— Это он сам придумал. Он попросил Маккэйба объявить вне закона и его самого, и его учение, чтобы внести в жизнь верующих больше напряженности, больше остроты. Кстати, он написал об этом небольшой стишок. И Касл прочел стишок, которого нет в Книгах Боконона:
С правительством простился я,
Сказав им откровенно,
Что вера — разновидность
Государственной измены.
— Боконон и крюк придумал как самое подходящее наказание за боконизм, — сказал Касл. — Он видел когда-то такой крюк в комнате пыток в музее мадам Тюссо. — Касл жутко скривился и подмигнул: — Тоже для острастки.
— И многие погибли на крюке?
— Не с самого начала, не сразу. Сначала было одно притворство. Ловко распускались слухи насчет казней, но на самом деле никто не мог сказать, кого же казнили. Маккэйб немало повеселился, придумывая самые кровожадные угрозы по адресу боконистовы, то есть всего народа.
А Боконон уютно скрывался в джунглях, — продолжал Касл, — там писал, проповедовал целыми днями и кормился всякими вкусностями, которые приносили его последователи.
Маккэйб собирал безработных, а безработными были почти все, и организовывал огромные облавы на Боконона. Каждые полгода он объявлял торжественно, что Боконон окружен стальным кольцом и кольцо это безжалостно смыкается.
Но потом командиры этого стального кольца, доведенные горькой неудачей чуть ли не до апоплексического удара, докладывали Маккэйбу, что Боконону удалось невозможное.
Он убежал, он испарился, он остался жив, он снова будет проповедовать. Чудо из чудес!
79. ПОЧЕМУ МАККЭЙБ ОГРУБЕЛ ДУШОЙ
— Маккэйбу и Боконону не удалось поднять то, что зовется «уровень жизни», — продолжал Касл. — По правде говоря, жизнь осталась такой же короткой, такой же грубой, такой же жалкой.
Но люди уже меньше думали об этой страшной правде. Чем больше разрасталась живая легенда о жестоком тиране и кротким святом, скрытом в джунглях, тем счастливее становился народ. Все были заняты одним делом: каждый играл свою роль в спектакле — и любой человек на свете мог этот спектакль понять, мог ему аплодировать.
— Значит, жизнь стала произведением искусства! — восхитился я.
— Да. Но тут возникла одна помеха.
— Какая?
— Вся драма ожесточила души обоих главных актеров — Маккэйба и Боконона. В молодости они очень походили друг на друга, оба были наполовину ангелами, наполовину пиратами.
Но по пьесе требовалось, чтобы пиратская половина Бокононовой души и ангельская половина души Маккэйба ссохлись и отпали. И оба, Маккэйб и Боконон, заплатили жестокой мукой за счастье народа: Маккэйб познал муки тирана, Боконон — мучения святого.
Оба, по существу, спятили с ума.
Касл согнул указательный палец левой руки крючком:
— Вот тут-то людей по-настоящему стали вешать на «ку-рю-ку».
— Но Боконона так и не поймали? — спросил я.
— Нет, у Маккэйба хватило смекалки понять, что без святого подвижника ему не с кем будет воевать и сам он превратится в бессмыслицу. «Папа» Монзано тоже это понимает.
— Неужто люди до сих пор умирают на крюке?
— Это неизбежный исход.
— Нет, я спрашиваю, неужели «Папа» и в самом деле казнит людей таким способом?
— Он казнит кого-нибудь раз в два года — так сказать, чтобы каша не остывала. — Касл вздохнул, поглядел на вечернее небо: — Дела, дела, дела…
— Как?
— Так мы, боконисты, говорим, — сказал он, — когда чувствуем, что заваривается что-то таинственное.
— Как, и вы? — Я был потрясен. — Вы тоже боконист?
Он спокойно поднял на меня глаза.
— И вы тоже. Скоро вы это поймете.
80. ВОДОПАД В РЕШЕТЕ
Анджела и Ньют сидели на висячей террасе со мной и Джулианом Каслом. Мы пили коктейли. О Фрэнке не было ни слуху ни духу.
И Анджела и Ньют, по-видимому, любили выпить. Касл сказал мне, что грехи молодости стоили ему одной почки и что он, к несчастью, вынужден ограничиться имбирным элем.
После нескольких бокалов Анджела стала жаловаться, что люди обманули ее отца:
— Он отдал им так много, а они дали ему так мало.
Я стал добиваться — в чем же, например, сказалась эта скупость, и добился точных цифр.
— Всеобщая сталелитейная компания платила ему по сорок пять долларов за каждый патент, полученный по его изобретениям, — сказала Анджела, — и такую же сумму платили за любой патент. — Она грустно покачала головой:
— Сорок пять долларов, а только подумать, какие это были патенты!
— Угу, — сказал я. — Но я полагаю, он и жалованье получал.
— Самое большее, что он зарабатывал. — это двадцать восемь тысяч долларов в год.
— Я бы сказал, не так уж плохо.
Она вся вспыхнула:
— А вы знаете, сколько получают кинозвезды?
— Иногда порядочно.
— А вы знаете, что доктор Брид зарабатывал в год на десять тысяч долларов больше, чем отец?
— Это, конечно, большая несправедливость.
— Мне осточертела несправедливость.
Голос у нее стал таким истерически-крикливым, что я сразу переменил тему. Я спросил Джулиана Касла: как он думает, что сталось с картиной Ньюта, брошенной в водопад?
— Там, внизу, есть маленькая деревушка, — сказал мне Касл, — не то пять, не то шесть хижин. Кстати, там родился «Папа» Монзано.
Водопад кончается там огромным каменным бассейном. Через узкое горло бассейна, откуда вытекает река, крестьяне протянули частую металлическую сетку. Через нее и процеживается вся вода из водопада.
— Значит, по-вашему, картина Ньюта застряла в этой сетке? — спросил я.
— Страна тут нищая, как вы, может быть, заметили, — сказал Касл. — В сетке ничего не застревает надолго. Я представляю себе, что картину Ньюта сейчас уже сушат на солнце вместе с окурком моей сигары. Четыре квадратных фута проклеенного холста, четыре обточенные и обтесанные планки от подрамника, может, и пара кнопок да еще сигара. В общем, неплохой улов для какого-нибудь нищего-пренищего человека.
— Просто визжать хочется, — сказала Анджела, — как подумаю, сколько платят разным людям и сколько платили отцу — а сколько он им давал!
Видно было, что сейчас она заплачет.
— Не плачь, — ласково попросил Ньют.
— Трудно удержаться, — сказала она.
— Пойди поиграй на кларнете, — настаивал Ньют. — Это тебе всегда помогает.
Мне показалось, что такой совет довольно смешон. Но по реакции Анджелы я понял, что совет был дан всерьез и пошел ей на пользу.
— В таком настроении, — сказала она мне и Каслу, — только это иногда и помогает.
Но она постеснялась сразу побежать за кларнетом. Мы долго просили ее поиграть, но она сначала выпила еще два стакана.
— Она правда замечательно играет, — пообещал нам Ньют.
— Очень хочется вас послушать, — сказал Касл.
— Хорошо, — сказала Анджела и встала, чуть покачиваясь. — Хорошо, я вам сыграю.
Когда она вышла, Ньют извинился за нее:
— Жизнь у нее тяжелая. Ей нужно отдохнуть.
— Она, должно быть, болела? — спросил я.
— Муж у нее скотина, — сказал Ньют. Видно было, что он люто ненавидит красивого молодого мужа Анджелы, преуспевающего Гаррисона С. Коннерса, президента компании «Фабри-Тек». — Никогда дома не бывает, а если явится, то пьяный в доску и весь измазанный губной помадой.
— А мне, по ее словам, показалось, что это очень счастливый брак, — сказал я.
Маленький Ньют расставил ладони на шесть дюймов и растопырил пальцы:
— Кошку видали? Колыбельку видали?
81. БЕЛАЯ НЕВЕСТА ДЛЯ СЫНА ПРОВОДНИКА СПАЛЬНЫХ ВАГОНОВ
Я не знал, как прозвучит кларнет Анджелы Хониккер. Никто и вообразить не мог, как он прозвучит.
Я ждал чего-то патологического, но я не ожидал той глубины, той силы, той почти невыносимой красоты этой патологии.
Анджела увлажнила и согрела дыханием мундштук кларнета, не издав ни одного звука. Глаза у нее остекленели, длинные костлявые пальцы перебирали немые клавиши инструмента.
Я ждал с тревогой, вспоминая, что рассказывал мне Марвин Брид: когда Анджеле становилось невыносимо от тяжелой жизни с отцом, она запиралась у себя в комнате и там играла под граммофонную пластинку.
Ньют уже поставил долгоиграющую пластинку на огромный проигрыватель в соседней комнате. Он вернулся и подал мне конверт от пластинки.
Пластинка называлась «Рояль в веселом доме». Это было соло на рояле, и играл Мид Люкс Льюис.
Пока Анджела, как бы впадая в транс, дала Льюису сыграть первый номер соло, я успел прочесть то, что стояло на обложке.
"Родился в Луисвилле, штат Кентукки, в 1905 г ., — читал я. — Мистер Льюис не занимался музыкой до 16 лет, а потом отец купил ему скрипку. Через год юный Льюис услышал знаменитого пианиста Джимми Янси. «Это, — вспоминает Льюис, — и было то, что надо».
Вскоре, — читал я дальше, — Льюис стал играть на рояле буги-вуги, стараясь взять от своего старшего товарища Янси все, что возможно, — тот до самой своей смерти оставался ближайшим другом и кумиром мистера Льюиса. Так как Льюис был сыном проводника пульмановских вагонов, — читал я дальше, — Что семья Льюисов жила возле железной дороги. Ритм поездов вошел в плоть и кровь юного Льюиса. И вскоре он сочинил блюз для рояля в ритме буги-вуги, ставший уже классическим в своем роде, под названием «Тук-тук-тук вагончики».
Я поднял голову. Первый помер пластинки уже кончился, игла медленно прокладывала себе дорожку к следующему номеру. Как я прочел на обложке, следующий назывался «Блюз „Дракон“».
Мид Люкс Льюис сыграл первые такты соло — и тут вступила Анджела Хониккер.
Глаза у нее закрылись.
Я был потрясен.
Она играла блестяще.
Она импровизировала под музыку сына проводника; она переходила от ласковой лирики и хриплой страсти к звенящим вскрикам испуганного ребенка, к бреду наркомана. Ее переходы, глиссандо, вели из рая в ад через все, что лежит между ними.
Так играть могла только шизофреничка или одержимая.
Волосы у меня встали дыбом, как будто Анджела каталась по полу с пеной у рта и бегло болтала по-древневавилонски.
Когда музыка оборвалась, я закричал Джулиану Каслу, тоже пронзенному этими звуками:
— Господи, вот вам жизнь! Да разве ее хоть чуточку поймешь?
— А вы и не старайтесь, — сказал Касл. — Просто сделайте вид, что вы все понимаете.
— Это очень хороший совет. — Я сразу обмяк. И Касл процитировал еще один стишок:
Тигру надо жрать,
Порхать-пичужкам всем,
А человеку-спрашивать:
«Зачем, зачем, зачем?»
Но тиграм время спать,
Птенцам-лететь обратно,
А человеку — утверждать,
Что все ему понятно.
— Это откуда же? — спросил я.
— Откуда же, как не из Книг Боконона.
— Очень хотелось бы достать экземпляр.
— Их нигде не достать, — сказал Касл. — Кинги не печатались. Их переписывают от руки. И конечно, законченного экземпляра вообще не существует, потому что Боконон каждый день добавляет еще что-то.
Маленький Ньют фыркнул:
— Религия!
— Простите? — сказал Касл.
— Кошку видали? Колыбельку видали?
82. ЗА-МА-КИ-БО
Генерал-майор Фрэнклин Хониккер к ужину не явился.
Он позвонил по телефону и настаивал, чтобы с ним поговорил я, и никто другой. Он сказал мне, что дежурит у постели «Папы» и что «Папа» умирает в страшных муках. Голос Фрэнка звучал испуганно и одиноко.
— Слушайте, — сказал я, — а почему бы мне не вернуться в отель, а потом, когда все кончится, мы с вами могли бы встретиться.
— Нет, нет, нет. Не уходите никуда. Надо, чтобы вы были там, где я сразу смогу вас поймать. — Видно было, что он ужасно боится выпустить меня из рук. И оттого, что мне было непонятно, почему он так интересуется мной, мне тоже стало жутковато.
— А вы не можете объяснить, зачем вам надо меня видеть? — спросил я.
— Только не по телефону.
— Это насчет вашего отца?
— Насчет вас.
— Насчет того, что я сделал?
— Насчет того, что вам надо сделать.
Я услышал, как где-то там, у Фрэнка, закудахтала курица.
Услышал, как там открылись двери и откуда-то донеслась музыка — заиграли на ксилофоне. Опять играли «На склоне дня». Потом двери закрылись, и музыки я больше не слыхал.
— Я был бы очень благодарен, если бы вы мне хоть намекнули, чего вы от меня ждете, надо же мне как-то подготовиться, — сказал я.
— За-ма-ки-бо.
— Что такое?
— Это боконистское слово.
— Никаких боконистских слов я не знаю.
— Джулиан Касл там?
— Да.
— Спросите его, — сказал Фрэнк. — Мне надо идти. — И он повесил трубку.
Тогда я спросил Джулиана Касла, что значит за-ма-ки-бо.
— Хотите простой ответ или подробное разъяснение?
— Давайте начнем с простого.
— Судьба, — сказал он. — Неумолимый рок.
83. ДОКТОР ШЛИХТЕР ФОН КЕНИГСВАЛЬД ПРИБЛИЖАЕТСЯ К ТОЧКЕ РАВНОВЕСИЯ
— Рак, — сказал Джулиан Касл, когда я ему сообщил, что «Папа» умирает в мучениях.
— Рак чего?
— Чуть ли не всего. Вы сказали, что он упал в обморок на трибуне?
— Ну конечно, — сказала Анджела.
— Это от наркотиков, — заявил Касл. — Он сейчас дошел до той точки, когда наркотики и боли примерно уравновешиваются.
Увеличить долю наркотиков — значит убить его.
— Наверно, я когда-нибудь покончу с собой, — пробормотал Ньют.
Он сидел на чем-то вроде высокого складного кресла, которое он брал с собой в гости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24