Спустя минуту или около того мои глаза снова привыкли к темноте, и я смог разглядеть огни в доме за оградой. Но не знал, стоит кто-нибудь за воротами или нет.
Я ждал почти пять минут. Этого времени мне хватило, чтобы прийти к заключению, что я идиот. Что мне здесь вообще нужно? Неужели я действительно собираюсь украсть что-нибудь, получить миллион долларов и жить на Тринидаде?
Вышло так, что в полицию я попал потому, что хотел работать в каком-то учреждении. Я сдал экзамены и стал агентом по страхованию безработных в Квинзе. А однажды, когда мне нечего было делать, прочитал в своей же конторе плакат, рекламирующий службу в полиции. Тогда мне пришло в голову, что быть полицейским – это значит сочетать гражданскую службу с увлекательным времяпрепровождением. Работа страхового клерка была слишком нудной и уже не удовлетворяла меня, поэтому я поменял ее. А плакат не лгал. Быть полицейским значило именно это: гражданская служба плюс волнения.
Но теперь все как-то изменилось. В городе жить невозможно. Он постепенно стал адом. Это не место даже для взрослых, о детях я уж не говорю. Я терпеть не могу ездить туда каждый рабочий день, мне и смотреть в ту сторону не хочется. Но что же делать? Я женат, дети, заклад на дом, платежи за машину и мебель – и вот уже нет решений, которые можно принять. Я не мог бы, например, завтра утром перестать быть нью-йоркским полицейским. Выбросить свое положение и свой статус государственного служащего? Выбросить годы, идущие в зачет пенсии? И где я найду другую работу за ту же самую плату? И будет ли она сколько-нибудь лучше?..
Между тем от дома по дорожке ко мне двигался свет фонаря. Я весь напрягся. Я еще мог повернуться и уйти, оставить все это в области фантазии…
За сиянием фонаря просматривалось несколько человек, я не смог бы наверняка сказать сколько. Теперь свет фонаря вообще не падал на меня – вначале он освещал землю, а затем заплясал на воротах, когда их отпирали. Голос произнес: «Входите». Это был не тот хриплый голос, что раньше, а совсем другой, более мягкий, более маслянистый.
Я вошел, и они заперли за мной ворота. Меня обыскали, быстро и со знанием дела, а затем взяли под руки выше локтей и повели к дому.
Вскоре я оказался в зале для игры в кегли. Картина была просто удивительной. Ярко освещенное помещение, кегельбан с одной дорожкой. Позади дорожки – обычная, обитая кожей кушетка, и на ней – Вигано. На нем купальный халат, черные тапочки, на шее висело белое полотенце; на карточном столике стояла бутылка пива «Мичелоб», и он пил из пльзеньского стакана.
В дальнем конце дорожки, у кеглей, сидел полный парень лет тридцати в черном костюме. Он был совсем такой же, как те – громилы, которые привели меня и стояли сейчас у двери.
Я направился к кушетке. Вигано повернул голову и одарил меня тяжелой улыбкой. У него были жутковатые глаза: похоже, он позволял показываться только мертвой части своих глаз, все же живое в них пряталось под веками. Вигано смотрел на меня несколько секунд, а затем погасил улыбку и кивнул в сторону кушетки.
– Садитесь! – пригласил он. Это была команда, а не жест гостеприимства.
Я сел, подальше от Вигано. В другом конце дорожки громила в черном костюме закончил установку кеглей и устроился на сиденье, которого не было видно с моего места.
Вигано внимательно изучал меня.
– На вас парик, – сказал он наконец.
– Ходят слухи, – пояснил я, – что ФБР снимает на пленку ваших посетителей. Я не хочу быть опознанным.
Он кивнул.
– Усы тоже фальшивые?
– Конечно.
– Они выглядят естественнее, чем парик. – Он отпил немного пива. – Вы полицейский, да?
– Детектив третьего разряда. Работаю в Манхэттене.
Вигано вылил остатки пива из бутылки в стакан. Не глядя на меня, сказал:
– Мне доложили, что при вас нет документов. Бумажника, шоферского удостоверения – ничего подобного.
– Вы не должны знать, кто я.
Он снова кивнул. Теперь он все-таки поживее посмотрел на меня.
– Но вы хотите сделать что-то для меня.
– Вернее, что-нибудь продать вам.
Он слегка прищурился.
– Продать?
– Я хочу продать вам что-нибудь за два миллиона долларов наличными.
Он не знал, смеяться или отнестись ко мне всерьез.
– Продать мне что?
– Все, что вы пожелаете купить.
Он притворился обиженным.
– Что это за чертовщина?
Я заговорил так быстро, как только мог:
– Вы покупаете вещи. У меня есть друг, он тоже полицейский. При нашем положении мы можем попасть в Нью-Йорке в любое место, куда вы захотите, и достать для вас все, что вы хотите. Вы просто скажете нам, что вам нужно, за что вы уплатите два миллиона долларов – и мы достанем это.
Покачивая головой и делая вид, что он говорит больше себе, чем мне, Вигано произнес:
– Не могу поверить, что какой-нибудь окружной прокурор мог оказаться настолько глуп. Эту чепуху вы придумали сами.
– Разумеется, – подтвердил я. – И каким образом она может повредить вам? Ваши мальчики обыскали меня по пути сюда, у меня нет магнитофона, а если бы и был, то он выдал бы меня. Я не настолько сумасшедший, чтобы просто передать вам необходимое и ожидать, что получу тут же два миллиона наличными, поэтому нам придется разработать условия, надежные методы, а это означает, что вас вряд ли сцапают за укрывательство краденых товаров.
Теперь он внимательно изучал меня, пытаясь понять, кто я.
– Вы хотите сказать, что действительно предлагаете украсть что-нибудь – все, что я захочу?
– То, за что вы заплатите два миллиона, – подтвердил я. – И то, что нам по силам: я не собираюсь красть для вас самолет.
– У меня есть самолет, – сказал он и, отвернувшись от меня, посмотрел на кегли, установленные в дальнем конце дорожки.
Вигано задумался. Я чувствовал, что сказал не все, не объяснил нужным образом, но в то же время понимал, что лучше всего сейчас держать язык за зубами и дать ему подумать самому.
Через некоторое время он решительно кивнул, посмотрел на меня своими устрашающими глазами и сказал:
– Ценные бумаги.
Эта фраза не сразу дошла до меня. Единственное, о чем я мог подумать, это о протоколах в нашем участке и в полицейском управлении. Я переспросил:
– Ценные бумаги?
– Долгосрочные казначейские обязательства, – пояснил он, – облигации на предъявителя. И ничего другого. Можете вы это устроить?
– Вы имеете в виду Уолл-стрит, наверное? – спросил я.
– Разумеется, Уолл-стрит. Вы знаете кого-нибудь в маклерской конторе?
А я-то думал, что нам не придется выходить за пределы нашего полицейского района, где мы знали все ходы и выходы.
– Нет, никого, – ответил я. – А это необходимо?
Вигано пожал плечами и махнул рукой. Руки у него были удивительно большие и плоские.
– Мы заменим номера, – сказал он. – Только не приносите бумаг с именами.
– Не понимаю…
Он раздраженно засопел.
– Если на сертификате есть фамилия владельца, то мне он не нужен. Только те бумаги, на которых написано «Уплатить предъявителю».
– Вы сказали – долгосрочные казначейские обязательства?
– Правильно. Они или любые другие виды облигаций на предъявителя.
Меня это заинтересовало само по себе, помимо вопроса о краже. Я никогда не слыхал об облигациях на предъявителя.
– Вы хотите сказать, что это другой вид денег?
– Это и есть деньги, – проворчал с улыбочкой Вигано. Мне стало хорошо при этой мысли, совсем как в квартире той богатой женщины в западной части Центрального парка.
– Деньги богатых людей…
Вигано ухмыльнулся. Мне кажется, мы оба были удивлены тем, как хорошо понимаем друг друга.
– Правильно, – подтвердил он. – Деньги богачей.
– И вы купите их у нас…
– По двадцать центов за доллар.
– Одна пятая? – Меня это ошарашило. Он пожал плечами.
– Я даю вам хорошую цену, потому что вы собираетесь украсть оптом. Обычно это стоит десять центов за доллар. Я-то имел в виду, что процент низкий, а не высокий.
– Если они оплачиваются предъявителю, то почему бы мне не продать их самому?
– Вы не знаете, как менять номера, – объяснил Вигано. – И у вас нет контактов, чтобы вернуть бумаги на законный рынок.
Он был прав по обоим пунктам.
– Хорошо, – уступил я. – Значит, нам придется взять их на десять миллионов, чтобы получить два миллиона от вас.
– Ничего слишком крупного, – сказал он. – Ни одна бумага не должна быть стоимостью свыше ста тысяч долларов.
– А насколько крупными они бывают? – спросил я. От всего этого у меня начала кружиться голова.
– Долгосрочные казначейские обязательства США выпускаются на сумму до одного миллиона. Но их невозможно разменять.
Я пришел в благовейный ужас и не смог этого скрыть.
– Миллион долларов… – прошептал я.
– Берите мелкие бумаги, – подчеркнул Вигано. – Сто тысяч и меньше.
Сто тысяч долларов были для него мелочью. Я чувствовал, как мои мысли начинают вращаться вокруг этой точки зрения, и получал величайшее удовольствие…
Вигано следил за моей реакцией.
– Теперь до вас дошла идея? – спросил он.
– Да, – подтвердил я. – Облигации на предъявителя, не крупнее, чем сто тысяч долларов.
– Правильно.
– А теперь, – сказал я, – насчет оплаты.
– Вначале добудьте бумаги, – возразил он.
– Дайте мне номер телефона. Того, который не прослушивается.
– Дайте мне свой номер, – сказал Вигано.
– Не выйдет. Я уже говорил, что не хочу, чтобы вы знали, кто я. Кроме того, моя жена в этом не участвует.
Он посмотрел на меня с удивленной ухмылкой.
– Ваша жена в этом не участвует, – повторил он. Ухмылка стала шире, Вигано громко рассмеялся. – Ваша жена в этом не участвует! Вот тут-то я поверил, что вы говорите всерьез.
Он заставил меня почувствовать себя дураком, и я не был даже уверен почему. Сердито, но стараясь не показать этого, я сказал:
– Я говорю серьезно.
Вигано опять нахмурился. Потянувшись к карточному столику, он взял шариковый карандаш и маленький блокнот для заметок. Потом протянул их мне, сказав:
– Вот. Я дам вам номер, запишите сами.
Он не хотел приложить руку даже к телефонному номеру… Я взял карандаш и блокнот и замер в ожидании.
– Это в Манхэттене, – продолжал Вигано. – Шесть, девять, один, девять, десять, семь, ноль.
Я записал.
– Вы наберете этот номер в Манхэттене; не звоните из другого района и тем более из другого города. Вы спросите: «Артур на месте?» Вам ответят: «Нет». Вы будете звонить из телефона-автомата или из любого другого места, в надежности которого уверены. Оставите свой номер. Артур позвонит вам. Вы услышите меня в течение пятнадцати минут. Если не услышите, значит, меня нет в городе, попытайтесь еще раз, позднее.
Я кивнул в знак согласия.
– Хорошо.
– Когда вы позвоните, – сказал он, – вы скажете, что вас зовут мистер Копп. К-о-п-п.
– Это легко запомнить.
– Но не звоните по мелочам, – продолжал Вигано. – Вы делаете дело – или не делаете. Если вы возьмете на Уолл-стрит на десять миллионов ценных бумаг, я прочитаю об этом в газете. Если же получу извещение об этом от вас, то не отвечу.
– Конечно, – усмехнулся я. – Нас это устраивает.
– Разумно с вашей стороны, – сказал он и снова поднял свой пивной стакан. Мне он пива не предложил.
Он явно хотел, чтобы разговор закончился, поэтому я поднялся.
– Вы услышите обо мне, – пообещал я. Я знал, что это бравада и на гангстера она не произведет впечатления, но все же произнес эти слова.
Он пожал плечами. Я его больше не интересовал.
– Прекрасно.
Вигано
Вигано следил за тем, как посетитель уходит с сопровождающими. Он подождал полминуты, размышляя и потягивая «Мичелоб», а затем нажал кнопку интеркома на столе. В комнату вошел Марти.
– Да, сэр?
Вигано повернулся к нему.
– Парень, который сейчас уходит от меня… – сказал он. – Мне нужна его фамилия и адрес, и где работает.
– Да, сэр, – Марти вышел.
Из затеи с ценными бумагами, вероятно, ничего не получится. Но на тот случай, если все же что-нибудь да выйдет, Вигано хотел, чтобы его поручение было выполнено. Именно в деталях, думал он, заключается различие между победителем и дураком.
Он встал, выбрал шар и бросил его.
Джо
Когда Том и я обсуждали идею о мафии, один пункт, на котором мы сразу же согласились, заключался в том, что если гангстеры узнают, кто мы такие, ничего путного у нас не выйдет. Так что либо мы сможем встретиться с Вигано и остаться нераспознанными, либо придется отбросить эту идею и придумать что-нибудь другое.
Мы приняли как само собой разумеющееся, что Вигано пошлет кого-нибудь следить за Томом после их разговора. Необходимо было избавить Тома от слежки.
Последний поезд из Ред Бэнк на станцию Пенн в Нью-Йорке приходит в 00.40. На этом поезде людей немного, особенно в буднюю ночь, поэтому мы его и выбрали. Кроме того, со станции Пенн вела только одна лестница.
Я был в форме и явился на станцию за пятнадцать минут. Мы репетировали это три раза, и поезд ни разу не пришел раньше срока, но страховка всегда необходима. Встал я наверху лестницы.
Мне подумалось, что впервые в жизни я надел форму, не будучи на работе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16