Обнаружив тропу, он посмотрел на нее с трепетом: Флинт говорил, что тут может пройти хорошая горная лошадка, но если так, то одна нога всадника будет свешиваться над пропастью.
Внизу все было черно. Уходящее солнце превратило лавовые поля в огненно-красную массу, словно возвращая время к страшным моментам ее рождения. В нескольких милях за лавой возвышался крутой склон — возможно, Эль-Морро или Скала Надписей, где более двухсот лет назад испанские конкистадоры оставили свои имена.
Хотя обрыв, по которому Кеттлмен спускался вниз, лежал в густой тени, тропа виднелась ясно, а лавовые поля еще купались в постепенно исчезающем красном свете. Внизу тропа кончалась лабиринтом скал и валунов, поросших низкорослым кустарником и несколькими чахлыми деревцами. Сначала он окорябал голень об острый край скалы, потом споткнулся и упал на колени. Наконец он сел и снял с плеч рюкзак. Он чувствовал себя совершенно измотанным. Никогда в жизни Кеттлмен не ощущал слабости и никогда не болел. Обладая огромной физической силой, он привык полагаться I На нее, и вот теперь впервые почувствовал слабость. Он сидел не шевелясь, хрипло дыша. Живот побаливал, и Кеттлмен боялся, что опять начнутся острые, невыносимые приступы.
Тени сгущались, затухало сияние огня в лавовых полях. Только небо оставалось того же темно-голубого цвета и то тут, то там, как фонари, вспыхивали звезды. Но он не двигался. Дышать стало легче, приступ не повторился, но он продолжал ждать. Слишком поздно теперь искать вход в убежище, это может занять у него несколько дней, даже зная те приметы, о которых рассказывал ему Флинт. Странно, что все эти годы он помнил их, словно предполагал, что когда-нибудь эти приметы пригодятся.
Он не питал ненависти к жене или ее отцу ни за то, что они пытались сделать, ни за то, что хотели нажиться, используя его связи. Он не питал к ним ненависти, потому что не ждал от них ничего более достойного.
С самого своего приезда на Восточное побережье он испытывал лишь одно желание: получить богатство и власть. Он дрался за это так, как учил его Флинт, действуя хладнокровно, безжалостно и умно.
Кеттлмен начал работать кебменом; он сам нашел эту работу, чтобы лучше узнать город и ощутить силу денег. Однажды он подслушал разговор двух бизнесменов о предполагаемой покупке участка под застройку. Следующим утром на рассвете он приобрел ключевую часть этой земли, а через две недели перепродал ее со значительной прибылью. Затем он целый год работал посыльным в маклерской фирме, держа рот на замке, а глаза и уши раскрытыми. Он не трогал свой капитал и только время от времени понемногу вкладывал деньги. Через год после прибытия в Нью-Йорк его капитал превышал первоначальный в три раза.
Он вкладывал деньги, пользуясь информацией, полученной на работе. Он ни на минуту не забывал, сколько можно услышать, если только захочешь. Позже он специально нанимал людей для подобного рода услуг. Бизнесмены часто обсуждают деловые вопросы, как будто кебмен или мелкая сошка из подчиненных глухонемые.
Посторонний звук нарушил его размышления. Он испуганно вздрогнул, когда услышал стук копыт о камень, повернулся и увидел всадника, едущего по тропе вдоль лавового поля. За ним растянулось небольшое стадо коров. Кеттлмен был хорошо укрыт, и ему оставалось лишь сидеть тихо, и стадо со всадником пройдут мимо. Процессию замыкали еще три всадника, и Кеттлмену не надо было объяснять, почему скот перегоняют в такое позднее время.
Последний всадник ехал в отдалении и, немного не доезжая до Кеттлмена, натянул поводья. К этому часу совсем стемнело. Только по звуку Кеттлмен догадался, что всадник остановился, а затем он услышал скрип седла, как будто человек на лошади сменил позу. Кеттлмен не двигался, лишь повернул ружье на звук. Он услышал, как чиркнула спичка, и сквозь листья увидел не лицо всадника, а его руку. Человек держал спичку в вытянутой руке, ожидая выстрела. Кеттлмена это удивило и развеселило, но он не сдвинулся с места. Спичка догорела, затем зажглась еще одна.
— Ну, — человек говорил тихо, слегка растягивая гласные, — я так и знал, что вы не будете стрелять. Так почему бы нам не поговорить?
Лошадь нетерпеливо била копытом. Кеттлмен не шевелился. Невидимый всадник закурил сигарету, склонив голову к зажженной в ладонях спичке, а не наоборот. Мелькнуло изможденное, костлявое лицо, затем спичку задули, и остался только огонек сигареты.
— Этот конь, — продолжал тихий голос, — хороший ночной конь. Это мустанг, он на вес золота для человека, который ездит ночью. Он сразу же вас почуял. Если бы это была лошадь, он бы заржал, если бы это была корова, он бросился бы загонять ее в стадо, а от медведя он бы шарахнулся. Так что вы — человек.
Всадник помедлил.
— Это я вижу по поведению мустанга.
Кеттлмен сидел тихо, ему было интересно, что сделает всадник. И когда тот снова заговорил, в его голосе появились просительные нотки.
— Послушайте, я свое сказал, теперь дело за вами. Как же люди будут дружить, если некоторые даже не хотят знакомиться? Если вы боитесь толпы, то те, впереди, уже доехали до самого ада, а может быть, и переехали его. Очень уж они скрытные. Вот я помню, один раз в Техасе… Слушайте, а кто вы такой вообще-то?
Кеттлмен решил, что наблюдательность человека заслуживает награды. Не так просто определить по поведению лошади, что ты не один, да к тому же сделать это в полной темноте.
— Я человек, который занимается своими делами, — сказал он громко, — и всех прошу оставить меня в покое.
— Разговаривает он нормально, хорошо разговаривает. Видно, что учился в школе, а я бы сказал, что в нашей округе таких немного. Вы можете, — вдруг сказал всадник, — оседлать не ту лошадь и посчитать меня за скотокрада. Кстати говоря, мне случалось уводить пару-тройку коров, но это было не здесь и очень давно. Что бы вы ни подумали, я с теми ребятами дел не имею. Ну, имею, но не те дела. Понимаете, я с ними знаком и знаю, что там, где они проедут, там скота недосчитаются, вот поэтому я сегодня решил проехаться с ними и почитать им из Библии. Знаете, вроде как установить взаимопонимание. Пускай делают, что хотят, но не трогают коров, за которыми я приглядываю. Если они сунутся к моему клейму, сказал я, то пусть потом пеняют на себя.
Огонек окурка проделал короткую дугу, ударился о лаву и потерялся в скалах.
— Разговор вроде как односторонний, — сказал всадник, — но если вы вдруг один из этих головорезов, которые к нам съезжаются, лучше держитесь подальше от «Кейбара». Нам не нужны неприятности.
— Мне тоже, — сказал Кеттлмен, — и мы вряд ли снова встретимся.
Минуту или две царило молчание, но всадник, похоже, не собирался двигаться дальше. Кеттлмен почти физически ощущал одолевающее того любопытство. Наконец всадник сказал:
— В жизни не все предсказуемо: вы говорите, что я вас больше не увижу, то есть мы не встретимся. Здесь много земли, но не так много, чтобы люди могли легко прятаться друг от друга. Я буду все время здесь. А что будет с вами, если мы не увидимся?
Не получив ответа, всадник сказал:
— Это хорошая земля, друг. — Он помолчал и добавил: — Если вы в бегах, вам, наверное, интересно знать, что в Аламитосе даже нет шерифа, да он и не нужен. Народ здесь не любопытный, хотя много приезжих. Некоторых из них тут здорово не любят.
— Я об этом ничего не знаю, — ответил Кеттлмен, — и меня не интересуют местные дела.
Он почувствовал симпатию к спокойному, невозмутимому человеку. Он услышал шорох бумаги и понял, что тот сворачивает еще одну сигарету.
— Вы не здешний, иначе я бы признал ваш голос, — сказал всадник, — я ведь знаю здесь почти каждого. Вы вроде как никуда не вписываетесь, если только не друг Порта Болдуина.
По каньону пронесся холодный ветерок. Кеттлмен выждал, затем спросил:
— Я его не знаю. Он здешний?
— Приезжий. Откуда-то с Востока. Он только что обосновался тут с сорока тысячами коров, а это значит, что кому-то придется потесниться. Кажется, он на это и рассчитывал, когда заявился сюда.
Порт Болдуин! Кеттлмен никогда не встречал этого человека, но имя слыхал. Оно принадлежало к прошлому, которое он надеялся оставить позади.
— Это он приглашает ганфайтеров?
— Точно. Хотя Том Наджент тоже может.
— А как насчет вашего ранчо?
— «Кейбар»? — Человек рассмеялся. — Наверное, ребята на ранчо скажут, что главный ганфайтер у них — это я. Сам-то я этого не скажу, но они могут. И вообще на «Кейбаре» подобрался крутой народец. Полковник знал, кого приглашать на работу.
— Знал?
— Он умер. На ранчо заправляет его дочь.
— Каким образом девушка собирается руководить схваткой с бандитами?
— Если найдется девушка, которая сможет воевать, то это наверняка будет наша хозяйка. С ней можно идти хоть куда. Лучшей хозяйки не придумаешь.
Всадник несколько минут помолчал, потом произнес:
— Я поеду дальше. У вас есть еда? Кофе?
— Спасибо. У меня все есть.
— Но нет лошади. И это странно. Пешком в нашей округе далеко не уйдешь.
Всадник развернул коня.
— Если захотите меня еще раз увидеть, спросите Пита Геддиса.
Кеттлмен слушал, как удаляется стук копыт, и ощущал странную привязанность к человеку, с которым спокойно и тихо разговаривал в ночи.
Итак, Портер Болдуин. Значит, прошлая жизнь не так уж далеко. Тем не менее Болдуин не мог знать, что Кеттлмен где-то рядом. Так что же задумал этот человек? Зачем Болдуин вдруг пригнал в эти места сорок тысяч голов скота? Он ничего не понимает в скотоводстве и вряд ли когда-нибудь им заинтересуется.
Кеттлмен, имеющий огромный опыт в деловых и финансовых схватках, решил, что Болдуина интересовало не скотоводство, а земля, которая принадлежала здесь крупным ранчо, правительству и железной дороге. Но новоявленный ранчеро не вел переговоров с железной дорогой.
Поднималась луна, а он ее в расчет не принял. Городской человек редко глядит на небо. Кеттлмен надел на спину рюкзак, на плечо повесил винтовку и, неся в руках ружье, двинулся в путь. Перейдя сухое русло ручья, он решил устроить ночлег среди скал. Ночью его разбудила боль. Она бушевала долго, и прошло много времени, прежде чем она постепенно затихла, оставив его совсем разбитым и дав возможность хоть ненадолго вздремнуть.
Перед рассветом Кеттлмен проснулся в холодном поту, чувствуя себя слабым, больным и неотдохнувшим. Он поднялся, разжег небольшой костер и, дрожа всем телом, сидел перед ним, безуспешно пытаясь согреться. Луна освещала скалы призрачным светом и бросала жутковатые тени на покрытое песком дно высохшего ручья. На востоке возвышалась темная громада плато. С холодного неба медленно спустился рассвет, а Кеттлмен не поел и даже не согрел кофе. В животе осталась грызущая боль, но он встал и надел рюкзак.
Вход в убежище был где-то рядом. Высота лавы достигала здесь пятидесяти футов — громадные черные глыбы, которые местами переходили в выпирающие серые складки, напоминавшие слоновью кожу. Он прошел несколько шагов, осторожно переступая с камня на камень и держась поближе к стене, потому что боялся пропустить вход. Повсюду рос густой, непроходимый, колючий кустарник, с раскиданными тут и там соснами. Он прошел всего с сотню ярдов, когда почувствовал тошноту и наклонился, уткнувшись в сосну.
Кеттлмен испугался. Ему меньше всего хотелось умереть здесь, где его найдут. Он должен исчезнуть, раствориться без следа. Он долго стоял, оперевшись о скалу, и наконец снова тронулся в путь. Только теперь Кеттлмен твердо решил для себя одно: как только он почувствует приближение конца, он из последних сил постарается забраться на лавовое поле. Там его найдут не скоро.
Человек по имени Кеттлмен пробрался через лабиринт скал, спустился в пересохшее русло, наполнявшееся после ливневых дождей, и снова выбрался к лаве. Он не прошел и мили, когда поднял голову и заметил на верхнем краю скал выходы белого кварца. Видимо он пропустил вход в убежище. Повернувшись, он отправился обратно. Дважды ему пришлось отдыхать. Незадолго до полудня он нашел вход. Трещину в скале ничего не скрывало — ни кустарник, ни нагромождение камней. Стена лавы просто поворачивала, скрывая перспективу и вход. Кеттлмен прошел здесь три раза и не заметил его, но когда сделал шаг назад, то заметил смещение перспективы. Только подойдя вплотную, можно было понять, в чем дело. Левый край отстоял от правого почти на четыре фута и освобождал проход, параллельный внешней стене лавы. На первый взгляд проход тянулся всего на семь-восемь футов, не больше, и заканчивался тупиком. Тем не менее, войдя в него, он обнаружил, что извилистый путь ведет дальше в лавовые поля. Повернувшись, он снова подошел к началу трещины и, остановившись, долго и тщательно осматривал край утеса напротив, пока не убедился, что там все спокойно. Тогда он старательно уничтожил свои следы рядом с трещиной и вошел в нее. Она змеилась, становясь все уже и глубже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22