Понравится ему мой «Леонардо»?
ИЮЛЬ
I.Цветы
Повесив голову прозрачную на грудь,
молчал в стакане белый гладиолус.
Он позабыл свое лицо и голос,
а в зеркало напротив не умел взглянуть.
Тюльпан, протяжно красный от страданья,
о Фландрии хранил в себе преданье
и, нежно задыхаясь от тоски,
сжимал в ладонях сумрачных виски.
Нарцисс, кавалергардский офицер,
раскинув руки, созерцал пространство.
Мундиром белым, тонкостью манер
он комнате напомнил иностранца.
А бравые казацкие гвоздики!
А розы в кринолинах золотых!
Здесь все толпятся, танцы многолики,
здесь бал, шептанье, листья и цветы...
Но синих нет. Лишь глупый василек
кружится под окном, как синий мотылек,
заглядывает и в гостей по-детски
бросает горсти синевы простецкой.
А запахи! О как медоточивы
пустые лопотанья лепестков,
поклонов хоровод неторопливый,
порхание надушенных платков.
От их соседства счастливы и немы,
мы не в себе, но знаем наперед,
как слабой болью горечь хризантемы
по сумрачному августу плывет.
II. Сад
Так вот.
Я ночью выбежал, была
какая-то на небе жалость,
и стадо яблонь к дому жалось,
перед луной немея добела.
И как-то странно яблоки висели,
калитка выходила не туда,
я вспоминал мучительно —
ах да!
Меня позвали, подняли с постели.
Но что-то передвинулось в природе,
а я остался. Кто меня позвал?
Я долго просыпался, опоздал.
Куда теперь? Теперь я непригоден.
Я сел на траву. Здесь гудело дно.
Кузнечик раздувал свое горнило,
луны горело круглое окно,
оно слепило, но не говорило.
Какой томительный волшебный сон .
окутал сад! Мои деревья
стояли в нем то колесом,
то амфорой, то арфой древней.
То, как подсвечник, каждый куст
держал звезду на тонкой ветке,
то тень и свет плели беседки,
скользя по листьям наизусть.
То лесом свай казался сад,
и ночь стояла непреклонно
на нем который век подряд,
как византийская колонна...
Так до утра. Оно меня вернуло.
Прошел сосед, с которым я знаком,
пришла корова и меня лизнула
своим шершавым теплым языком.

9 августа. Четверг
Этот день прошел. А теперь я лежу, отсыпаюсь и описываю все, как было. Приготовься, дневник, тебе много придется услышать. Итак...
ГОСТИ СЪЕЗЖАЛИСЬ НА ДАЧУ
(Рассказ Маши М.)
Мы сидели и волновались. Приготовили стол, не слишком роскошный, но с обилием вина и фруктов.
— Конечно, соперничать с домом мистера Гетсби не приходится, — сказал Алексей, — у него ананасы на простых деревьях растут. Только помни, ни слова о дне рождения — мы пригласили их для другого.
Разумеется, первым прибыл господин Блютнер. Он, впрочем, никуда и не отбывал, ему только пришлось натянуть свой поношенный сюртук.
За ним появился лейтенант Томас Глан. Это сюрприз, ведь Глан вечно опаздывает. Он поставил в угол свою двустволку и с мрачным видом уселся за стол.
Джей Гетсби вошел секунда в секунду. Он протянул мне букет роз и поцеловал руку. Впорхнула Джил, свежая и оживленная. Только чиновник десятого класса запаздывал.
— Это осложняет дело, — сказал Алексей, — без него нам трудно решить вопрос, для которого собрались.
— Какой тут вопрос? — спросил лейтенант Глан.
— Если помните, господа, вы зашли ко мне как-то с визитом и тут же спросили, кто есть та Единственная, которая не изменяет?
— Вопрос не из легких, — сказал майор Гетсби.
— М-да... — буркнул господин Блютнер.
— Так что ж мы должны решать? — спросил лейтенант Глан.
— Во всяком случае обсудить, — сказал Алексей. — Кто та Единственная, которая не изменяет.
— Я бы ответил кратко, — сказал Джей Гетсби. — Это та, которую любишь.
— Именно эти и изменяют, — мрачно возразил Томас Глан.
— В конце концов, дело сводится к простому, — сказал Алексей. — Нужно решить, существует ли такая особа. Если да, есть смысл ее поискать. Если нет, можно разойтись спокойно.
Молчание.
— О чем они говорят? — шепотом спросила Джил. — Мне кажется, эти люди шутят.
— Возможно, — шепотом ответила я. — Я предлагаю перейти к простому опросу, — сказал Алексей. — Майор Гетсби, считаете ли вы, что на свете существует Единственная, которая не изменяет?
— Я уж ответил. Это та, которую любишь.
— Но вы любили Дези Фэй?
— Я и сейчас ее люблю.
— А разве она не изменила вам с Томом Бьюкененом? Разве не вышла за него замуж?
— Она просто ошиблась, старина, поверьте. В конце концов она поняла, что любит меня.
— И пихнула вас под пистолет убийцы, — пробормотал Томас Глан.
— Я протестую! — Джей Гетсби вскочил с пылающим лицом. — Дези чиста!
— Даже если это ошибка, факт измены очевиден. Мы не можем считать Дези Фэй Единственной. — Алексей что-то черкнул в блокноте. — Теперь я спрошу лейтенанта Томаса Глана. Считает ли он, что на свете существует Единственная, которая не изменяет?
— Вы ждете ответа «нет»? — спросил Томас Глан. — Так я вам отвечу проще — не знаю. По крайней мере еще не нашел. В лесах Нурланна она не встречалась.
— А вы что скажете, господин Блютнер?
Старый музыкант прокашлялся:
— Я... кхе... трудно говорить. Мне бы сыграть, да инструмент расстроен. Нет уж, я помолчу.
— Не понимаю, что здесь происходит, — шепчет мне Джил. — Какая-то Единственная. Может ли быть Единственная, если уж нас с тобой двое?
Прелестная Джил! Мы с ней смеемся и перешептываемся. Внезапно дверь распахнулась, и вошел человек. Лицо его было бледно, глаза блуждали. Он оглядел присутствующих и что-то пробормотал.
— Вы, вероятно, от Пушкина? — спросил Алексей. Человек поморщился.
— Где же он так задержался?
— Метель, — произнес человек.
— Даже на севере я не видал метели в такое время, — сказал Томас Глан.
— Я могу сказать лишь одно, — ожесточенно произнес человек, — метель! Всюду метель.
— Быть может, вы примете участие в нашем разговоре? — спросил Алексей.
Человек усмехнулся криво:
— Участие? В разговорах нет толку.
— Мы ищем Единственную, которая не изменяет, — сказал Алексей.
— Метель... — пробормотал человек. — Снег и ветер...
— Что ж получается? — Алексей обратился к остальным. — К единому мнению мы не пришли.
— А вы-то сами как думаете? — спросил лейтенант Глан. — Есть ли на свете Единственная?
— Действительно, старина, — присоединил свой голос Джей Гетсби.
— Что касается меня, тут нет сомнений, — уверенно ответил Алексей. — Такая особа существует.
— И вы могли бы назвать ее имя?
— Разумеется.
— Мы все внимание.
— Ее имя, — сказал Алексей торжественно, — ее имя...
(Рассказ Маши М. прерывается на самом интересном месте. Продолжение следует...)
Стало темнеть. Август месяц убавил света. И вот уже на небе появились первые признаки звезд. Я сказала:
— Мне нужно идти домой.
— Останься еще немного, — попросил он. — Сегодня мне почти тридцать.
Сердце мое трепетало. Ведь я могу остаться на целую ночь! Нет, невозможно. Да и зачем. И все же не могла сдвинуться с места. Он поглядывал на меня пытливо.
— Спасибо тебе, так долго сегодня со мной. Признайся, тебе это много стоило? Наверное, дома пришлось сочинять?
И я созналась. Рассказала про мнимую поездку к Лизе. Он задумался:
— Сейчас уже полдевятого. Ты обещала вернуться раньше. Не лучше ли позвонить в Москву? На станции есть автомат.
У меня перехватило дыхание. Звонить тете Тусе — значит, остаться на Черной даче. Но как это сделать? На станции всего один автомат. Сейчас и мои отправятся выяснять, что от меня слышно. Эх, была не была! Отчаянная смелость проснулась во мне. Сколько мне жить в своем доме пришпиленной к юбке матери наподобие Настеньки из «Белых ночей»?
Он собрался идти со мной, но я попросила его остаться. Вдруг нас увидят вместе! Мчалась по просеке как угорелая. Стоило нашим выйти из дома, неминуемо столкнулась бы с ними.
Вот автомат. У меня перед глазами пелена, ничего не вижу, не оглядываюсь даже. Бросаю пятнадцать копеек. Деревянным голосом сообщаю тете Тусе, что остаюсь у Лизы.
— Как поздно, деточка! — возмущается она. — С дачи уже звонили.
Звонили! Значит, с минуты на минуту снова придут. Бросаю трубку и мчусь окольным путем обратно. Все обошлось! Я всегда замечала, что в авантюрах мне везет и куда меньше удачи в чем-то серьезном.
И все одна мысль в голове бесновалась. Что же я делаю, что делаю и зачем?
10 августа. Пятница
Продолжаю отчет о том удивительном дне. Впрочем, теперь о ночи.
Она была холодна. И нам пришла в голову мысль затопить печку. Он собрал ворох обрубков, дощечек, и они весело занялись, наполнив комнату желтоватым трепетом. Алексей зажег свечи и принялся рассматривать моего «Леонардо».
— Какую картину ты больше всех любишь?
— «Мадонну Литту».
— Смотри, ты немножко похожа на Джиневру Бенчи. Только волосы у тебя темней.
Печь разгоралась, в комнате стало торжественно. Внезапно схватил меня за руку, по лицу заметались отблески пламени.
— Смотри же, — сказал чуть охрипшим голосом. — Смотри, если оставишь меня.
Через минуту:
— Ты знаешь, какая сегодня ночь? Это наша ночь, знаю, нам недолго с тобою быть. Я знаю. Но это наша ночь. Дай руку. Какая теплая. Когда я волнуюсь, у меня холодные руки. А ты спокойна? Послушай, сейчас я скажу тебе это слово...
Я замерла. Внутри меня все похолодело, наполнилось звездным небом. И он произнес:
— Люблю тебя . Полюбил сразу. Но что же нам делать? Что делать, родная? Мы не можем быть вместе.
— Почему? — пролепетала я.
— Боже мой! Почему... Ты слишком юна. Ты можешь увлечься, но это пройдет. И тогда... и тогда...
Внезапно лицо его исказилось.
— Ведь она тоже любила меня! — Он ударил кулаком по дивану.
Я подошла и коснулась его плеча.
— Что? — Он поднял голову, в глазах его была тоска. — Мы тоже расстанемся, понимаешь? Расстанемся тоже! Все проходит, Маша, и ты покинешь меня...
— Я не покину вас, — пробормотала я. — Я вас люблю.
— Тише, — сказал он. — Этого говорить не надо...
Он держал мои руки, прижимая их к своим щекам...
Потом смотрели на утихающий танец огня. В комнате стало тепло, меня совсем разморило, ведь я выпила много вина.
— Ложись на диван, — сказал он. — Вот плед.
Я свернулась калачиком, а он уселся в кресле с «Леонардо» в руках.
— Вам будет неудобно, — сказала я.
— Хочу смотреть на тебя. Как ты спишь. Я люблю смотреть, как ты спишь.
Потрескивало в печи, отблески замирали на стенах.
— А какая она была? — спросила я робко.
Он не удивился вопросу:
— Что же теперь вспоминать...
— Но вы всегда вспоминаете.
— Да, — пробормотал он, — да...
И больше ничего не сказал. Я уже проваливалась в темноту, засыпала. Утром открыла глаза, он по-прежнему сидел в кресле, лицо бледное, утомленное. И он сказал:
— Ночью я сочинил несколько строк. Это тебе. — Он протянул листочек бумаги.
...Дома оказалась чуть ли не к завтраку и тем ублаготворила домашних. Поспешно отчиталась о «дне рождения», а потом завалилась спать. До обеда спала. Теперь вот сижу, переписываю подарок.
ХОЛОДНЫЕ НОЧИ АВГУСТА
В холодные ночи августа яблоки еще не падают на землю. Я вышел из дома и услышал, а потом увидел над собой самолет. Он ровно нес лампадки огней, и было что-то задумчивое в голосе его полета. Я отошел от крыльца и взглянул на сухой оранжевый свет террасы. Лаяли собаки, каждое звено лая висело в темноте прозрачным стручком. Я повернулся к луне и сделал выдох. Он разошелся пыльным мерцающим облаком, тень от сосны легла по нему мутным столбом. Я ударил в землю ногой, и другая ступня почувствовала легкую дрожь ответа. Что еще делать в холодные ночи августа? За рубленой стеной дома не слышно дыхания. Я знаю, что она спит и короткая прядь упала, накрыв горячую щеку. Я знаю, что могу войти и постоять у дивана, могу вернуться на террасу и сесть за стол. Здесь книги и журналы, перо и бумага. До зимы далеко. Бродит по небу самолет, луна лихорадочно блестит меж сосен, а время застыло на мгновение любви и покоя. Холодные ночи августа! Скоро разъедутся дачники, пройдет по улице хромая собака, и дом всплывет на белой подушке сада. Но и тогда, если войти в ледяную комнату, минуя лиловый прочерк луны, перешагнуть через упавшие листы бумаги и заиндевевшее перо, если прислушаться, присмотреться в угол, всем существом ощутишь ее присутствие, ее легкий сон и тепло, увидишь темные лепестки прядей, упавшие на подушку, весь стебелек фигуры, означенный под одеялом. И в чашечке ладони, положенной у щеки, бледный шарик, недозревшее яблоко августа, подкидыш ночи, еще живой в ее теплых пальцах.
В холодные ночи августа стою, подняв лицо к звездам. Не слышно за стеной дыхания, но в воздухе мерещится его струистая тень. В холодные ночи августа жизнь чертит на небесах свой серебряный вензель.
11 августа. Суббота
Итак, слова произнесены. Мы объяснились. Это любовь? Думать о нем беспрестанно — значит любить? Стремиться к нему, забыть обо всем на свете? Но я не могу сказать, что мне так безмятежно. Скорее тревожно. Это любовь?
Мама пыталась завести со мной разговор:
— Маша, что творится с тобой? Ты сама не своя. Быть может, что-то случилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23