верхнюю часть лица. Женщина посмотрела на Императора, и голова ее качнулась, словно маковка на тонком стебельке.
Император смотрел ей в глаза, улыбаясь и хмурясь одновременно. Он не произнес ни слова, но безмолвная весть о его поведении уже понеслась. Занавеси раздвинулись, и на галерею торжественным шагом вышли три женщины. В сложенных чашей руках каждая несла пригоршню света; лица сияли, пальцы прозрачно розовели. Не отрывая взгляда от Евфросинии, Император легкими движениями руки принялся расставлять живые светильники по галерее. Один он поместил справа и чуть спереди от Евфросинии, другой установил сзади, отчего свет мгновенно заиграл и заискрился в ее волосах. Третий он придвигал слева все ближе и ближе, потом начал поднимать, пока тот не оказался так близко от лица Евфросинии, что локон затрепетал в струящемся тепле.
Император повернулся к Мамиллию – тот безмолвствовал. Лицо его было таким растерянным, словно он только что очнулся от глубокого сна. Неожиданно Евфросиния опустила руку и закрыла лицо – погас четвертый светильник. Меч в руке солдата дрогнул.
Император откинулся в кресле и сказал, обращаясь к Фаноклу:
– Ты привез с собой десятое чудо света.
Пот заливал лицо Фанокла. Со смущенным облегчением он посмотрел на модель корабля.
– Но я еще не объяснил, Цезарь…
Император махнул рукой.
– Успокойся. Тебе и твоей сестре здесь ничто не угрожает. Мамиллий, они будут нашими гостями.
Мамиллий перевел дыхание и посмотрел на Императора. Будто пытаясь освободиться от невидимых пут, он замотал головой из стороны в сторону. Решение Императора привело в действие механизм еще одного ритуала. Женщины выстроились так, чтобы осветить проход, через который вошла строгая домоправительница, всем своим видом выражая готовность поделиться изобильными наличными ресурсами. Она поклонилась Императору, Мамиллию, Евфросинии, взяла гречанку за руку и увела с собой. Занавеси сомкнулись, и галерея наконец потонула во мраке; только в открытом море, где около сетей кружились рыбачьи лодки, светились яркие огоньки. Мамиллий подошел к Фаноклу и заговорил срывающимся дискантом:
– Какой у нее голос? Как она говорит?
– Она говорит редко, Цезарь. Я не помню ее голоса.
– Люди возводили храмы в честь куда менее совершенной красоты.
– Она моя сестра!
Император пошевелился в кресле.
– Раз ты так беден, Фанокл, неужели тебе в голову никогда не приходила мысль поправить ваши дела выгодным браком?
Будто пойманный в западню, Фанокл дико озирался по сторонам.
– На какой женщине ты хотел бы меня женить, Цезарь?
В немыслимой тишине, последовавшей за вопросом, рассыпалась соловьиная трель. Разбуженная ею, взошла вечерняя звезда – она мерцала на темно-синем клочке неба, зажатом между черных теней можжевельника. Мамиллий вновь заговорил срывающимся голосом:
– Фанокл, у нее есть мечта?
Император тихо засмеялся:
– Сама красивая женщина и есть мечта.
– Она сладчайший в мире источник поэтического вдохновения.
– Красиво говоришь, Мамиллий, в коринфском стиле. Однако продолжай.
– Она женщина эпической простоты.
– Ну, теперь тебя хватит на двадцать четыре тома бессмертной скучищи.
– Не смейся надо мной.
– Я не смеюсь. Ты доставил мне большую радость. Фанокл, как тебе удалось сберечь такое чудо?
В сгустившейся темноте сбитый с толку Фанокл напряженно подыскивал слова.
– Что мне ответить, Цезарь? Она – сестра моя. Красота ее расцвела, как говорится, в одночасье.
Он помолчал, собираясь с мыслями. И вдруг его словно прорвало:
– Я не понимаю тебя, да и всех остальных тоже. Почему нас не оставляют в покое? Разве интимная жизнь людей имеет какое-нибудь значение, когда вокруг океан незыблемых взаимосвязей, которые необходимо исследовать!
В горле Фанокла что-то булькнуло, казалось, ему сейчас станет плохо. Но когда он снова заговорил, речь его потекла плавно, правда, ход мысли по-прежнему удивлял своей неожиданностью.
– Если выпустить камень из рук, он упадет.
Кресло под Императором скрипнуло.
– Я надеюсь, что мы понимаем тебя.
– Всякая субстанция вечно и неизменно связана с любой другой субстанцией. Человек, который понимает эти связи… вот тот господин…
– Мой внук, досточтимый Мамиллий.
– Досточтимый внук, хорошо ли ты знаешь юридические законы?
– Я римлянин.
По движению воздуха Мамиллий почувствовал, что Фанокл размахивает руками. Вглядевшись в темноту галереи, он с трудом различил смутные очертания жестикулирующей фигуры.
– Ну вот! Ты свободно ориентируешься в мире закона. А я легко себя чувствую в мире субстанций и сил, потому что признаю за вселенной разум не меньший, чем у законоведа. Подобно тому как ты, знающий закон, можешь добиться своего, имея дело со мной, который закона не знает, так и я могу не ждать милостей от вселенной, а взять их у нее.
– Слишком путано, – сказал Император. – Нелогично и очень самоуверенно. Скажи мне, Фанокл: когда ты говоришь такое, люди не называют тебя сумасшедшим?
Озадаченное лицо Фанокла поплыло во мраке вперед. Он помнил о модели корабля и боялся на нее наступить. Но перед самым его лицом вдруг тускло блеснуло лезвие меча. Фанокл неуклюже попятился.
Император повторил свои слова так, будто говорил их впервые:
– …называют тебя сумасшедшим?
– Называют, Цезарь. Потому я и… порвал все связи с библиотекой.
– Понимаю.
– Ты думаешь, я сумасшедший?
– Продолжай, послушаем дальше.
– Вселенная – это машина.
Мамиллий беспокойно зашевелился.
– Так ты колдун?
– Колдовства в природе нет.
– Твоя сестра – его живой пример и воплощение.
– Тогда она неподвластна законам природы.
– Очень может быть. А есть ли в твоей вселенной поэзия?
Измученный Фанокл повернулся к Императору.
– Вот все они так говорят, Цезарь. Поэзия, волшебство, религия…
Император усмехнулся:
– Будь осторожен, грек. Ты говоришь с великим понтификом.
Тень от пальца Фанокла метнулась к лицу Цезаря.
– Верит ли Цезарь в то, что вынужден делать великий понтифик?
– Я бы предпочел не отвечать на этот вопрос.
– Досточтимый Мамиллий, ты веришь в глубине души, что непредсказуемая и неподвластная разуму поэзия существует помимо твоих свитков?
– До чего же скучна твоя жизнь!
– Скучна?
Фанокл сделал полшага к Императору, вспомнил про меч и вовремя остановился.
– Моя жизнь проходит в постоянном изумлении.
Император отвечал ему спокойно и терпеливо:
– В таком случае обыкновенный император не в силах что-либо сделать для тебя. Ты счастливее Диогена в бочке. Единственное, что я могу, – не загораживать тебе солнце.2
– Но я разорен. Если ты мне не поможешь, меня ждет голодная смерть. А с твоей помощью я могу изменить мир.
– И мир станет лучше?
– Он сумасшедший, Цезарь.
– Это его право, Мамиллий. По своему опыту, Фанокл, я знаю, что перемены почти всегда к худшему. И тем не менее ради моего… ради твоей сестры я принимаю тебя как гостя. Будь краток. Чего ты хочешь?
Фаноклу строили козни. Десятое чудо света – это, конечно, корабль, а не сестра; людей он никогда не мог понять, но с помощью его корабля Император затмит Александра Македонского. Дальше Мамиллий не слушал, постукивая пальцем по колонне, он что-то забормотал себе под нос.
Пока Фанокл молол свой вздор, Император не шевельнулся и не проронил ни слова, он только позволил, чтобы от него на Фанокла повеяло холодком. Уж на что тот был толстокож, однако и он наконец запнулся и умолк.
Заговорил Мамиллий:
– «Красоты немое красноречье…»
– Я уже это слышал, – задумчиво произнес Император. – Кажется, Бион, но, может быть, и Мелеагр.
Фанокл закричал:
– Цезарь!
– Ах да. Твоя модель. Так чего ты хочешь?
– Прикажи принести свет.
На галерею все с той же ритуальной торжественностью возвратился один из живых светильников.
– Как называется твоя модель?
– У нее нет названия.
– Корабль без названия? Мамиллий, надо придумать.
– О боги, какая разница? Пусть будет «Амфитрита». – Мамиллий картинно зевнул. – С твоего позволения, дедушка, я хотел бы…
Император просиял улыбкой.
– Проследи, чтобы наши гости ни в чем не испытывали неудобств.
Мамиллий метнулся к выходу.
– Мамиллий!
– Что прикажешь, Цезарь?
– Мне больно видеть, как ты скучаешь.
Мамиллий остановился.
– Скучаю?
1 2 3 4 5 6 7 8 9