Обещайте только об этом никому не рассказывать. О них знает лишь несколько человек.
Археологи сойдут с ума, если проведают об этом, а государство потребует насильственной продажи. Я вовсе не хочу расстаться с домом.
- Поэтому вы его и приобрели? Из-за храма?
Он кивнул:
- Конечно. Дома нынче вещь обыкновенная, даже такие красивые, как этот. Но старинные храмы - редкость. Они позволяют прикоснуться к прошлому с его античной мудростью. Не той, какой мы хотели бы ее видеть, а настоящей. Дункан сказал, что вы посещали собрания Братства Старого пути. Что вы о них думаете? Можете быть со мной откровенны.
Я высказал ему все, что думал. Он выслушал с улыбкой, но без снисхождения.
- Да, - молвил он, когда я закончил. - Вы совершенно правы. Они сознают необходимость приобретения античной мудрости, но совершенно не представляют себе, как это сделать. Если бы даже они добыли искомую мудрость, то не знали бы, как ее применить. Вам исключительно повезло, что вы встретили Дункана. Он на них не похож, он принадлежит к совершенно другой группе. Надеюсь, вы это понимаете.
- Да, - искренне согласился я. - Я ему всем обязан.
- Со временем вы будете ему обязаны так, как вы даже не можете и представить. Я знал его отца. А мой отец и его дед был близкими друзьями. Он вам об этом рассказывал?
Я покачал головой. Три поколения рядом - это удивительно.
- Он мне много говорил о вас, - продолжил д'Эрвиль. - Например, сказал, что вы здесь чувствуете себя неважно.
Я смущенно поерзал на стуле, не зная, что конкретно Дункан ему передал. Я вкратце повторил ему то, что сказал Дункану.
- Отчасти вы правы. Некоторые друзья Вильерса и в самом деле люди ординарные. Но нам приходится их терпеть по причинам, которые вам знать пока не нужно. Тем не менее, я советую вам ни в коем случае не расставаться с Дунканом. Его путешествие еще только началось. К тому времени, как оно закончится, вы совершенно переменитесь, уверяю вас. У него относительно вас большие планы. Очень большие планы.
Затем я рассказал ему о том, что успел прочесть и что еще, по совету Дункана, планировал прочитать. Д'Эрвиль, со своей стороны, порекомендовал мне некоторые издания. Он рассказал, что в городке Шаване, расположенном в ста километрах к юго-востоку от Танжера, встречался с еврейскими раввинами. Евреи эти (их, впрочем, там осталось сейчас мало: почти все переехали в Израиль) были потомками эмигрантов, сбежавших от испанской инквизиции. Говорили они на кастильском наречии, давно уже исчезнувшем в самой Испании. От них д'Эрвиль получил знания, считавшиеся утраченными, - ключ к многочисленным каббалистическим текстам.
- Когда вы будете готовы, - сказал он, - Дункан опять пришлет вас ко мне. Я познакомлю вас с материалами, о которых даже он не знает. Вряд ли это произойдет через год, может быть, это случится через десять лет, не знаю. Но будьте уверены, это время придет. Ну, а теперь, - он взглянул на часы возле двери, - позвольте показать вам наш маленький храм.
* * *
Храм этот оказался крошечным помещением с низким потолком, высеченным в скале. Он находился под полом подвала д'Эрвиля. Хотя сам по себе дом был прохладным, спустившись по лестнице в храм, я почувствовал, как меня сковал древний, неземной холод.
Д'Эрвиль включил висевшую над головой лампу, пролившую безрадостный желтый свет на голую скалу. Холод, казалось, усилился, еще острее проник под кожу. На одной стене в скале была высечена высокая фигура барана с солнечным диском между рогами. У ног его стоял человек над простертой фигурой жертвы. На полу, прямо под изваянием, лежал грубый каменный блок, возможно, отрубленный от той самой скалы, из которой высекли храм.
Я стоял, дрожа и чувствуя, как на меня волна за волной накатывает сильная депрессия. Смерть Катрионы вспомнилась мне так живо, как будто она случилась только вчера. Тем временем маленькое помещение наполнялось другими темными воспоминаниями, уродливыми и безжалостными, как если бы страх и отвращение, и жестокость глубокой древности были собраны в одном месте. Я почувствовал, что меня охватывает еще одно чувство - убежденность в том, что возле меня находится абсолютное зло, что-то, более темное и древнее, чем сама земля.
Я посмотрел на д'Эрвиля, пристально за мной наблюдавшего.
- Вы чувствуете это? - спросил он.
- Это... ужасно, - ответил я. - Мне кажется, меня сейчас вытошнит.
- Тогда вернемся, - предложил он. - Вы, значит, пока не готовы.
В подвале д'Эрвиль закрыл люк, служивший входом в храм.
- Вы еще вернетесь сюда, - сказал он. - Когда станете сильнее, вы поймете больше. То, что переполняло вас сегодня, было эмоциями жертв, когда-то здесь умерших. Помещение наполнено их болью, и если вы настраиваетесь на эту волну, она вас захлестывает. Но со временем вы узнаете, что тут сокрыты и другие ощущения. Когда станете старше и мудрее, вы сможете их почувствовать. Ощущения мастерства, глубокой радости.
Мы поднялись наверх, в комнату с видом на море.
- Что конкретно вы чувствовали? - спросил д'Эрвиль. - Вам будет легче, если вы это проанализируете.
Я рассказал ему, как умел: то, что я пережил, было так трудно выразить словами.
- Самое ужасное было в начале, - сказал я. - Я вспомнил кое-кого, кого знал, но кто умер, и я как будто заново пережил ее смерть. Все так свежо, словно случилось только вчера.
- Это обычное явление, - заметил он. - Комната отыскивает самые горькие моменты в нашей жизни, восстанавливает их и посылает тогдашние ощущения в мозг. Первая ступень в преодолении этого - приобретение контроля над своими чувствами, - он помолчал. - Человек, о котором вы упомянули, вероятно, Катриона?
- Да. Как вы узнали?
- Дункан рассказал мне о ней, о том, как тяжело на вас подействовала ее смерть. Мне очень жаль. Дункан говорит, что она была очень красива.
- Да, - ответил я. - И к тому же добра и забавна. Я по ней страшно тоскую.
- Это естественно. У вас при себе есть ее фотография?
Я вынул из кармана фотографию и протянул ему. Взяв ее, он улыбнулся. Я заметил, что пальцем он проделал те же круговые движения, что и в свое время Дункан, как если бы он заключил в круг лицо Катрионы. Он тоже прошептал какие-то слова.
- Это единственная фотография, которая у вас есть? - спросил он.
Я покачал головой.
- Нет, у меня их несколько. Я редко на них смотрю. Но мне нравится, когда они рядом.
- Можно мне взять эту? Чтобы я всегда помнил о вашем горе.
Я помедлил. Я уже отдал Дункану снимок могилы Катрионы, так как считал его своим другом. Но д'Эрвиль практически незнакомец. С другой стороны, он любезно принял меня и приглашал снова посетить его. От него нельзя было отмахнуться.
- Хорошо, - решился я. - Если хотите.
- Очень хочу. Дункан говорил правду. Она необыкновенно красива. А в моем возрасте полезно вспоминать о красоте.
* * *
Я вскоре ушел. День клонился к вечеру, и солнце уже не так жгло. Воздух был еще теплым, но в ветерке, дувшем с моря, ощущалась свежесть. Голова моя была еще полна впечатлений и мыслей, от которых мне хотелось отвлечься. Поэтому я пошел по городским улицам, мимо кафе и магазинов. В конце бульвара я увидел вывеску главпочтамта и вспомнил, что попросил секретаря факультета в Эдинбурге, если им вздумается связаться со мной, направлять письма до востребования в Танжер.
Я долго простоял в очереди, которую, казалось, коварно заморозила марокканская бюрократическая машина. В конце концов, мне вручили небольшую пачку писем. Два из них были из университета - мне прислали формы, которые нужно было подписать; одно из Нового колледжа, сообщавшее, что в моих услугах как преподавателя на семинарах они больше не нуждаются. Последнее - от Генриетты Гиллеспи.
Неподалеку от почты был бар. Я зашел туда, сделал заказ и стал читать письмо Генриетты. Оно было написано мелким почерком, торопливо и несколько небрежно, что было на нее непохоже, как будто писавшую подгоняли недостаток времени или тревога.
"Ян болен, - писала она. - Он попросил меня написать Вам, хотя это и нелегко. Последняя наша встреча была не слишком веселой, не так ли? Быть может, следующая будет удачней. Не знаю. Я вообще не знаю, встретился ли мы снова. И я думаю... я боюсь, что Ян умирает.
Он заболел через несколько дней после того, как навестил Вас. Сначала это напоминало простуду. Но он никак не мог от нее избавиться. Спустя несколько недель у него поднялась температура. Она держалась более десяти дней. Потом он вроде бы выздоровел и пошел на работу, а в начале июня стал раздражительным, поведение его совершенно изменилось. Он стал холоден ко мне, чего раньше никогда не случалось. Болезнь вернулась - и в более тяжелой форме. У него постоянные головные боли.
Врачи не понимают, в чем дело. Симптомы не похожи на то, с чем они до сих пор сталкивались, анализы ничего не показывают, лекарства не действуют. Он несколько раз ложился в больницу, но без результата.
Иногда температура спадает, и на день-другой у него наступает просветление. Потом возобновляются головные боли, а с ними - и галлюцинации. Они очень напоминают те, что мучили вас в прошлом году. Вчера он сказал мне, что видел во сне человека в капюшоне на длинной темной улице и слышал много голосов.
Он хочет увидеть Вас. Я сказала ему, что вы за границей и до конца лета не вернетесь, что с Вами никак не связаться, но он все равно настаивает, чтобы я попыталась Вас найти. Он хочет что-то Вам рассказать. Мне он не говорит, что именно. Я думаю, он за Вас боится, мне кажется, он что-то знает о Милне.
Эндрю, я не хочу волновать Яна. Мне кажется, что встреча с Вами его взволнует, но он страшно нервничает оттого, что я все откладываю написать Вам. Ну, вот я и написала, если только письмо это до Вас дойдет. Если можете, приезжайте, если нет - напишите. Ваше письмо может немного его успокоить. Если Вы порвали с Милном, напишите, пожалуйста, ему об этом. Мне кажется, он боится его больше всего на свете. Хотя нет, есть кто-то из его компании, о ком Ян хочет предупредить Вас. Он говорит, что Вы должны знать что-то, иначе будет слишком поздно".
Она начата писать что-то еще, но потом вычеркнула и начала снова. Возможно, с тех пор прошло немного времени. Почерк ее стал еще более неуверенным.
"Вчера вечером на ступенях нашей лестницы что-то притаилось. Я не знаю, что это было или когда это опять появится. Но все время, пока оно там находилось, у Яна была высокая температура. Когда он пришел в себя, то спросил, там ли оно еще. Я ничего не видела, но слышала звуки.
Приезжайте, если можете, но только быстрее. Он слабеет с каждым днем. Я думаю, он долго не протянет, если Вы не приедете и не уверите его в том, что все хорошо. Генриетта".
Глава 11
На следующее утро мы отправились в Фес. Я слишком далеко заехал, так что возвращаться не было никакого смысла. И, если честно, я боялся Дункана. Кто знает, что он сделает, скажи я ему, что вместо того, чтобы продолжить путешествие, я помчусь к постели больного друга-священника. Я успокаивал себя, говорил, что Генриетта преувеличивает: не может быть, чтобы Ян был так уж плох; в Эдинбурге лучшие медицинские силы Европы, в конце концов, впереди еще много времени. Самое лучшее было позвонить по телефону или написать письмо по приезде в Фес.
Мы приехали на поезде в середине дня. Здесь были другое солнце и другое небо. Море теперь от нас далеко. Мы находились в предгорьях Среднего Атласа. Сердце мое билось здесь иначе. Я чувствовал, что Европа осталась далеко позади, даже те ее жалкие огрызки, что порой встречались на улицах Танжера и Касабланки. Это был совершенно иной мир и другое столетие, а если говорить совершенно точно - это было место, где время не имело никакого значения.
Фес, как и многие другие современные города Северной Африки, делится на две главные части: Старый город, или медина - к северу, и построенный французами Билль Нувель (Новый город) - к северо-востоку. Разделены они не только географически. Одна часть - это мир гостиниц, кафе, однообразно модных магазинов, скучный, заурядный и к тому же грязный. Другая же часть - это свет и тень, раскинувшийся во все стороны сказочный лабиринт лавчонок, домов и мечетей, где прошлое - это все. А вокруг - горы с обширными кладбищами, зеленые крыши и квадратные минареты.
За нами приехал автомобиль, чтобы везти нас в старую часть города. Это было недалеко. Вскоре мы остановились возле ворот Баб-Бу-Джелуд, и водитель сказал, чтобы мы выходили, так как автомобилям запрещено ездить по улицам медины.
С нами приключился странный эпизод. Мы ожидали, пока водитель выгрузит наши вещи на землю. Толпа детей и молодых людей окружила нас, приняв за туристов и наперебой предлагая свою помощь в качестве гидов. Дункан молчал, и я последовал его примеру. Через несколько минут гомон прекратился, и наступила тишина. Молодой человек, одетый в белое, подошел к нам и взял Дункана за руку.
Потенциальные «гиды» отлетели, как мухи, смешавшись с толпой. Некоторые из них продолжали наблюдать за нами с безопасного расстояния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28