— Что за дьявол!
Впрочем, он ведь мог прислать факс накануне гибели или воспользоваться электронной почтой. Такие варианты были предусмотрены, для них существовала даже специальная система индивидуальных паролей. Гвидо включил компьютер: машина должна была зафиксировать способ и точное время передачи последнего распоряжения.
Обычная процедура вхождения в общую систему банка: введение собственного пароля и формулирование запроса заняли у него всего несколько минут, но все это время невозмутимый барон нервно барабанил тонкими смуглыми пальцами по столу, словно на сей раз его заставляли ждать целую вечность.
Наконец монитор разродился колонкой быстро прибывающих букв и цифр — Гвидо буквально припал к мерцающему экрану — Ну, разумеется, E-mail, он прислал E-mail. Ничего особенного. С утра прислал распоряжение, а в обед уже…. Нет, черт меня побери, не утром… Но тогда получается…
Обычно Гвидо фон Голденберг соображал стремительно, однако ситуация была совершенно неординарной, и сейчас ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять окончательно: последнее распоряжение касательно своего личного номерного счета Егор Краснов прислал в банк спустя три с половиной часа после собственной гибели.
И это было очень странное распоряжение.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
НАВАЖДЕНИЕ

Теперь, когда Егора уже нет на этой земле, и прошло достаточно времени, чтобы я смогла до конца осознать это, мне, как ни цинично это звучит, стало легче.
Легче вообще: жить, дышать, просыпаться по утрам и засыпать, когда приходит ночь, общаться с людьми и делать вид, что у меня все в полном порядке.
И легче думать о нем. А не думать о нем я не могу. И никогда не могла, ни минуты, хотя и притворялась потом, когда после нашего разрыва прошло уже так много времени, что продолжать думать о бывшем возлюбленном, становилось просто неприлично.
Впрочем, мысли мои никого в этой жизни особенно не интересовали, и потому бояться нарушения кем-то придуманных приличий было просто глупо.
Что касается самих воспоминаний, то они вели себя по отношению ко мне довольно порядочно. По меньшей мере, пытка, которой подвергалась я каждый раз, вспоминая наше с Егором общее прошлое, длилась не постоянно. Нет.
Иногда они давали мне передышку. И тогда прошлое, как бы отступало назад, туда, собственно, где ему и было место и, как полагается, подергивалось дымкой забвения, которая хоть и легка традиционно, однако, имеет волшебное свойство гасить самую острую и обжигающую боль, окутывая душу и защищая ее от болезненных прикосновений.
Однако, отдохновение длилось недолго.
Наступал момент, когда кому-то, в чьей власти определять степень человеческих страданий, казалось, что я уже достаточно отдохнула и готова принять новую порцию душевной боли и страданий. Тогда воспоминания, подкарауливали меня, где придется, и набрасывались с неистовством проголодавшихся псов. Я снова видела прошлое, так ясно и отчетливо, словно продолжала находиться в том времени, в моем сознании всплывали мельчайшие детали и подробности. Крупицы его былой нежности казались огромными бесценными самородками. А обычные дни, проведенные когда-то вместе, заполненные пустой обыденностью, даже скукой или ссорами, приобретали особый тайный и почти мистический смысл, вникать в который я готова была, истязая себя до изнеможения.
Случались со мной, правда теперь значительно реже, приступы бешеной шальной ярости, когда кипящая в душе лава рвалась наружу, раздирая тело, и оно тоже стремилось куда-то мчаться, звонить, писать, караулить ночами в кустарнике под забором его дачи, нанимать киллеров, отыскивая их по объявлениям в газете « Из рук в руки», и творить еще какие-то безумства, половину из которых, к счастью, просто невозможно было осуществить, а другая — осуществись она вдруг, не принесла бы ничего, кроме жгучего смертельного стыда. Все же мне некоторым образом везло и тот, кто регулировал степень и интенсивность моих страданий, никогда не доводил меня до подобных крайностей, позволяя лишь изредка дрожащими руками набрать номер телефона (бывший номер моего домашнего телефона ) и послушать несколько секунд низкий, хорошо поставленный голос другой женщины.
Слова « его жены» или даже « его новой жены» мое сознание отвергало категорически, их я никогда не могла произнести вслух, равно, как и назвать ее по имени. Для меня она на веки вечные будет «другой женщиной». Впрочем впервые я узнала о ее существовании именно под таким именем — Другая Женщина.
— Ты знаешь, что у Егора уже несколько лет другая женщина? — спросила меня внешне спокойно, старая подруга, но я-то знала ее очень хорошо: голос ее слегка подрагивал: это была старательно сдерживаемая нервная дрожь.
— Чушь! — ответила я. Но сердце, оборвавшись, покатилось куда-то вниз и вроде даже сумело вырваться на свободу, покинув мое вмиг похолодевшее тело, потому что в груди стало пусто и гулко.
Дальше все происходило очень быстро и почти безболезненно, потому что я на некоторое время, напрочь, потеряла способность чувствовать, превратившись в живого и теплокровного робота, двигающегося, говорящего разумные вещи, даже предающегося пространным размышлениям, но только о вещах рациональных и прагматических. Консультирующий меня несколько позже, когда способность чувствовать вернулась ко мне в полной мере, и я одной ногой оказалась на пороге психиатрической больницы, модный психоаналитик, утверждал, что это была своеобразная психическая защита, которой, по его словам я обязана едва ли не жизнью. Мое подсознание, объяснял он, предвидя силу эмоций, которые должны были скрутить меня немедленно в такой жгут, что он мог оказаться смертельным, просто отключило на время эту функцию сознания. Возможно, он был прав, ироничный самоуверенный и, по-моему, самовлюбленный тип, отменно с иголочки одетый, напичканный дорогими безделушками и благоухающий модным парфюмом, что в совокупности, видимо, должно было создавать у клиентов устойчивое впечатление его успешности, и, следовательно, профессионального мастерства.
Помочь мне, однако, он не сумел, да и вряд ли мог в принципе, поскольку вся его психотерапия свелась к предложению представить нашу с Егором жизнь видеофильмом, который я просмотрела до конца, потом промотала ленту назад, потом еще в ускоренном темпе, а потом вынула кассету из видеомагнитофона и…
— Ну, давайте подумаем, что мы сделаем с этой кассетой. Фильм-то на ней — так себе… — призывал он меня
Я пожимала плечами. Меня эта игра не увлекала нисколько. А уж о том, чтобы поверить в это наукообразное шаманство всерьез, не могло быть и речи.
— Ну, давайте выбросим ее с балкона. Вы, на каком этаже живете?
— Мы живем в коттедже, в лесу. Вернее жили… — отвечаю я, и начинаю плакать.
Он понимает, что совершил ошибку, но не желает ни себе, ни, тем более — мне в этом признаться, и на слезы мои внимания не обращает.
— Отлично. Тогда давайте отойдем подальше от дома и закопаем ее в лесу?
Устраивает такой вариант?
Я вяло киваю головой. Только бы закончилось это издевательство надо мной мною же и оплаченное.
— Замечательно! — слишком уж радостно реагирует он. Итак, вы берете лопатку…. Где у вас лежит лопатка?
— На кухне. Но меня туда больше не пускают. — Я уже не просто плачу, горло перехватывает спазм рыданий, мне становится трудно дышать, я судорожно, как рыба только что вытащенная из воды хватаю ртом воздух ( эта варварская сцена мне хорошо знакома: Егор был рыбаком и, если я не ленилась вставать ни свет, ни заря, брал меня с собой на рыбалку. Впрочем, почему, собственно, был? Он и теперь — рыбак, только с собой берет не меня!… О Господи, как же нестерпимо больно!
Словом, отношения с психоаналитиком у меня не заладились, и помочь он мне ничем не смог.
К обоюдномунашему удовольствию, курспсихологического консультирования, на котором он сначала настаивал категорически, я прервала досрочно. И вот, осталось только в воспоминаниях, туманные объяснения про психологическую защиту.
Бог знает, возможно, в этом он был прав.
Однако, как бы там ни было на самом деле, наш разрыв с Егором, в собственном смысле этого слова, пролетел одномоментно.
Некоторое время — недели две или, быть может даже три, он не появлялся дома, что ввергало меня попеременно в разные состояния.
Животный ужас. Убили, взяли в заложники, арестовали… Все эти беды в наше лихое разбойничье времечко (период первоначального накопления капитала, если по научному) преуспевающего предпринимателя могут легко настигнуть в любое время дня ночи.
Глухую тоску. Нет, никакими не глупыми были дурные предчувствия, намедни, ровно две (или уже три? — время как-то слилось в серую холодную бесконечность ) недели назад, когда, глядя из окна тогда еще нашей спальни как скрывается за поворотом его массивный глянцевый лимузин, я подумала: "
Сегодня я вижу его последний раз". И тут же начала неистово бранить себя за то что, сама, глупая, и кличу беду. Выходило, что не дурными, а очень даже обоснованными были те предчувствия. А беда? Что ж было ее кликать? Она уже давно носилась в воздухе, растворяясь в горьковатом аромате осенних костров в нашем саду. Я втягивала в себя этот тревожный запах и полагала, что дело просто в наступающей зиме, в преддверии которой старик — садовник жжет листву в аллеях тенистого парка, обступившего со всех сторон тогда еще наш с Егором, дом. Глупо было, уж, по крайней мере сейчас, делать вид, что я не ощущала ее присутствия. Она ведь не только пахла горькой дымкой сгоравших листьев, моя бескрайняя беда.
Иногда я имела возможность слушать ее. И я слушала. Слушала тишину в телефонной трубке, когда отвечала на поздний звонок ( о, как похожи все одинокие женщины! Теперь я сама глушу ярость этими молчанием в телефонную трубку ) Впрочем, однажды она даже подала голос, моя беда.
Егора несколько дней не было дома. Такое начало случаться последнее время, но, всякий раз, появляясь, он был спокоен и убедителен в своих объяснениях. А я, бессонными ночами ожидая его появления, требовала от своей души оставаться на высоте и верить в то, что до рассвета задерживают его неотложные дела и проблемы. Но душа, она была прозорливее меня и лишена, к тому же, моей гордыни, ей не за чем было оставаться на высоте, и она металась, раздираемая самыми мучительными догадками. В одну из таких ночей раздался телефонный звонок. Тишина в телефонной трубке, на этот раз почему-то не взбесила меня, как обычно.
Напротив, истосковавшаяся душа моя вдруг сочинила совершенно невероятную сказку о том, что сейчас в ночи звонит не кто иной, как Егор. С чего бы это ему, прагматичному, а в последнее время скуповатому на эмоциональные порывы, вздумалось звонить в собственный дом, опостылевшей, судя по всему жене, и при том еще, как влюбленному мальчику молчать в трубку, бедная душа моя не задумалась. Я же, следуя, как сомнамбула за ее глупым порывом, заговорила:
— Это ты? Милый, единственный, солнышко мое, Егорушка… — вещала я в бесконечную, гулкую пустоту, — что с тобой? Тебе плохо? Ты запутался, и не знаешь, как быть дальше? — Трубка молчала. Могу себе представить, как веселилась на том конце провода та, которая оказалась по воле случая, а вернее по собственной моей непревзойденной глупости единственной слушательницей проникновенного монолога. Однако и этой демонстрации моего унижения ей показалось мало. На мой очередной, обильно орошенный слезами вопрос:
— Это ты, Егор?
Трубка отозвалась сдавленным шепотом — Я-я-я…
От неожиданности, истерика моя вмиг прекратилась, и голосом, вдруг протрезвевшего человека, я требовательно спросила тишину — Кто это — я?
То ли вопрос прозвучал для нее слишком неожиданно, то ли, собеседница моя не отличалась быстротой реакции и тонким мастерством поддерживать сложную игру, но ответ оказался совсем уж кондовым — Он. — Прошипела трубка. И, несмотря на растрепанность чувств, я сразу потеряла к ней всяческий интерес.
Была еще животная, испепеляющая все внутри меня, ярость: " Ну, хорошо, бросил. Надоела. Опостылела. Встретил другую. Но отчего же так трусливо и подленько? Не сказав и не написав даже ни слова? Как, и главное, за что, посмел он так обойтись со мной? " Вопросы взрывались как пузырьки, на поверхности кипящей во мне лавы, но оставались без ответа.
Однако, ничто в этом мире не длится вечно — окончилось и мое мучительное ожидание.
Наивная! Я полагала, что сильно страдаю, ожидая его в стенах нашего дома.
Более того, я искренне полагала сама и без устали твердила всем посвященным, что более всего гнетет меня неизвестность. "Правда, — с пафосом утверждала я, — какой бы она ни оказалась все равно желаннее мне, а потому правды и только правды жду я теперь! "
Что ж! Я дождалась. Письмо Егора было сухим и коротким. Он сообщал мне, что уже некоторое время любит другую женщину и не видит больше смысла обманывать меня и жить во лжи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39