— коротко произнес Тилькуате. — Когда я скажу «три» — мы остановимся там, где кто-то из вас произнесет хоть слово! Ты понял меня?
— Я понял тебя, Черная Змея! — зло процедил Роке и, оглянувшись на остальных, вплотную подступивших к дверям заведения, коротко буркнул: — Молчать, сучьи дети! И делать все, что вам велят, ясно?
Его партнеры по картам молча закивали, и лишь Мигель Каррера чуть приоткрыл рот, но, заметив, как рука Роке легла на рукоятку револьвера, быстро шлепнул себя по губам тыльной стороной ладони.
— Тогда по коням! — сухо скомандовал Роке.
Не прошло и четверти часа, как группа из шести всадников неспешной рысцой выехала на окраину Комалы. К этому времени тучи немного разошлись, и луна, показываясь в просветах, озаряла окрестности бледным призрачным светом. Она словно сопровождала ночных путников, то уставя на них свой щербатый серебряный лик, то вновь смущенно скрывая его за рваной облачной вуалью. Но всадникам, по-видимому, не было никакого дела до этих ночных красот; как только поселок остался за песчаным бугром, поросшим колючками и чертополохом, передовой пустил коня в карьер и, слегка откинувшись назад, начал быстро отрываться от остальных. Те, впрочем, не стали дожидаться особой команды; плети защелкали по конским крупам, и вскоре группа всадников почти слилась в вытянутое пятно с рваными краями, быстрой тенью летящее над плотно утоптанной дорогой. Ее широкая, избитая колесами и копытами лента то спускалась плавными изгибами в глинистые низины, вырытые ветрами и дождливыми паводками, то прорубалась резкими зигзагами между отвесными скалами, вторящими стуку конских копыт сухим раскатистым эхом.
Когда каменное ущелье вновь сменилось равниной, густо покрытой колючей порослью кактусов всевозможных форм и размеров, свет луны внезапно погас, поглощенный огромной лиловой тучей, и в наступившей темноте отчетливо прозвучал голос старого индейца.
— Наденьте повязки! — торжественно и мерно произнес он. — Когда я прикажу снять их, вы увидите такое, чего до вас не видел ни один белый человек со времен Эрнандо Кортеса и его головорезов!
— Он еще будет нам приказывать в этой темнотище! — чуть слышно проворчал Мигель Каррера.
— Два! — сухо и коротко бросил Тилькуате, и в тот же миг Каррера ощутил под подбородком круглый холодок револьверного дула.
Он досадливо скрипнул зубами, двумя пальцами осторожно отвел от кадыка револьверный ствол, а затем сорвал с головы шляпу, выдернул нож из-за пояса и с нарочитым треском стал спарывать с тульи широкую ленту из плотного черного шелка, чтобы завязать глаза. Вскоре к нему присоединились остальные. Когда вся эта возня затихла, Тилькуате раскурил потухший окурок сигары и, выпустив в сторону своих попутчиков струю едкого дыма, сказал:
— Идущий вослед дыму находит огонь!
«Воистину так!» — чуть не сорвалось с дрожащих от волнения уст Роке, но он вовремя сдержался и лишь в мыслях послал длинное многоступенчатое ругательство в сторону тлеющего кончика сигары. Черная лента плотно охватывала его лоб, но не спускалась ниже бровей, так что глаза Роке, уже привыкшие к темноте, отчетливо различали сгорбленный силуэт старого индейца, до пояса выступавший над черной игольчатой стеной из кактусов и колючек.
«Ни одной звезды, как назло! — подумал Роке, напряженно вглядываясь в плотный лиловый слой облаков. — Эту тропу я еще как-нибудь отыщу, а дальше?»
Тилькуате натянул поводья, лошадь под ним захрапела, стукнула копытами в песок и, развернувшись среди едва различимых в темноте стволов и толстых колючих лопастей кактусов, пошла по тропе, видимой, наверное, лишь глазам старого индейца. Рубиновый огонек сигары исчез из виду, и остальным всадникам пришлось невольно напрягать обоняние, чтобы уловить едкий запах табачного дыма и не сбиться с узкой тропки, петляющей между кактусами. Острые крепкие шипы и колючки царапали лбы, щеки, руки всадников, насквозь пробивали складки курток из буйволовой кожи, но люди, до предела распаленные мечтой о близком обогащении, казалось, не замечали этого и лишь время от времени резким движением стряхивали с лиц и ладоней выступившую кровь. При этом Роке то и дело задирал голову, стараясь поймать хоть малейший просвет между тучами, и, когда ему это удавалось, отмечал в своей памяти на миг вспыхнувшую в черной бездне звезду.
«Хитер, старый лис! — усмехался про себя Роке. — Но мы еще посмотрим, кто кого!» Мысль о том, чтобы избавиться от нежелательных компаньонов, жгла его темя, как раскаленное клеймо, которым выжигают тавро на воловьих шкурах; мозг под крышкой черепа был подобен выжженной пустыне, являющей глазам измученного путника потоки восхитительных миражей, где он, Роке, гордо восседал на золотом троне касика, а вокруг, среди груд золота и драгоценных камней, корчились в предсмертных муках его опрометчивые спутники. Думая об этом. Роке то и дело опускал руку за пазуху и, нашарив рубчатую рукоятку револьвера, гладил пальцем прохладный барабан, где крепко сидели семеро, как он говорил, его самых верных и надежных друзей с медными головками и надрезанными крест-накрест макушками. Такие пули по виду напоминали бутончики крошечных тюльпанов; попадая в лоб, они сносили полчерепа, а войдя в тело, распускались цветком и разворачивали внутренности подобно бычьему рогу.
Голова Роке была настолько одурманена этими восхитительными фантазиями, что его глаза не сразу обратили внимание на изменившийся вокруг путников пейзаж. Круглые колючие головы и мясистые листья на раздутых гигантскими бутылками стволах исчезли, уступив место стройным ребристым колоннам, вдвое, а порой и втрое превышавшим рост всадника. Струйки ветра тихими змейками посвистывали в их обрубленных вершинах, звезды крупными жемчужинами светились среди поредевших облаков, бросая на всадников густые полосы теней, порой сливавшихся в сплошной бархатный покров. Глянув на звезды, Роке успел отметить косо накренившийся зигзаг Скорпиона и даже представил себе янтарную каплю яда на шипе его изогнутого хвоста. Но в этот миг двигавшийся в трех шагах перед ним Тилькуате взмахнул рукой, в воздухе сверкнуло лезвие мачете, раздался влажный хруст мясистого ствола, и одна из вершинок внезапно рухнула, оросив лоб и веки Роке липким тягучим соком. Он потянулся к ленте, чтобы сорвать ее с головы и вытереть лоб, но тут его глаза обожгла такая резкая боль, словно ловкий погонщик щелкнул по ним концом сыромятного бича. Конь под Роке испуганно заржал, вскинул круп, едва не выкинув всадника из седла, но Роке кое-как удержался, плотно сжав коленями дрожащие лошадиные бока. Он уже ничего не видел, а только слышал хруст разрубаемых стволов, стоны своих спутников и злой храп лошадей, молотящих копытами по песку. Где-то во тьме, совсем рядом, грохнул револьверный выстрел, пуля обожгла щеку Роке, но следом в воздухе щелкнул кнут, и среди беспорядочного шума чуткое ухо ковбоя различило сухой шлепок упавшего на песок револьвера.
— Не стрелять, идиоты!.. — вскрикнул он, но тут чья-то рука жестко и властно зажала ему рот, а вслед за этим Роке услышал у самого уха тихий, но внятный шепот Тилькуате.
— Мой господин, кажется, хотел остаться один, — сказал старый индеец, чуть опалив шею ковбоя упавшим пеплом сигары.
— Да, хотел, — коротко ответил Роке, по привычке оборачивая на голос лицо с ослепшими глазами.
— Тогда за мной, господин!
Роке почувствовал, как Тилькуате выхватил повод из его ладони и как конь под ним с испуганного топтания перешел на ровную крупную рысь. Лошадь индейца скакала чуть впереди, ковбой слышал ее шумное дыхание. Он по-прежнему ничего не видел, но боль немного утихла, освободив место другим чувствам и впечатлениям; слух обострился и теперь различал сквозь стук восьми копыт глухой рокот далекого водопада, обветренная кожа на лице чутко отзывалась на быстрые касания и тонкие бесчисленные уколы придорожных ветвей, а когда эта пытка кончилась, Роке всей правой стороной своего тела ощутил нависающую над тропой скалу. Некоторое время Тилькуате скакал почти рядом с ним, но, когда его лошадь оторвалась и перешла на осторожный неторопливый шаг, ковбой догадался, что тропа сузилась до ширины одного всадника. Вскоре правое плечо Роке больно ударилось о выступ скалы, а когда он дернул повод влево, лошадь под ним оступилась, и ковбой услышал шорох камней, осыпающихся в пропасть по невидимому склону. Шум их падения не достиг его ушей, заглушенный мерным ревом воды, клокочущей на дне ущелья.
«Вода — это хорошо, — подумал Роке, — вода непременно куда-нибудь выведет, если только этот краснокожий не утащит меня к своему индейскому Вельзевулу, этому мерзкому каменному идолу Уицилопочтли!.. Выходит, если пойти вверх по реке и подняться по притоку, текущему с гор, непременно попадешь в это ущелье…»
— Мы почти у цели, мой господин, — вдруг услышал он голос Тилькуате в трех шагах впереди себя. — Ты и твои друзья не вняли голосу разума, и Уицилопочтли ослепил вас!
— При чем тут твой истукан! — сквозь зубы процедил Роке. — Ты сам нарочно заманил нас в заросли молочая и срубил несколько побегов, чтоб наши глаза выжгло брызнувшим соком!
— Если бы на ваших глазах были повязки, с ними не случилось бы этой беды, — спокойно возразил индеец.
— Но наши кони тоже ослепли, — проворчал Роке, — а они-то здесь совсем ни при чем! Ни одна лошадь не в состоянии запомнить дорогу, если она проехала по ней всего один раз.
— Ты прав, — сказал Тилькуате, — но лошади нам уже не нужны, дальше они не пройдут.
— Как это не пройдут? — воскликнул Роке. — А как же золото?.. Я что, потащу его на собственном горбу?!
— В мире нет коня, хребет которого мог бы вынести золото Монтесумы! — бросил Тилькуате. — Белые люди жадные, они грузят своих лошадей так, что у тех либо ломается позвоночник, либо они оступаются и срываются в пропасть! Так что я советую моему господину сойти на землю и следовать за мной!
— Советчик нашелся! — глухо проворчал Роке, соскакивая с седла и припадая спиной к скале. — Моя лошадь, как хочу, так и нагружаю, мне лучше знать, сколько она может вынести…
— Иди за мной, мой господин! — суровым голосом приказал старый индеец. — Старайся держаться ближе к скале, скоро тропа сузится до ширины твоей ступни.
Роке прижался спиной к шероховатому камню, широко раскинул руки и двинулся на голос, чутко ощупывая пальцами выступы и трещины на поверхности каменной стены, нависавшей над ним гигантской невидимой громадой. С каждым шагом рев водопада становился все ближе, и вскоре путникам уже приходилось изрядно напрягать свои глотки, чтобы перекричать его оглушительный грохот.
— Сейчас мы пойдем между летящей водой и незыблемой твердью, мой господин, — ночной цикадой звенел в ухе Роке голос Тилькуате. — С этого мига мы передаем наши жизни в крепкие руки Уицилопочтли!
— Передавай свою, а я со своей как-нибудь и сам управлюсь! — усмехнулся Роке, глубоко запуская пальцы в заросшую бархатным лишайником трещину и свободной рукой стирая со лба и щек мелкий водяной бисер. Теперь он всей кожей чувствовал, что плотная стена водопада низвергается в пропасть на расстоянии вытянутой руки, а когда тьма под его веками внезапно порозовела и расцвела лучистыми разноцветными вспышками, он понял, что над вершинами гор взошло солнце, обратившее падающую воду в каскад сверкающих бриллиантов, голубых топазов и нежно-зеленых изумрудов. Роке застонал от яркости этого видения, вытянул перед собой ладонь, но струя так сильно ударила его по пальцам, что едва не увлекла восторженного путника в грохочущую бездну. Он уже накренился вперед всем телом, ладонь скользнула по влажному осклизлому камню, в лицо ему пахнуло ледяной изморосью, Роке завис над лиловой тьмой, но в то же мгновенье рука Тилькуате ухватила ковбоя за пояс и сильным коротким рывком втащила в широкую каменную нишу, занавешенную от посторонних взоров плотной стеной падающей воды. Грохот водопада внезапно стих, словно провалившись куда-то под землю, и среди слабого, едва доносящегося из пропасти шума Роке услышал твердый голос старика индейца.
— Не пытайся промыть глаза водой, — сказал Тилькуате, — только хуже сделаешь.
Старик оказался прав; едва влага с пальцев проникла под веки, как глаза вновь обожгла резкая палящая боль.
— Сделай же что-нибудь! — едва сдерживая ярость, простонал Роке. — Я знаю, есть какие-то листья, их надо только немного пожевать и приложить к глазам…
— Есть листья, — влажным подземельным эхом отозвался голос старика.
Тилькуате взял Роке за руку, и они стали спускаться по широким невидимым ступеням. С каждым шагом вокруг становилось тише, и вскоре чуткий слух ковбоя улавливал лишь звон капель, падающих с высокого потолка.
— Где же твои листья? Я хочу видеть! Я должен видеть! — свистящим шепотом восклицал Роке, вертя головой по сторонам и раздувая тонкие ноздри, трепещущие, как у собаки, идущей по пахучему звериному следу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Я понял тебя, Черная Змея! — зло процедил Роке и, оглянувшись на остальных, вплотную подступивших к дверям заведения, коротко буркнул: — Молчать, сучьи дети! И делать все, что вам велят, ясно?
Его партнеры по картам молча закивали, и лишь Мигель Каррера чуть приоткрыл рот, но, заметив, как рука Роке легла на рукоятку револьвера, быстро шлепнул себя по губам тыльной стороной ладони.
— Тогда по коням! — сухо скомандовал Роке.
Не прошло и четверти часа, как группа из шести всадников неспешной рысцой выехала на окраину Комалы. К этому времени тучи немного разошлись, и луна, показываясь в просветах, озаряла окрестности бледным призрачным светом. Она словно сопровождала ночных путников, то уставя на них свой щербатый серебряный лик, то вновь смущенно скрывая его за рваной облачной вуалью. Но всадникам, по-видимому, не было никакого дела до этих ночных красот; как только поселок остался за песчаным бугром, поросшим колючками и чертополохом, передовой пустил коня в карьер и, слегка откинувшись назад, начал быстро отрываться от остальных. Те, впрочем, не стали дожидаться особой команды; плети защелкали по конским крупам, и вскоре группа всадников почти слилась в вытянутое пятно с рваными краями, быстрой тенью летящее над плотно утоптанной дорогой. Ее широкая, избитая колесами и копытами лента то спускалась плавными изгибами в глинистые низины, вырытые ветрами и дождливыми паводками, то прорубалась резкими зигзагами между отвесными скалами, вторящими стуку конских копыт сухим раскатистым эхом.
Когда каменное ущелье вновь сменилось равниной, густо покрытой колючей порослью кактусов всевозможных форм и размеров, свет луны внезапно погас, поглощенный огромной лиловой тучей, и в наступившей темноте отчетливо прозвучал голос старого индейца.
— Наденьте повязки! — торжественно и мерно произнес он. — Когда я прикажу снять их, вы увидите такое, чего до вас не видел ни один белый человек со времен Эрнандо Кортеса и его головорезов!
— Он еще будет нам приказывать в этой темнотище! — чуть слышно проворчал Мигель Каррера.
— Два! — сухо и коротко бросил Тилькуате, и в тот же миг Каррера ощутил под подбородком круглый холодок револьверного дула.
Он досадливо скрипнул зубами, двумя пальцами осторожно отвел от кадыка револьверный ствол, а затем сорвал с головы шляпу, выдернул нож из-за пояса и с нарочитым треском стал спарывать с тульи широкую ленту из плотного черного шелка, чтобы завязать глаза. Вскоре к нему присоединились остальные. Когда вся эта возня затихла, Тилькуате раскурил потухший окурок сигары и, выпустив в сторону своих попутчиков струю едкого дыма, сказал:
— Идущий вослед дыму находит огонь!
«Воистину так!» — чуть не сорвалось с дрожащих от волнения уст Роке, но он вовремя сдержался и лишь в мыслях послал длинное многоступенчатое ругательство в сторону тлеющего кончика сигары. Черная лента плотно охватывала его лоб, но не спускалась ниже бровей, так что глаза Роке, уже привыкшие к темноте, отчетливо различали сгорбленный силуэт старого индейца, до пояса выступавший над черной игольчатой стеной из кактусов и колючек.
«Ни одной звезды, как назло! — подумал Роке, напряженно вглядываясь в плотный лиловый слой облаков. — Эту тропу я еще как-нибудь отыщу, а дальше?»
Тилькуате натянул поводья, лошадь под ним захрапела, стукнула копытами в песок и, развернувшись среди едва различимых в темноте стволов и толстых колючих лопастей кактусов, пошла по тропе, видимой, наверное, лишь глазам старого индейца. Рубиновый огонек сигары исчез из виду, и остальным всадникам пришлось невольно напрягать обоняние, чтобы уловить едкий запах табачного дыма и не сбиться с узкой тропки, петляющей между кактусами. Острые крепкие шипы и колючки царапали лбы, щеки, руки всадников, насквозь пробивали складки курток из буйволовой кожи, но люди, до предела распаленные мечтой о близком обогащении, казалось, не замечали этого и лишь время от времени резким движением стряхивали с лиц и ладоней выступившую кровь. При этом Роке то и дело задирал голову, стараясь поймать хоть малейший просвет между тучами, и, когда ему это удавалось, отмечал в своей памяти на миг вспыхнувшую в черной бездне звезду.
«Хитер, старый лис! — усмехался про себя Роке. — Но мы еще посмотрим, кто кого!» Мысль о том, чтобы избавиться от нежелательных компаньонов, жгла его темя, как раскаленное клеймо, которым выжигают тавро на воловьих шкурах; мозг под крышкой черепа был подобен выжженной пустыне, являющей глазам измученного путника потоки восхитительных миражей, где он, Роке, гордо восседал на золотом троне касика, а вокруг, среди груд золота и драгоценных камней, корчились в предсмертных муках его опрометчивые спутники. Думая об этом. Роке то и дело опускал руку за пазуху и, нашарив рубчатую рукоятку револьвера, гладил пальцем прохладный барабан, где крепко сидели семеро, как он говорил, его самых верных и надежных друзей с медными головками и надрезанными крест-накрест макушками. Такие пули по виду напоминали бутончики крошечных тюльпанов; попадая в лоб, они сносили полчерепа, а войдя в тело, распускались цветком и разворачивали внутренности подобно бычьему рогу.
Голова Роке была настолько одурманена этими восхитительными фантазиями, что его глаза не сразу обратили внимание на изменившийся вокруг путников пейзаж. Круглые колючие головы и мясистые листья на раздутых гигантскими бутылками стволах исчезли, уступив место стройным ребристым колоннам, вдвое, а порой и втрое превышавшим рост всадника. Струйки ветра тихими змейками посвистывали в их обрубленных вершинах, звезды крупными жемчужинами светились среди поредевших облаков, бросая на всадников густые полосы теней, порой сливавшихся в сплошной бархатный покров. Глянув на звезды, Роке успел отметить косо накренившийся зигзаг Скорпиона и даже представил себе янтарную каплю яда на шипе его изогнутого хвоста. Но в этот миг двигавшийся в трех шагах перед ним Тилькуате взмахнул рукой, в воздухе сверкнуло лезвие мачете, раздался влажный хруст мясистого ствола, и одна из вершинок внезапно рухнула, оросив лоб и веки Роке липким тягучим соком. Он потянулся к ленте, чтобы сорвать ее с головы и вытереть лоб, но тут его глаза обожгла такая резкая боль, словно ловкий погонщик щелкнул по ним концом сыромятного бича. Конь под Роке испуганно заржал, вскинул круп, едва не выкинув всадника из седла, но Роке кое-как удержался, плотно сжав коленями дрожащие лошадиные бока. Он уже ничего не видел, а только слышал хруст разрубаемых стволов, стоны своих спутников и злой храп лошадей, молотящих копытами по песку. Где-то во тьме, совсем рядом, грохнул револьверный выстрел, пуля обожгла щеку Роке, но следом в воздухе щелкнул кнут, и среди беспорядочного шума чуткое ухо ковбоя различило сухой шлепок упавшего на песок револьвера.
— Не стрелять, идиоты!.. — вскрикнул он, но тут чья-то рука жестко и властно зажала ему рот, а вслед за этим Роке услышал у самого уха тихий, но внятный шепот Тилькуате.
— Мой господин, кажется, хотел остаться один, — сказал старый индеец, чуть опалив шею ковбоя упавшим пеплом сигары.
— Да, хотел, — коротко ответил Роке, по привычке оборачивая на голос лицо с ослепшими глазами.
— Тогда за мной, господин!
Роке почувствовал, как Тилькуате выхватил повод из его ладони и как конь под ним с испуганного топтания перешел на ровную крупную рысь. Лошадь индейца скакала чуть впереди, ковбой слышал ее шумное дыхание. Он по-прежнему ничего не видел, но боль немного утихла, освободив место другим чувствам и впечатлениям; слух обострился и теперь различал сквозь стук восьми копыт глухой рокот далекого водопада, обветренная кожа на лице чутко отзывалась на быстрые касания и тонкие бесчисленные уколы придорожных ветвей, а когда эта пытка кончилась, Роке всей правой стороной своего тела ощутил нависающую над тропой скалу. Некоторое время Тилькуате скакал почти рядом с ним, но, когда его лошадь оторвалась и перешла на осторожный неторопливый шаг, ковбой догадался, что тропа сузилась до ширины одного всадника. Вскоре правое плечо Роке больно ударилось о выступ скалы, а когда он дернул повод влево, лошадь под ним оступилась, и ковбой услышал шорох камней, осыпающихся в пропасть по невидимому склону. Шум их падения не достиг его ушей, заглушенный мерным ревом воды, клокочущей на дне ущелья.
«Вода — это хорошо, — подумал Роке, — вода непременно куда-нибудь выведет, если только этот краснокожий не утащит меня к своему индейскому Вельзевулу, этому мерзкому каменному идолу Уицилопочтли!.. Выходит, если пойти вверх по реке и подняться по притоку, текущему с гор, непременно попадешь в это ущелье…»
— Мы почти у цели, мой господин, — вдруг услышал он голос Тилькуате в трех шагах впереди себя. — Ты и твои друзья не вняли голосу разума, и Уицилопочтли ослепил вас!
— При чем тут твой истукан! — сквозь зубы процедил Роке. — Ты сам нарочно заманил нас в заросли молочая и срубил несколько побегов, чтоб наши глаза выжгло брызнувшим соком!
— Если бы на ваших глазах были повязки, с ними не случилось бы этой беды, — спокойно возразил индеец.
— Но наши кони тоже ослепли, — проворчал Роке, — а они-то здесь совсем ни при чем! Ни одна лошадь не в состоянии запомнить дорогу, если она проехала по ней всего один раз.
— Ты прав, — сказал Тилькуате, — но лошади нам уже не нужны, дальше они не пройдут.
— Как это не пройдут? — воскликнул Роке. — А как же золото?.. Я что, потащу его на собственном горбу?!
— В мире нет коня, хребет которого мог бы вынести золото Монтесумы! — бросил Тилькуате. — Белые люди жадные, они грузят своих лошадей так, что у тех либо ломается позвоночник, либо они оступаются и срываются в пропасть! Так что я советую моему господину сойти на землю и следовать за мной!
— Советчик нашелся! — глухо проворчал Роке, соскакивая с седла и припадая спиной к скале. — Моя лошадь, как хочу, так и нагружаю, мне лучше знать, сколько она может вынести…
— Иди за мной, мой господин! — суровым голосом приказал старый индеец. — Старайся держаться ближе к скале, скоро тропа сузится до ширины твоей ступни.
Роке прижался спиной к шероховатому камню, широко раскинул руки и двинулся на голос, чутко ощупывая пальцами выступы и трещины на поверхности каменной стены, нависавшей над ним гигантской невидимой громадой. С каждым шагом рев водопада становился все ближе, и вскоре путникам уже приходилось изрядно напрягать свои глотки, чтобы перекричать его оглушительный грохот.
— Сейчас мы пойдем между летящей водой и незыблемой твердью, мой господин, — ночной цикадой звенел в ухе Роке голос Тилькуате. — С этого мига мы передаем наши жизни в крепкие руки Уицилопочтли!
— Передавай свою, а я со своей как-нибудь и сам управлюсь! — усмехнулся Роке, глубоко запуская пальцы в заросшую бархатным лишайником трещину и свободной рукой стирая со лба и щек мелкий водяной бисер. Теперь он всей кожей чувствовал, что плотная стена водопада низвергается в пропасть на расстоянии вытянутой руки, а когда тьма под его веками внезапно порозовела и расцвела лучистыми разноцветными вспышками, он понял, что над вершинами гор взошло солнце, обратившее падающую воду в каскад сверкающих бриллиантов, голубых топазов и нежно-зеленых изумрудов. Роке застонал от яркости этого видения, вытянул перед собой ладонь, но струя так сильно ударила его по пальцам, что едва не увлекла восторженного путника в грохочущую бездну. Он уже накренился вперед всем телом, ладонь скользнула по влажному осклизлому камню, в лицо ему пахнуло ледяной изморосью, Роке завис над лиловой тьмой, но в то же мгновенье рука Тилькуате ухватила ковбоя за пояс и сильным коротким рывком втащила в широкую каменную нишу, занавешенную от посторонних взоров плотной стеной падающей воды. Грохот водопада внезапно стих, словно провалившись куда-то под землю, и среди слабого, едва доносящегося из пропасти шума Роке услышал твердый голос старика индейца.
— Не пытайся промыть глаза водой, — сказал Тилькуате, — только хуже сделаешь.
Старик оказался прав; едва влага с пальцев проникла под веки, как глаза вновь обожгла резкая палящая боль.
— Сделай же что-нибудь! — едва сдерживая ярость, простонал Роке. — Я знаю, есть какие-то листья, их надо только немного пожевать и приложить к глазам…
— Есть листья, — влажным подземельным эхом отозвался голос старика.
Тилькуате взял Роке за руку, и они стали спускаться по широким невидимым ступеням. С каждым шагом вокруг становилось тише, и вскоре чуткий слух ковбоя улавливал лишь звон капель, падающих с высокого потолка.
— Где же твои листья? Я хочу видеть! Я должен видеть! — свистящим шепотом восклицал Роке, вертя головой по сторонам и раздувая тонкие ноздри, трепещущие, как у собаки, идущей по пахучему звериному следу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47