Заднюю дверь я оставил незапертой. Если это грабители, я попытаюсь улизнуть через заднюю дверь и спрятаться в зарослях бурьяна за грудой пустых консервных банок. Пусть он или она сами берут, что хотят. Я им, во всяком случае, помогать не стану.
Покупатель — если это покупатель — рассматривал темные очки, выставленные на крутящейся подставке. Но кому могли ночью понадобиться темные очки?
Это оказался какой-то недомерок. Но не настолько он был мал, вполне мог бы пронести обрез под длинной солдатской шинелью, едва не волочившейся по полу.
— Что вам угодно? — бодро спросил я. Может быть, у него голова разболелась или геморрой замучил.
Существо повернулось ко мне, и я увидел изборожденную морщинами маску с почти беззубым ртом — все, что осталось от лица Селии Гувер, когда-то первой красавицы города.
И тут моя память снова пишет пьеску.
Убогая аптека в самом нищем квартале маленького городка на Среднем Западе. Время — после полуночи. Руди Вальц, толстый, бесполый фармацевт, узнает в полоумной старой ведьме-наркоманке Селию Гувер, некогда первую красавицу города.
Р у д и. Миссис Гувер!
С е л и я. Мой герой!
Р у д и. Я? Что вы!
С е л и я. Да! Да! Именно вы! Мой герой, мой драматург!
Р у д и (озадаченный). Не надо! Прошу вас!
С е л и я. Ваша пьеса изменила всю мою жизнь!
Р у д и. Да, вы прекрасно играли в ней.
С е л и я. Все дивные слова, которые я произносила, — ведь это вы их написали. Я за миллион лет таких чудных слов не смогла бы придумать.
Р у д и. У вас все слова звучали гораздо лучше, чем я написал.
С е л и я. Я стояла на сцене, передо мной — зрители, они не сводили с меня глаз, слушали, как глупенькая Селия Гувер произносит эти изумительные слова. Они ушам своим не верили.
Р у д и. Мне тоже все казалось чудом.
С е л и я (подражая выкрикам публики). Автора! Автора!
Р у д и. Здешняя публика ни один спектакль так хорошо не принимала. Что еще я могу сделать для вас?
С е л и я. Написать новую пьесу.
Р у д и. Это была моя первая и последняя пьеса.
С е л и я. Неправда! Я пришла, чтобы вдохновить вас. Поглядите-ка, у меня новое лицо. Оно должно вдохновить вас. Взгляните на мое новое лицо! Придумайте слова, подходящие для такого лица! Напишите пьесу про безумную старуху!
Р у д и (глядя на улицу за окном). Где вы поставили свою машину?
С е л и я. Я всегда мечтала о таком лице, думала: хорошо бы с таким лицом родиться! Скольких несчастий можно было бы избежать. Все при виде меня говорили бы: «Не троньте эту безумную старуху!»
Р у д и. Ваш муж дома?
С е л и я. Ты — мой муж! Я пришла, чтобы тебе это сказать!
Р у д и. Селия, вы больны! Как зовут вашего врача? Кто вас лечит?
С е л и я. Ты — мой врач. Во всем городе ты один помог мне обрести радость жизни, твои волшебные, исцеляющие слова — мое лекарство! Я не могу жить без этих слов!
Р у д и. Вы потеряли туфли.
С е л и я. Я сбросила их! Ради тебя. Я все туфли выбросила! Все — в мусорном ящике!
Р у д и. Как вы добрались сюда?
С е л и я. Пешком. И домой вернусь пешком.
Р у д и. Но на дороге полно битого стекла.
С е л и я. Ради тебя я прошла бы хоть по раскаленным угольям. Я люблю тебя. Я без тебя не могу.
Р у д и обдумывает это признание, у него возникает циничная догадка, и он вдруг чувствует себя глубоко усталым.
Р у д и (скучным голосом). Без наркотиков…
С е л и я. Что за парочка! Безумная старуха и Малый Не Промах!
Р у д и. Вы хотите получить у меня наркотики без рецепта.
С е л и я. Я люблю тебя!
Р у д и. Да, конечно. Но не любовь, а наркотики доводят человека до того, что он в полночь готов идти по битому стеклу. Что вам нужно, С е л и я, — амфетамин?
С е л и я. Нет, по правде говоря…
Р у д и. Что именно?
С е л и я (небрежно, как будто это самое обычное лекарство). Бифетамин Пеннвальта, пожалуйста!
Р у д и. «Черные красотки»?
С е л и я. Разве их так называют? Никогда не слыхала.
Р у д и. Но вы знаете, какие они черные, блестящие.
С е л и я. Ты слышал, что мне нужно?
Р у д и. Здесь вы их не получите.
С е л и я (возмущенно). Но мне их прописывали годами!
Р у д и. Не сомневаюсь. Но сюда вы за ними ни разу не приходили, с рецептом или без рецепта, — ни разу.
С е л и я. Но я еще пришла просить тебя — напиши для меня пьесу!
Р у д и. Вы пришли, потому что вас больше не пускают ни в одну аптеку. И я вам не дам этот яд, хотя бы сам господь бог выписал вам рецепт. А теперь вы скажете, что вовсе меня не любите.
С е л и я. Просто не верится, что ты такой злой!
Р у д и. Кто же тот добряк, что травил вас столько лет? Знаю, доктор Митчелл — заодно с владельцами аптеки на Фэйрчайлдовских холмах! Теперь они до смерти перепугались, что довели вас до такого состояния. Но слишком поздно.
Селйя. Почему ты так страшишься любви?
За прилавком звонит телефон. Руди снимает трубку.
Руди. Простите. (В трубку.) Аптека Шрамма. (Спокой но выслушивает короткий вопрос.) Так меня прозвали. (Ве шает трубку.) Кто-то хотел узнать, вправду ли я — Малый Не Промах. Вот что, миссис Гувер, я хорошо знаю, что такое многолетняя привычка к амфетамину: полагаю, что через некоторое время вы впадете в буйство. Конечно, если придется, я все стерплю, но мне бы хотелось помочь вам вернуться домой.
С е л и я. Больно много ты знаешь!
Р у д и. Где сейчас ваш муж? Можно ему позвонить? Он дома?
С е л и я. В Детройте.
Р у д и. Но ваш сын, кажется, живет недалеко отсюда?
С е л и я. Я ненавижу его, и он меня ненавидит.
Р у д и. Право, мы как будто уже играем пьесу про безумную старуху. Я позвоню доктору Митчеллу.
С е л и я. Он меня больше не лечит. Двейн избил его на прошлой неделе за то, что он давал мне эти пилюли столько лет подряд.
Р у д и. Двейн молодец!
С е л и я. Правда, мило? А как только Двейн вернется из Детройта, он отправит меня в сумасшедший дом.
Р у д и. Вам так необходима помощь. Вам необходимо помочь.
С е л и я. Тогда обними меня! Не нужен мне этот бифета-мин Пеннвальта! Ничего мне не нужно!(Деловито смахивает с прилавка на пол все лекарства, косметику и прочее.)
Р у д и. Не надо, прошу вас!
С е л и я. О, я расплачусь, за все расплачусь, что вздумается разбить. Денег у меня хватит. (Вынимает из кармана шинели пригоршню золотых монет.) Видал?
Р у д и. Золотые!
С е л и п. А как же! Я шутить не люблю! Мой муж собирает монеты, понимаешь?
Р у д и. Но тут на несколько тысяч долларов!
С е л и я. Все твои, все, солнышко мое! (Сыплет деньги к его ногам.) Теперь поцелуй меня или дай немножко бифета-мина Пеннвальта!
Руди идет к телефону, набирает номер. Ожидая, пока ответят, тихонько напевает себе под нос: «Скидди-уа, скидди-уу» — и т. д.
С е л и я. Куда ты звонишь?
Р у д и. В полицию.
Сел и я. Ах ты, жирная скотина! (Сбивает с прилавка вертушку с темными очками.) Сволочь нацистская!
Р у д и (в трубку). Это Руди Вальц, из аптеки Шрамма. Кто говорит? А, это ты. Боб! Не узнал твой голос. Мне тут нужна помощь.
С е л и я. Что, помощи просишь? Вот тебе помощь! (Бьет и ломает все, что попадается под руку.) Убийца! Маменькин сынок!
Р у д и (в трубку). Нет, никакой уголовщины. Душевнобольная.
Занавес
Но Селия успела сбежать до прихода полиции. Когда полицейские пришли и увидели, что она натворила, ее уже не было: она босиком, как тогда, ушла в темноту. Второй раз.
Да, история повторяется.
Полицейские пошли ее искать. Ее могли ограбить, изнасиловать. Ее могли искусать собаки. Могла сбить машина.
Тем временем я стал убирать аптеку, где она учинила такой разгром. Аптека мне не принадлежала, она была чужая, так что не в моей власти было прощать или не прощать Селию. Придется сообщить мужу Селии, и потом ему придется выложить тысячу долларов, если не больше. Селия перебила самые дорогие духи. За часы она тоже взялась, но часы уцелели. Разбить часы фирмы «Таймекс» практически невозможно. Почему-то чем дешевле часы, тем они прочнее.
Пока я убирал, меня мучила совесть. Может быть, надо было ее обнять, успокоить или дать ей амфетамин? Лекарства успели так повредить ее мозг, что она уже не была прежней Селией Гувер. Она стала чудовищем. Если бы я согласился писать пьесу про нее теперешнюю, она не смогла бы запомнить ни одной реплики. Ее пришлось бы играть другой актрисе — в жутком парике, с вычерненными зубами.
Какие же чудесные слова мог бы автор вложить в уста такой вот безумной старухи?
И я придумал: зрители были бы потрясены, если бы Се-лия сыграла столетнюю старуху и под конец объявила бы им, сколько ей лет на самом деле. Ведь тогда, когда она разнесла нашу аптеку, ей было всего сорок четыре года.
И еще у меня мелькнула мысль: может быть, надо, чтобы за сценой прозвучал Глас Божий. У актера, которому дадут эту роль, должен быть голос как у моего брата.
И актриса в роли Селии будет спрашивать: зачем господь послал ее на эту землю?
И тут за сценой Глас Божий пророкочет:
— Чтобы плодиться и размножаться. Меня больше ничего не интересует. Все остальное — вздор.
А у Селии было потомство, не то что у меня. Я решил отложить уборку и позвонить ее сыну Кролику. Наверное, он сейчас у себя в номере гостиницы «Фэйрчайлд», только что вернулся с работы в «Отдыхе туриста».
Он не спал. Кто-то мне сказал, что Кролик вовсю нюхает кокаин. Впрочем, может, это была просто сплетня.
Я сказал ему, кто я такой, объяснил, что его мать была у меня в аптеке и что ей, несомненно, нужна помощь.
— Вот я и решил сообщить вам, — добавил я.
Я посмотрел в угол и увидал мышонка, который подслушивал, что я говорю. Но мышонку придется догадываться, о чем разговор — он слышал только мои слова.
А на другом конце провода этот несчастный молодой педик, которого лишили наследства, хохотал до упаду. Кролик не пожалел мать, узнав, как тяжело она больна. Ни слова не сказал. Страшно было слушать, как он гогочет. Значит, он ненавидит ее всерьез.
Но потом он приутих и спросил: может, лучше мне позаботиться о своих собственных родственниках?
— О чем это вы? — сказал я. А мышонок, навострив ушки, прислушивался к моему голосу, не пропуская ни словечка.
— Вашего братца только что вытурили с Эн-би-си, — сказал он.
Я ответил, что это просто сплетня.
Он сказал, что это вовсе не сплетня. — Он только что сам слышал по радио.
— Совершенно официально, — сказал он. — Наконец-тоони до него добрались.
— Что вы этим хотите сказать? — спросил я.
— Он просто фальшивый герой из Мидлэнд-Сити, — сказал он. — В этом городе все любят пускать пыль в глаза.
— Очень мило говорить так про свой родной город, — сказал я.
— И отец ваш был фальшивый художник. Ни разу ничего хорошего не нарисовал. Я сам — фальшивка. Я и играть-то по-настоящему не умею. И ты фальшивка. Порядочной пьесы написать не можешь. Нам всем надо сидеть дома, где мы еще на что-то годимся. А твой братец тут-то и сделал ошибку. Уехал из дома. А в заправдашней жизни всегда фальшивки вылавливают. То и дело ловят таких жуликов.
Он опять захохотал, и я повесил трубку.
Но тут снова зазвонил телефон — звонил мой брат из своего особнячка в Манхэттене. Все правда, сказал он. И всем известно, что его выгнали с работы.
— Мне здорово повезло, — сказал он, — мне еще никогда в жизни так не везло.
— Ну, если так, то я рад за тебя, — сказал я. Я стоял у телефона, под ногами хрустели разбитые очки и позвякивали золотые монеты. Полицейские пришли и ушли так быстро, что я им даже не успел сказать про золото.
Да, золото! Золото! Золото!
— Впервые в жизни я узнал, что я по-настоящему из себя представляю, — сказал Ф е л и к с. — Теперь женщины будут относиться ко мне просто как к человеку, а не смотреть на меня как на влиятельного чиновника, который может оказать им протекцию.
Я сказал, что вполне понимаю, какое это для него облегчение. В это время он был женат на Шарлотте, и я спросил, как она относится ко всему этому.
— Да я же и говорю именно про нее, — сказал он. — Она вышла замуж не просто за какого-то Феликса Вальца. Она вышла замуж за президента Эн-би-си.
Я никогда не видел Шарлотту. По телефону она разгова-щ ривала со мной очень мило — может быть, немножко притворялась. Пыталась говорить со мной как с членом своей семьи. Думала что со мной надо говорить приветливо, каков бы я ни был. Даже не знаю, было ли ей известно, что я убийца.
А Феликс только что сказал мне, что она не в своем уме.
— Ну, это сильно сказано, — возразил я.
И тут я узнал, что Шарлотта так рассвирепела, что срезала все пуговицы с его костюмов — со всех пиджаков, курток, рубашек, даже со всех пижам. И все пуговицы спустила в мусоропровод.
Да, бывает, что люди так разозлятся друг на друга. Тогда они на все способны.
— А как мама к этому отнеслась? — спросил Ф е л и к с.
— Она еще ничего не знает, — сказал я. — Наверное, прочтет в утренних газетах.
— Ты ей скажи, что я никогда не был так счастлив, — попросил он.
— Ладно, — сказал я.
— Боюсь, ей будет очень неприятно, — сказал он.
— Ну, все же не так, как было бы полгода назад. Теперь у нее свои проблемы.
— Она больна? — спросил он.
— Нет, нет, нет, — сказал я. Она, конечно, уже была больна, только я об этом еще не знал. — Ее ввели в правление нового Центра искусств, и…
— Ты мне уже говорил, — сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Покупатель — если это покупатель — рассматривал темные очки, выставленные на крутящейся подставке. Но кому могли ночью понадобиться темные очки?
Это оказался какой-то недомерок. Но не настолько он был мал, вполне мог бы пронести обрез под длинной солдатской шинелью, едва не волочившейся по полу.
— Что вам угодно? — бодро спросил я. Может быть, у него голова разболелась или геморрой замучил.
Существо повернулось ко мне, и я увидел изборожденную морщинами маску с почти беззубым ртом — все, что осталось от лица Селии Гувер, когда-то первой красавицы города.
И тут моя память снова пишет пьеску.
Убогая аптека в самом нищем квартале маленького городка на Среднем Западе. Время — после полуночи. Руди Вальц, толстый, бесполый фармацевт, узнает в полоумной старой ведьме-наркоманке Селию Гувер, некогда первую красавицу города.
Р у д и. Миссис Гувер!
С е л и я. Мой герой!
Р у д и. Я? Что вы!
С е л и я. Да! Да! Именно вы! Мой герой, мой драматург!
Р у д и (озадаченный). Не надо! Прошу вас!
С е л и я. Ваша пьеса изменила всю мою жизнь!
Р у д и. Да, вы прекрасно играли в ней.
С е л и я. Все дивные слова, которые я произносила, — ведь это вы их написали. Я за миллион лет таких чудных слов не смогла бы придумать.
Р у д и. У вас все слова звучали гораздо лучше, чем я написал.
С е л и я. Я стояла на сцене, передо мной — зрители, они не сводили с меня глаз, слушали, как глупенькая Селия Гувер произносит эти изумительные слова. Они ушам своим не верили.
Р у д и. Мне тоже все казалось чудом.
С е л и я (подражая выкрикам публики). Автора! Автора!
Р у д и. Здешняя публика ни один спектакль так хорошо не принимала. Что еще я могу сделать для вас?
С е л и я. Написать новую пьесу.
Р у д и. Это была моя первая и последняя пьеса.
С е л и я. Неправда! Я пришла, чтобы вдохновить вас. Поглядите-ка, у меня новое лицо. Оно должно вдохновить вас. Взгляните на мое новое лицо! Придумайте слова, подходящие для такого лица! Напишите пьесу про безумную старуху!
Р у д и (глядя на улицу за окном). Где вы поставили свою машину?
С е л и я. Я всегда мечтала о таком лице, думала: хорошо бы с таким лицом родиться! Скольких несчастий можно было бы избежать. Все при виде меня говорили бы: «Не троньте эту безумную старуху!»
Р у д и. Ваш муж дома?
С е л и я. Ты — мой муж! Я пришла, чтобы тебе это сказать!
Р у д и. Селия, вы больны! Как зовут вашего врача? Кто вас лечит?
С е л и я. Ты — мой врач. Во всем городе ты один помог мне обрести радость жизни, твои волшебные, исцеляющие слова — мое лекарство! Я не могу жить без этих слов!
Р у д и. Вы потеряли туфли.
С е л и я. Я сбросила их! Ради тебя. Я все туфли выбросила! Все — в мусорном ящике!
Р у д и. Как вы добрались сюда?
С е л и я. Пешком. И домой вернусь пешком.
Р у д и. Но на дороге полно битого стекла.
С е л и я. Ради тебя я прошла бы хоть по раскаленным угольям. Я люблю тебя. Я без тебя не могу.
Р у д и обдумывает это признание, у него возникает циничная догадка, и он вдруг чувствует себя глубоко усталым.
Р у д и (скучным голосом). Без наркотиков…
С е л и я. Что за парочка! Безумная старуха и Малый Не Промах!
Р у д и. Вы хотите получить у меня наркотики без рецепта.
С е л и я. Я люблю тебя!
Р у д и. Да, конечно. Но не любовь, а наркотики доводят человека до того, что он в полночь готов идти по битому стеклу. Что вам нужно, С е л и я, — амфетамин?
С е л и я. Нет, по правде говоря…
Р у д и. Что именно?
С е л и я (небрежно, как будто это самое обычное лекарство). Бифетамин Пеннвальта, пожалуйста!
Р у д и. «Черные красотки»?
С е л и я. Разве их так называют? Никогда не слыхала.
Р у д и. Но вы знаете, какие они черные, блестящие.
С е л и я. Ты слышал, что мне нужно?
Р у д и. Здесь вы их не получите.
С е л и я (возмущенно). Но мне их прописывали годами!
Р у д и. Не сомневаюсь. Но сюда вы за ними ни разу не приходили, с рецептом или без рецепта, — ни разу.
С е л и я. Но я еще пришла просить тебя — напиши для меня пьесу!
Р у д и. Вы пришли, потому что вас больше не пускают ни в одну аптеку. И я вам не дам этот яд, хотя бы сам господь бог выписал вам рецепт. А теперь вы скажете, что вовсе меня не любите.
С е л и я. Просто не верится, что ты такой злой!
Р у д и. Кто же тот добряк, что травил вас столько лет? Знаю, доктор Митчелл — заодно с владельцами аптеки на Фэйрчайлдовских холмах! Теперь они до смерти перепугались, что довели вас до такого состояния. Но слишком поздно.
Селйя. Почему ты так страшишься любви?
За прилавком звонит телефон. Руди снимает трубку.
Руди. Простите. (В трубку.) Аптека Шрамма. (Спокой но выслушивает короткий вопрос.) Так меня прозвали. (Ве шает трубку.) Кто-то хотел узнать, вправду ли я — Малый Не Промах. Вот что, миссис Гувер, я хорошо знаю, что такое многолетняя привычка к амфетамину: полагаю, что через некоторое время вы впадете в буйство. Конечно, если придется, я все стерплю, но мне бы хотелось помочь вам вернуться домой.
С е л и я. Больно много ты знаешь!
Р у д и. Где сейчас ваш муж? Можно ему позвонить? Он дома?
С е л и я. В Детройте.
Р у д и. Но ваш сын, кажется, живет недалеко отсюда?
С е л и я. Я ненавижу его, и он меня ненавидит.
Р у д и. Право, мы как будто уже играем пьесу про безумную старуху. Я позвоню доктору Митчеллу.
С е л и я. Он меня больше не лечит. Двейн избил его на прошлой неделе за то, что он давал мне эти пилюли столько лет подряд.
Р у д и. Двейн молодец!
С е л и я. Правда, мило? А как только Двейн вернется из Детройта, он отправит меня в сумасшедший дом.
Р у д и. Вам так необходима помощь. Вам необходимо помочь.
С е л и я. Тогда обними меня! Не нужен мне этот бифета-мин Пеннвальта! Ничего мне не нужно!(Деловито смахивает с прилавка на пол все лекарства, косметику и прочее.)
Р у д и. Не надо, прошу вас!
С е л и я. О, я расплачусь, за все расплачусь, что вздумается разбить. Денег у меня хватит. (Вынимает из кармана шинели пригоршню золотых монет.) Видал?
Р у д и. Золотые!
С е л и п. А как же! Я шутить не люблю! Мой муж собирает монеты, понимаешь?
Р у д и. Но тут на несколько тысяч долларов!
С е л и я. Все твои, все, солнышко мое! (Сыплет деньги к его ногам.) Теперь поцелуй меня или дай немножко бифета-мина Пеннвальта!
Руди идет к телефону, набирает номер. Ожидая, пока ответят, тихонько напевает себе под нос: «Скидди-уа, скидди-уу» — и т. д.
С е л и я. Куда ты звонишь?
Р у д и. В полицию.
Сел и я. Ах ты, жирная скотина! (Сбивает с прилавка вертушку с темными очками.) Сволочь нацистская!
Р у д и (в трубку). Это Руди Вальц, из аптеки Шрамма. Кто говорит? А, это ты. Боб! Не узнал твой голос. Мне тут нужна помощь.
С е л и я. Что, помощи просишь? Вот тебе помощь! (Бьет и ломает все, что попадается под руку.) Убийца! Маменькин сынок!
Р у д и (в трубку). Нет, никакой уголовщины. Душевнобольная.
Занавес
Но Селия успела сбежать до прихода полиции. Когда полицейские пришли и увидели, что она натворила, ее уже не было: она босиком, как тогда, ушла в темноту. Второй раз.
Да, история повторяется.
Полицейские пошли ее искать. Ее могли ограбить, изнасиловать. Ее могли искусать собаки. Могла сбить машина.
Тем временем я стал убирать аптеку, где она учинила такой разгром. Аптека мне не принадлежала, она была чужая, так что не в моей власти было прощать или не прощать Селию. Придется сообщить мужу Селии, и потом ему придется выложить тысячу долларов, если не больше. Селия перебила самые дорогие духи. За часы она тоже взялась, но часы уцелели. Разбить часы фирмы «Таймекс» практически невозможно. Почему-то чем дешевле часы, тем они прочнее.
Пока я убирал, меня мучила совесть. Может быть, надо было ее обнять, успокоить или дать ей амфетамин? Лекарства успели так повредить ее мозг, что она уже не была прежней Селией Гувер. Она стала чудовищем. Если бы я согласился писать пьесу про нее теперешнюю, она не смогла бы запомнить ни одной реплики. Ее пришлось бы играть другой актрисе — в жутком парике, с вычерненными зубами.
Какие же чудесные слова мог бы автор вложить в уста такой вот безумной старухи?
И я придумал: зрители были бы потрясены, если бы Се-лия сыграла столетнюю старуху и под конец объявила бы им, сколько ей лет на самом деле. Ведь тогда, когда она разнесла нашу аптеку, ей было всего сорок четыре года.
И еще у меня мелькнула мысль: может быть, надо, чтобы за сценой прозвучал Глас Божий. У актера, которому дадут эту роль, должен быть голос как у моего брата.
И актриса в роли Селии будет спрашивать: зачем господь послал ее на эту землю?
И тут за сценой Глас Божий пророкочет:
— Чтобы плодиться и размножаться. Меня больше ничего не интересует. Все остальное — вздор.
А у Селии было потомство, не то что у меня. Я решил отложить уборку и позвонить ее сыну Кролику. Наверное, он сейчас у себя в номере гостиницы «Фэйрчайлд», только что вернулся с работы в «Отдыхе туриста».
Он не спал. Кто-то мне сказал, что Кролик вовсю нюхает кокаин. Впрочем, может, это была просто сплетня.
Я сказал ему, кто я такой, объяснил, что его мать была у меня в аптеке и что ей, несомненно, нужна помощь.
— Вот я и решил сообщить вам, — добавил я.
Я посмотрел в угол и увидал мышонка, который подслушивал, что я говорю. Но мышонку придется догадываться, о чем разговор — он слышал только мои слова.
А на другом конце провода этот несчастный молодой педик, которого лишили наследства, хохотал до упаду. Кролик не пожалел мать, узнав, как тяжело она больна. Ни слова не сказал. Страшно было слушать, как он гогочет. Значит, он ненавидит ее всерьез.
Но потом он приутих и спросил: может, лучше мне позаботиться о своих собственных родственниках?
— О чем это вы? — сказал я. А мышонок, навострив ушки, прислушивался к моему голосу, не пропуская ни словечка.
— Вашего братца только что вытурили с Эн-би-си, — сказал он.
Я ответил, что это просто сплетня.
Он сказал, что это вовсе не сплетня. — Он только что сам слышал по радио.
— Совершенно официально, — сказал он. — Наконец-тоони до него добрались.
— Что вы этим хотите сказать? — спросил я.
— Он просто фальшивый герой из Мидлэнд-Сити, — сказал он. — В этом городе все любят пускать пыль в глаза.
— Очень мило говорить так про свой родной город, — сказал я.
— И отец ваш был фальшивый художник. Ни разу ничего хорошего не нарисовал. Я сам — фальшивка. Я и играть-то по-настоящему не умею. И ты фальшивка. Порядочной пьесы написать не можешь. Нам всем надо сидеть дома, где мы еще на что-то годимся. А твой братец тут-то и сделал ошибку. Уехал из дома. А в заправдашней жизни всегда фальшивки вылавливают. То и дело ловят таких жуликов.
Он опять захохотал, и я повесил трубку.
Но тут снова зазвонил телефон — звонил мой брат из своего особнячка в Манхэттене. Все правда, сказал он. И всем известно, что его выгнали с работы.
— Мне здорово повезло, — сказал он, — мне еще никогда в жизни так не везло.
— Ну, если так, то я рад за тебя, — сказал я. Я стоял у телефона, под ногами хрустели разбитые очки и позвякивали золотые монеты. Полицейские пришли и ушли так быстро, что я им даже не успел сказать про золото.
Да, золото! Золото! Золото!
— Впервые в жизни я узнал, что я по-настоящему из себя представляю, — сказал Ф е л и к с. — Теперь женщины будут относиться ко мне просто как к человеку, а не смотреть на меня как на влиятельного чиновника, который может оказать им протекцию.
Я сказал, что вполне понимаю, какое это для него облегчение. В это время он был женат на Шарлотте, и я спросил, как она относится ко всему этому.
— Да я же и говорю именно про нее, — сказал он. — Она вышла замуж не просто за какого-то Феликса Вальца. Она вышла замуж за президента Эн-би-си.
Я никогда не видел Шарлотту. По телефону она разгова-щ ривала со мной очень мило — может быть, немножко притворялась. Пыталась говорить со мной как с членом своей семьи. Думала что со мной надо говорить приветливо, каков бы я ни был. Даже не знаю, было ли ей известно, что я убийца.
А Феликс только что сказал мне, что она не в своем уме.
— Ну, это сильно сказано, — возразил я.
И тут я узнал, что Шарлотта так рассвирепела, что срезала все пуговицы с его костюмов — со всех пиджаков, курток, рубашек, даже со всех пижам. И все пуговицы спустила в мусоропровод.
Да, бывает, что люди так разозлятся друг на друга. Тогда они на все способны.
— А как мама к этому отнеслась? — спросил Ф е л и к с.
— Она еще ничего не знает, — сказал я. — Наверное, прочтет в утренних газетах.
— Ты ей скажи, что я никогда не был так счастлив, — попросил он.
— Ладно, — сказал я.
— Боюсь, ей будет очень неприятно, — сказал он.
— Ну, все же не так, как было бы полгода назад. Теперь у нее свои проблемы.
— Она больна? — спросил он.
— Нет, нет, нет, — сказал я. Она, конечно, уже была больна, только я об этом еще не знал. — Ее ввели в правление нового Центра искусств, и…
— Ты мне уже говорил, — сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27