Доктор Рэнсом каждый день воскрешал людей из мертвых — через массаж сердца.
Джим воззрился на собственные руки, отказываясь верить в их чудодейственную силу. Он поднял ладони на свет, дав солнцу согреть кожу. Впервые с начала войны в нем всколыхнулась бурная волна надежды. Если он смог поднять из мертвых японского летчика, значит, сможет поднять и себя самого, и миллионы китайцев, которые погибли на войне и продолжают гибнуть в боях за Шанхай, ради добычи столь же призрачной, как и сокровища с олимпийского стадиона. Он поднимет Бейси, когда того убьют охраняющие стадион гоминьдановцы, но остальных членов банды поднимать не станет, и уж ни при каких раскладах ни лейтенанта Прайса, ни капитана Сунга. Он воскресит отца и мать, доктора Рэнсома и миссис Винсент, и британских заключенных из больнички в Лунхуа. Он воскресит японских авиаторов, которые разбросаны по канавам вокруг аэродрома, и, конечно, достаточное количество техников и инженерного персонала, чтобы привести в рабочее состояние целую эскадрилью самолетов.
Японец едва заметно хватанул воздух ртом. Зрачки у него дрогнули и даже как будто пошли по кругу, как у тех пациентов, которых оживлял доктор Рэнсом. Он едва-едва начал возвращаться к жизни, но Джим знал, что его все равно придется оставить тут, у канала. Руки и плечи у него задрожали от прошедшего сквозь них разряда той самой энергии, что дала силу и солнцу, и бомбе, которую сбросили на Нагасаки и взрыву которой Джим был свидетель. Джим уже представлял себе, как аккуратненько встанут из мертвых миссис Филипс и миссис Гилмор и станут слушать с обычным сосредоточенным и несколько озадаченным выражением на лицах его историю о том, как он их спас. Он представил себе доктора Рэнсома, который отряхивает землю с плеча, и миссис Винсент, которая неодобрительно косится через плечо на отверстую могилу…
Джим втянул из десен гной и кровь и, наскоро проглотив, соскользнул по влажной траве в мелкую теплую воду канала. Успокоившись и поймав равновесие, он умылся. Ему хотелось выглядеть наилучшим образом, когда миссис Винсент откроет глаза и снова его увидит. Он вытер руки о щеки молодого летчика. Этого придется оставить прямо здесь, но ведь Джиму теперь, совсем как доктору Рэнсому, придется тратить всего по нескольку секунд на каждого нетерпеливо ожидающего своей очереди покойника.
***
Джим бежал через низину к лагерю, примечая на ходу, что орудия в Путуне и Хуньджяо как-то все вдруг замолчали. Через летное поле к ангарам подошла и остановилась колонна военных грузовиков; на диспетчерскую вышку карабкались вооруженные люди в американских касках. Над Лунхуа кружили целые стаи «мустангов», в сомкнутом строю, слитной воздушной волной прибивая к земле сухую траву. Помахав им рукой, Джим бросился к лагерной ограде. Он знал, что американские самолеты прибыли сюда не случайно: они станут вывозить всех тех, кого ему удастся воскресить. У погребальных курганов к западу от лагеря стояли трое китайцев с мотыгами, первые из пострадавших от войны, которые пришли его приветствовать. Он окликнул двоих европейцев в лагерных робах, которые выбрались из широко разлившегося ручья с самодельным бреднем в руках. Они оглянулись на Джима и тоже что-то крикнули в ответ, как будто удивившись тому, что они снова живы и что в руках у них это скромное средство труда.
Джим перелез через проволоку и побежал по гаревой дорожке к лагерной больничке. На кладбище стояли люди с лопатами, прикрывая ладонями глаза от непривычного дневного света. Они что, сами выкопались, по собственной инициативе? Подбежав уже почти к самому больничному крыльцу, Джим попытался унять бившую его дрожь. Бамбуковая дверь была раскрыта настежь, и в воздухе клубилась туча мух: праздник кончился. В дверном проеме стоял рыжеволосый человек в новенькой американской форме и стряхивал мух с лица, а на лице у него была зеленая марлевая повязка. В руке человек держал инсектицидную бомбу.
— Доктор Рэнсом!… — Джим выплюнул скопившуюся во рту кровь и взлетел на полусгнившее крыльцо. — Вы вернулись, доктор Рэнсом! Все в порядке, теперь все возвращаются! Я пойду найду миссис Винсент!…
Он попытался нырнуть мимо доктора Рэнсома в темноту, но тот перехватил его за плечи.
— Постой, Джим, не спеши… Я так и знал, что ты где-нибудь поблизости. — Он снял с лица маску и, притянув Джима к себе, принялся изучать его десны, не обращая внимания на кровь, которая мигом испятнала новенькую, с иголочки, американскую армейскую рубашку. — Тебя ждут родители, Джим. Бедолага, ты никогда не поверишь, что война действительно кончилась.
ЧАСТЬ IV
42
Страшный город
Два месяца спустя, накануне отплытия в Англию, сойдя со сходней парохода «Аррава» и в последний раз ступив на китайскую землю, Джим вспомнил слова доктора Рэнсома. Облаченный в шелковые рубашку и галстук и в серый фланелевый костюм, купленный в универмаге «Синсиер компании, Джим вежливо пропустил вперед пожилую чету англичан и подождал, пока те проковыляют по деревянному настилу. Внизу была Дамба, во всем мишурном и многошумном блеске наступающей ночи. Все свободное место на набережной было запружено тысячами китайцев, которые кое-как протискивались между трамваями и лимузинами, джипами и грузовиками американской армии, ордами пеших и велорикш. И все они выглядывали британских и американских военнослужащих, которые то и дело возникали у входов в стоящие вдоль Дамбы отели. С пристани, скрытой от Джима баком и кормой „Арравы“, сошли на берег отправленные в увольнительную моряки со ставшего на якорь посреди реки американского крейсера. Они едва успели ступить с борта своего десантного баркаса на твердую землю, а китайцы уже ринулись вперед: сотни карманников и велорикш, проституток и зазывал из ночных баров, лоточников, продающих вразнос разлитый в бутылки из-под „Джонни Уокера“ самогон, торговцы золотом и продавцы опиума, то есть граждане Шанхая в его вечернем варианте, сплошь черный шелк, лисий мех, фальшивый блеск.
Молодые американские моряки протискивались сквозь обитателей сампанов и орущих полицейских из военной полиции. Моряки пытались держаться вместе и вместе же отбиваться от толпы желающих радушно принять столь дорогих гостей. Но, не успев добраться даже до первой остановки, где можно было бы сесть на трамвай и отправиться в самый центр Дамбы, они были сметены безостановочным потоком рикш, их руки уже лежали на плечах девочек из местных баров, а девочки вовсю кричали непристойности лощеным сутенерам, которые сидели за штурвалами довоенных «паккардов», взятых в свое время из гаражей на тихих улочках возле Нанкинского шоссе.
Над панорамой шанхайского вечера царили три огромных киноэкрана, которые стояли на трех сооруженных вдоль Дамбы подмостках. По договоренности с командованием американского военно-морского флота, генерал-националист, получивший пост военного коменданта Шанхая, организовал на них в режиме нон-стоп показ кинохроники с европейского и тихоокеанского театров боевых действий, для того чтобы дать жителям Шанхая возможность хоть одним глазком взглянуть на недавно завершенную мировую войну.
Джим шагнул с шатких мостков на землю и посмотрел вверх на мелко подрагивающее изображение на экране, у которого едва хватало сил конкурировать с неоновыми вывесками и бегущими огнями на фасадах отелей и ночных клубов. Сквозь шум дорожного движения лишь время от времени пробивались гулкие, как отдаленный артиллерийский залп, фрагменты звукового сопровождения. Он начал войну с просмотра кинохроники в часовне Шанхайского собора — и вот теперь собрался распрощаться с ней под теми же самыми, почти не изменившимся за эти годы образами — русские пулеметчики идут вперед через развалины Сталинграда, американские морпехи при помощи огнеметов выкуривают японцев с какого-то тихоокеанского островка, истребители Королевских военно-воздушных сил расстреливают на ходу немецкий товарняк с боеприпасами… Примерно через каждые десять минут на экране появлялись китайские иероглифы и бесчисленные гоминьдановские армии на параде в Нанкине принимались приветствовать стоящего на трибуне победоносного генералиссимуса Чана. Из всех участников и творцов истории никак не были отмечены только китайские коммунисты, но ведь, в конце концов, их не так давно окончательно выбили из Шанхая и из всех других прибрежных городов. Их вклад в победу уже давно был сброшен со счетов, погребен под наслоениями киножурналов, которые упорно настаивали на собственной версии войны.
За те два месяца, которые прошли с момента его возвращения на Амхерст-авеню, Джим часто ходил во вновь открывшиеся шанхайские кинотеатры. Родители медленно приходили в себя после собственных нескольких лет заключения, проведенных в концлагере Сучжоу, и у Джима было полным-полно свободного времени, чтобы вволю помотаться по Шанхаю. После визита к дантисту, русскому белоэмигранту во Французской Концессии, он велел Янгу везти его на «линкольн-зефире» в «Гранд» или в «Катай», где садился в самом первом ряду огромного прохладного зала и смотрел очередную экранизацию «Батаанга» или «Женщины-воина».
Янг не понимал, зачем Джиму по многу раз смотреть одни и те же фильмы. В свою очередь, Джим задавался не менее темным вопросом: как Янг провел все эти годы — в качестве водителя и денщика у какого-нибудь китайского генерала-коллаборациониста, или переводчика у японцев, или же, наконец, гоминьдановского агента, работающего по совместительству на коммунистов? Янг появился на своем лимузине в тот же самый день, когда родители вернулись на Амхерст-авеню, быстро и почти не торгуясь, продал машину отцу Джима и восстановился в должности семейного шофера. Янг уже появлялся в эпизодических ролях в двух фильмах, недавно отснятых на возрожденной Шанхайской киностудии. Джим подозревал, что пока он сидит в кинотеатре «Катай» на очередном сдвоенном киносеансе, Янг сдает машину в аренду в качестве реквизита для очередной киносъемки.
Эти голливудские фильмы, так же как и парящие над человеческим муравейником Дамбы ролики кинохроники, безмерно восхищали Джима. После того как дантист как следует потрудился над его челюстью, а другой врач заживил поврежденное мягкое нёбо, Джим довольно быстро начал набирать вес. Днем, один за большим обеденным столом, он ел столько, сколько влезет, а по ночам безмятежно отсыпался в собственной спальне на верхнем этаже сказочного, ирреального дома на Амхерст-авеню, который когда-то и впрямь был его родным домом, но теперь казался точно такой же малодостоверной иллюзией, как продукция Шанхайской киностудии.
На протяжении всего того времени, что он прожил на Амхерст-авеню, Джим часто думал о своей выгородке в лагерной комнате миссис Винсент. В конце октября он велел Янгу отвезти его в Лунхуа; Янгу это явно пришлось не по вкусу, но возражать он не стал. Они покружили по западным предместьям Шанхая и вскоре выехали к первому из прикрывающих подъезды к городу укрепленных контрольно-пропускных пунктов. Солдаты-националисты, сидя на американских танках, заворачивали прочь сотни отчаявшихся, лишенных земли и риса крестьян, которые пытались пробраться в Шанхай, чтобы хоть как-то выжить. Вокруг выгоревшего олимпийского стадиона в Наньдао вырос целый город из глинобитных хибарок со стенами, укрепленными где старой автомобильной покрышкой, где баком из-под авиационного керосина. Над трибунами стадиона по-прежнему поднимался дым — и служил ориентиром для американских летчиков, которые летели сюда над Желтым морем с баз в Японии и на Окинаве.
Когда они свернули на окружную дорогу, Джим принялся во все глаза смотреть на аэродром Лунхуа, который успел превратиться в розовую мечту любого летчика. На летном поле десятками стояли самолеты военно-морских и военно-воздушных сил США, новенькие, только что спущенные с конвейера истребители и сияющие хромированным покрытием транспортные самолеты, которые хоть сейчас можно было выставлять в рекламных витринах на Нанкинском шоссе.
Джим ожидал увидеть лагерь в полном запустении, но ничего подобного: бывшая тюрьма ожила опять, на столбы по периметру натягивали новенькую колючую проволоку.
Несмотря на то что война уже три месяца как кончилась, в этом тщательно охраняемом компаунде до сих пор жили сотни три граждан Соединенного Королевства. В бывших спальных помещениях блока Е обитали теперь целые семьи, понастроившие клетушек из стенок американских ящиков для НЗ, парашютных коробов и стопок нечитанных номеров «Ридерз дайджест». Когда Джим, в поисках бывшей выгородки Бейси, попытался вытянуть из самодельной стены один журнал, его бесцеремоннейшим образом прогнали вон.
Оставив жильцов сторожить свои сокровища, он дал знак Янгу подъехать к блоку G. В комнате Винсентов жила теперь китайская ама, которая работала на обитавшую через коридор британскую пару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Джим воззрился на собственные руки, отказываясь верить в их чудодейственную силу. Он поднял ладони на свет, дав солнцу согреть кожу. Впервые с начала войны в нем всколыхнулась бурная волна надежды. Если он смог поднять из мертвых японского летчика, значит, сможет поднять и себя самого, и миллионы китайцев, которые погибли на войне и продолжают гибнуть в боях за Шанхай, ради добычи столь же призрачной, как и сокровища с олимпийского стадиона. Он поднимет Бейси, когда того убьют охраняющие стадион гоминьдановцы, но остальных членов банды поднимать не станет, и уж ни при каких раскладах ни лейтенанта Прайса, ни капитана Сунга. Он воскресит отца и мать, доктора Рэнсома и миссис Винсент, и британских заключенных из больнички в Лунхуа. Он воскресит японских авиаторов, которые разбросаны по канавам вокруг аэродрома, и, конечно, достаточное количество техников и инженерного персонала, чтобы привести в рабочее состояние целую эскадрилью самолетов.
Японец едва заметно хватанул воздух ртом. Зрачки у него дрогнули и даже как будто пошли по кругу, как у тех пациентов, которых оживлял доктор Рэнсом. Он едва-едва начал возвращаться к жизни, но Джим знал, что его все равно придется оставить тут, у канала. Руки и плечи у него задрожали от прошедшего сквозь них разряда той самой энергии, что дала силу и солнцу, и бомбе, которую сбросили на Нагасаки и взрыву которой Джим был свидетель. Джим уже представлял себе, как аккуратненько встанут из мертвых миссис Филипс и миссис Гилмор и станут слушать с обычным сосредоточенным и несколько озадаченным выражением на лицах его историю о том, как он их спас. Он представил себе доктора Рэнсома, который отряхивает землю с плеча, и миссис Винсент, которая неодобрительно косится через плечо на отверстую могилу…
Джим втянул из десен гной и кровь и, наскоро проглотив, соскользнул по влажной траве в мелкую теплую воду канала. Успокоившись и поймав равновесие, он умылся. Ему хотелось выглядеть наилучшим образом, когда миссис Винсент откроет глаза и снова его увидит. Он вытер руки о щеки молодого летчика. Этого придется оставить прямо здесь, но ведь Джиму теперь, совсем как доктору Рэнсому, придется тратить всего по нескольку секунд на каждого нетерпеливо ожидающего своей очереди покойника.
***
Джим бежал через низину к лагерю, примечая на ходу, что орудия в Путуне и Хуньджяо как-то все вдруг замолчали. Через летное поле к ангарам подошла и остановилась колонна военных грузовиков; на диспетчерскую вышку карабкались вооруженные люди в американских касках. Над Лунхуа кружили целые стаи «мустангов», в сомкнутом строю, слитной воздушной волной прибивая к земле сухую траву. Помахав им рукой, Джим бросился к лагерной ограде. Он знал, что американские самолеты прибыли сюда не случайно: они станут вывозить всех тех, кого ему удастся воскресить. У погребальных курганов к западу от лагеря стояли трое китайцев с мотыгами, первые из пострадавших от войны, которые пришли его приветствовать. Он окликнул двоих европейцев в лагерных робах, которые выбрались из широко разлившегося ручья с самодельным бреднем в руках. Они оглянулись на Джима и тоже что-то крикнули в ответ, как будто удивившись тому, что они снова живы и что в руках у них это скромное средство труда.
Джим перелез через проволоку и побежал по гаревой дорожке к лагерной больничке. На кладбище стояли люди с лопатами, прикрывая ладонями глаза от непривычного дневного света. Они что, сами выкопались, по собственной инициативе? Подбежав уже почти к самому больничному крыльцу, Джим попытался унять бившую его дрожь. Бамбуковая дверь была раскрыта настежь, и в воздухе клубилась туча мух: праздник кончился. В дверном проеме стоял рыжеволосый человек в новенькой американской форме и стряхивал мух с лица, а на лице у него была зеленая марлевая повязка. В руке человек держал инсектицидную бомбу.
— Доктор Рэнсом!… — Джим выплюнул скопившуюся во рту кровь и взлетел на полусгнившее крыльцо. — Вы вернулись, доктор Рэнсом! Все в порядке, теперь все возвращаются! Я пойду найду миссис Винсент!…
Он попытался нырнуть мимо доктора Рэнсома в темноту, но тот перехватил его за плечи.
— Постой, Джим, не спеши… Я так и знал, что ты где-нибудь поблизости. — Он снял с лица маску и, притянув Джима к себе, принялся изучать его десны, не обращая внимания на кровь, которая мигом испятнала новенькую, с иголочки, американскую армейскую рубашку. — Тебя ждут родители, Джим. Бедолага, ты никогда не поверишь, что война действительно кончилась.
ЧАСТЬ IV
42
Страшный город
Два месяца спустя, накануне отплытия в Англию, сойдя со сходней парохода «Аррава» и в последний раз ступив на китайскую землю, Джим вспомнил слова доктора Рэнсома. Облаченный в шелковые рубашку и галстук и в серый фланелевый костюм, купленный в универмаге «Синсиер компании, Джим вежливо пропустил вперед пожилую чету англичан и подождал, пока те проковыляют по деревянному настилу. Внизу была Дамба, во всем мишурном и многошумном блеске наступающей ночи. Все свободное место на набережной было запружено тысячами китайцев, которые кое-как протискивались между трамваями и лимузинами, джипами и грузовиками американской армии, ордами пеших и велорикш. И все они выглядывали британских и американских военнослужащих, которые то и дело возникали у входов в стоящие вдоль Дамбы отели. С пристани, скрытой от Джима баком и кормой „Арравы“, сошли на берег отправленные в увольнительную моряки со ставшего на якорь посреди реки американского крейсера. Они едва успели ступить с борта своего десантного баркаса на твердую землю, а китайцы уже ринулись вперед: сотни карманников и велорикш, проституток и зазывал из ночных баров, лоточников, продающих вразнос разлитый в бутылки из-под „Джонни Уокера“ самогон, торговцы золотом и продавцы опиума, то есть граждане Шанхая в его вечернем варианте, сплошь черный шелк, лисий мех, фальшивый блеск.
Молодые американские моряки протискивались сквозь обитателей сампанов и орущих полицейских из военной полиции. Моряки пытались держаться вместе и вместе же отбиваться от толпы желающих радушно принять столь дорогих гостей. Но, не успев добраться даже до первой остановки, где можно было бы сесть на трамвай и отправиться в самый центр Дамбы, они были сметены безостановочным потоком рикш, их руки уже лежали на плечах девочек из местных баров, а девочки вовсю кричали непристойности лощеным сутенерам, которые сидели за штурвалами довоенных «паккардов», взятых в свое время из гаражей на тихих улочках возле Нанкинского шоссе.
Над панорамой шанхайского вечера царили три огромных киноэкрана, которые стояли на трех сооруженных вдоль Дамбы подмостках. По договоренности с командованием американского военно-морского флота, генерал-националист, получивший пост военного коменданта Шанхая, организовал на них в режиме нон-стоп показ кинохроники с европейского и тихоокеанского театров боевых действий, для того чтобы дать жителям Шанхая возможность хоть одним глазком взглянуть на недавно завершенную мировую войну.
Джим шагнул с шатких мостков на землю и посмотрел вверх на мелко подрагивающее изображение на экране, у которого едва хватало сил конкурировать с неоновыми вывесками и бегущими огнями на фасадах отелей и ночных клубов. Сквозь шум дорожного движения лишь время от времени пробивались гулкие, как отдаленный артиллерийский залп, фрагменты звукового сопровождения. Он начал войну с просмотра кинохроники в часовне Шанхайского собора — и вот теперь собрался распрощаться с ней под теми же самыми, почти не изменившимся за эти годы образами — русские пулеметчики идут вперед через развалины Сталинграда, американские морпехи при помощи огнеметов выкуривают японцев с какого-то тихоокеанского островка, истребители Королевских военно-воздушных сил расстреливают на ходу немецкий товарняк с боеприпасами… Примерно через каждые десять минут на экране появлялись китайские иероглифы и бесчисленные гоминьдановские армии на параде в Нанкине принимались приветствовать стоящего на трибуне победоносного генералиссимуса Чана. Из всех участников и творцов истории никак не были отмечены только китайские коммунисты, но ведь, в конце концов, их не так давно окончательно выбили из Шанхая и из всех других прибрежных городов. Их вклад в победу уже давно был сброшен со счетов, погребен под наслоениями киножурналов, которые упорно настаивали на собственной версии войны.
За те два месяца, которые прошли с момента его возвращения на Амхерст-авеню, Джим часто ходил во вновь открывшиеся шанхайские кинотеатры. Родители медленно приходили в себя после собственных нескольких лет заключения, проведенных в концлагере Сучжоу, и у Джима было полным-полно свободного времени, чтобы вволю помотаться по Шанхаю. После визита к дантисту, русскому белоэмигранту во Французской Концессии, он велел Янгу везти его на «линкольн-зефире» в «Гранд» или в «Катай», где садился в самом первом ряду огромного прохладного зала и смотрел очередную экранизацию «Батаанга» или «Женщины-воина».
Янг не понимал, зачем Джиму по многу раз смотреть одни и те же фильмы. В свою очередь, Джим задавался не менее темным вопросом: как Янг провел все эти годы — в качестве водителя и денщика у какого-нибудь китайского генерала-коллаборациониста, или переводчика у японцев, или же, наконец, гоминьдановского агента, работающего по совместительству на коммунистов? Янг появился на своем лимузине в тот же самый день, когда родители вернулись на Амхерст-авеню, быстро и почти не торгуясь, продал машину отцу Джима и восстановился в должности семейного шофера. Янг уже появлялся в эпизодических ролях в двух фильмах, недавно отснятых на возрожденной Шанхайской киностудии. Джим подозревал, что пока он сидит в кинотеатре «Катай» на очередном сдвоенном киносеансе, Янг сдает машину в аренду в качестве реквизита для очередной киносъемки.
Эти голливудские фильмы, так же как и парящие над человеческим муравейником Дамбы ролики кинохроники, безмерно восхищали Джима. После того как дантист как следует потрудился над его челюстью, а другой врач заживил поврежденное мягкое нёбо, Джим довольно быстро начал набирать вес. Днем, один за большим обеденным столом, он ел столько, сколько влезет, а по ночам безмятежно отсыпался в собственной спальне на верхнем этаже сказочного, ирреального дома на Амхерст-авеню, который когда-то и впрямь был его родным домом, но теперь казался точно такой же малодостоверной иллюзией, как продукция Шанхайской киностудии.
На протяжении всего того времени, что он прожил на Амхерст-авеню, Джим часто думал о своей выгородке в лагерной комнате миссис Винсент. В конце октября он велел Янгу отвезти его в Лунхуа; Янгу это явно пришлось не по вкусу, но возражать он не стал. Они покружили по западным предместьям Шанхая и вскоре выехали к первому из прикрывающих подъезды к городу укрепленных контрольно-пропускных пунктов. Солдаты-националисты, сидя на американских танках, заворачивали прочь сотни отчаявшихся, лишенных земли и риса крестьян, которые пытались пробраться в Шанхай, чтобы хоть как-то выжить. Вокруг выгоревшего олимпийского стадиона в Наньдао вырос целый город из глинобитных хибарок со стенами, укрепленными где старой автомобильной покрышкой, где баком из-под авиационного керосина. Над трибунами стадиона по-прежнему поднимался дым — и служил ориентиром для американских летчиков, которые летели сюда над Желтым морем с баз в Японии и на Окинаве.
Когда они свернули на окружную дорогу, Джим принялся во все глаза смотреть на аэродром Лунхуа, который успел превратиться в розовую мечту любого летчика. На летном поле десятками стояли самолеты военно-морских и военно-воздушных сил США, новенькие, только что спущенные с конвейера истребители и сияющие хромированным покрытием транспортные самолеты, которые хоть сейчас можно было выставлять в рекламных витринах на Нанкинском шоссе.
Джим ожидал увидеть лагерь в полном запустении, но ничего подобного: бывшая тюрьма ожила опять, на столбы по периметру натягивали новенькую колючую проволоку.
Несмотря на то что война уже три месяца как кончилась, в этом тщательно охраняемом компаунде до сих пор жили сотни три граждан Соединенного Королевства. В бывших спальных помещениях блока Е обитали теперь целые семьи, понастроившие клетушек из стенок американских ящиков для НЗ, парашютных коробов и стопок нечитанных номеров «Ридерз дайджест». Когда Джим, в поисках бывшей выгородки Бейси, попытался вытянуть из самодельной стены один журнал, его бесцеремоннейшим образом прогнали вон.
Оставив жильцов сторожить свои сокровища, он дал знак Янгу подъехать к блоку G. В комнате Винсентов жила теперь китайская ама, которая работала на обитавшую через коридор британскую пару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52