Каждый день солдаты-националисты вытаскивали оттуда нескольких японцев и убивали их на ничьей земле к югу или к западу от летного поля.
При виде мертвого японского летчика, который плавал в канале лицом вниз среди сброшенных «мустангами» дополнительных баков, Джим расстроился не меньше, чем при виде мертвых британцев в лагерной больничке. С этого момента он решил больше не выходить за территорию лагеря. По ночам он спал на койке миссис Винсент, а днем сортировал американские консервы и шоколад или раскладывал по порядку свою коллекцию журналов. Теперь у него была уже целая библиотека, которую он аккуратно разложил по свободным койкам у себя в комнате. «Тайм», «Лайф» и «Ридерз дайджест» осветили, казалось, все мыслимые аспекты войны, мира одновременно знакомого и совершенно не похожего ни на что из того, что он видел в Шанхае и в Лунхуа. По временам, когда он внимательно изучал эффектные репортажи о танковых сражениях и о взятии береговых плацдармов, ему казалось, что он и вовсе понятия не имеет, что такое война.
Тем не менее он продолжал собирать журналы с пола в комендантской и всякий раз прятал под ними пару лишних банок «Спама» и порошкового молока, поскольку предусмотрительно начал собирать свой собственный запас продовольствия. Джиму уже стало ясно, что американцы сбрасывают продовольствие все реже и реже, и рано или поздно они и вовсе перестанут этим заниматься. Теперь, когда сил у него стало куда больше против прежнего, Джим мог в свое удовольствие рыскать по лагерю, и самую большую радость доставили ему найденные под койкой в блоке D теннисная ракетка и банка с мячиками.
На третье утро, когда Прайс и его люди стояли с биноклями на крыше караулки, нетерпеливо выглядывая в небе американские самолеты, к воротам лагеря подъехал допотопный грузовой «опель». В кабине сидели двое голых по пояс британцев, бывшие узники Лунхуа, а в кузове тряслись их дети и жены-китаянки, вместе со всем своим скарбом. В последний раз Джим видел этих двоих мужчин, старших рабочих с судоремонтного завода «Моллер Лайн», на стадионе Наньдао — в то утро, когда кончилась война, они поднимали капоты белых «кадиллаков» и копались в моторах. Каким-то образом им все-таки удалось добраться до Шанхая и разыскать свои семьи, не интернированные в свое время японцами. В городе они явно оказались не ко двору и вот теперь решили вернуться в Лунхуа.
Они уже успели по дороге разжиться своей первой добычей. В кузове лежал похожий на бомбу цилиндрический авиационный короб, рядом с которым маленькие дети в китайских рубашонках казались еще меньше, чем были в действительности. Джим стоял у окна Бейси и смотрел с довольной улыбкой, как Таллох и лейтенант Прайс спускаются с крыши караулки. Они подошли к воротам, но открывать их не стали. Тут же разгорелась жестокая перепалка — между Прайсом и бывшими заключенными Лунхуа, которые то и дело яростно тыкали пальцами в сторону блока Е, теперь совершенно пустого, если не считать тихо смеющегося себе под нос четырнадцатилетнего мальчика в окошке верхнего этажа.
Джим замолотил кулаками о цементный подоконник, а потом помахал рукой двоим бывшим заключенным и их сердито насупившимся женам-китаянкам. Все эти годы они только и мечтали о том, чтобы найти способ удрать из лагеря, и вот теперь сами же просят впустить их обратно, чтобы занять свои места в преддверии третьей мировой войны. Много же им понадобилось времени, чтобы понять простую истину, которую Джим знал всегда — что в пределах Лунхуа они свободны.
Ворота отворились; сделка состоялась. «Опель» произвел-таки впечатление на лейтенанта Прайса. Через минуту оба британца вместе с женами и детьми уже спешили через плац-парад к блоку D, а за ними по пятам мчались первые утренние «мустанги». Налетевшая на лагерь следом за самолетами воздушная волна всколыхнула и погнала сквозь пустые здания смрадный ветер, трупную вонь, которую несла на крыльях туча объевшихся мух.
Китайские нищие у ворот прикрыли лица. Но Джим вдохнул этот смрад полной грудью, оставив за колючей проволокой свои недавние мысли о больничке и о мертвом японском летчике, который плавает в канале. Настало время позабыть о мертвых. Лагерь на свой лад начал понемногу оживать. Несколько дней на порошковом молоке и шоколаде сделали Джима сильнее, но не настолько, чтобы он смог выдержать долгий переход до Шанхая. В лагерь станут возвращаться другие люди, и, может быть, среди них окажутся и отец с матерью. Даже если американцы станут сбрасывать еще меньше еды, чем сейчас, продовольствие так или иначе будет поступать регулярно. Джим посмотрел вниз, на заброшенные кухни по ту сторону караулки и на ржавеющую рядом с ними груду раздаточных тачек. Он уже поймал себя на мысли, что съел бы сейчас сладкую картофелину…
Его туфли звонко печатали шаг по пустым коридорам и дальше вниз, по каменным ступеням крыльца. Выбежав из вестибюля, он услышал, как ритмично застучал мотор «опеля». Таллох и сифортский горный стрелок грузили в кузов через задний борт скатку парашютного шелка и ящики с консервами.
— Джим! Вот ты где! — Таллох жестом подозвал его к себе. — И куда это ты собрался?
— В блок G, мистер Таллох. — Джим запыхался, хватанул воздух ртом и облокотился о трясущееся, как в лихорадке, крыло «опеля». В дверях караулки стоял лейтенант Прайс и методично вщелкивал патроны в магазин винтовки, с видом скряги, который тайком ото всех пересчитывает золотые монеты. — Я хотел забронировать комнату для родителей — может так случиться, что они тоже приедут в Лунхуа. Я и вам забронирую комнату, мистер Таллох.
— Джим… Джим… — Таллох положил руку Джиму на голову, пытаясь унять этого перевозбудившегося мальчика. — Знаешь что, сдается мне, теперь самое время поехать и попытаться найти твоего отца. Война закончилась, Джим.
— А как насчет следующей войны, мистер Таллох? Вы же сами сказали, что она вот-вот начнется.
Механик подсадил Джима в кузов.
— Джим, прежде чем начать новую войну, нужно сперва рассчитаться со старой. Мы тебя подбросим — ты едешь обратно, в Шанхай!
38
Дорога на Шанхай
Грузовик бросало от одной обочины шанхайского тракта к другой, и Джим то и дело падал на болтавшуюся туда-сюда скатку парашютного шелка. Он цеплялся за стоящие вокруг него коробки с НЗ и слушал, как в кабине орут, пытаясь перекричать трубный рев мотора, Таллох и лейтенант Прайс.
Сквозь выцветший камуфляж заднего окошка кабины Джим видел забинтованные руки бывшего полицейского, нарочито, напоказ поднятые над рулем, так что идущая на скорости машина вильнула в сторону и едва не слетела с дороги. Колеса чиркнули по кромке насыпи, подняв вихрь пыли и опавших листьев. Таллох сидел на пассажирском сиденье, поставив рядом с собой кувшин с вином и высунув в открытое окно ствол винтовки. Когда между разбитыми осколками авиабомб деревьями показались многоэтажки Французской Концессии, он радостно забарабанил кулаком в дырявый брезентовый тент.
Лейтенанта Прайса явно нельзя было сажать за руль, но, несмотря на это, Джим был рад, что они с Таллохом оба в таком приподнятом настроении. Когда они выехали из лагеря, лейтенант долго не мог отыскать вторую скорость, и в результате свою первую милю по шанхайскому тракту они проползли с жутким ревом и со скоростью пешехода; Джим уже начал бояться, что в радиаторе вот-вот выкипит вода. Потом в районе Хуньджяо американцы сбросили очередную порцию парашютов, и к Прайсу мигом вернулись водительские навыки. Они долго громыхали по проселкам и насыпям, пытаясь сопроводить парашюты вплоть до места приземления и радуясь тому обстоятельству, что смогут теперь продать на шанхайском черном рынке такое огромное количество американских товаров.
Однако всякий раз кому-то удавалось добраться до сокровища раньше их. Битых полчаса они носились по заброшенным рисовым полям, а в итоге так и не нашли ни единого авиационного короба. Прайс размахивал винтовкой и был готов перестрелять весь белый свет.
К счастью, Прайс вскоре сбавил обороты. Едва вырулив обратно на шанхайский тракт, лейтенант направил грузовик прямо на тело мертвого японского курьера, который лежал на дороге рядом со своим мотоциклом. Голова у покойника взорвалась целым ливнем кровавых ошметков и кусочков мозговой ткани, которые забрызгали стоящие возле дороги деревья. Такой шедевр водительского мастерства привел Прайса в прекраснейшее расположение духа, и Джим искренне понадеялся, что эта эйфория продлится достаточно долго, чтобы ему удалось невредимым доехать с ними до Шанхая и спрыгнуть возле первого же светофора.
Джим оглянулся на едва заметные вдалеке крыши лагеря. Он уезжал из Лунхуа, и это было само по себе странно, однако он уже понял, что лагерь просто-напросто в очередной раз поймал его, как сделал это три года назад, во время войны. Одного слова Таллоха оказалось достаточно, чтобы тот внешне надежный мир, который он уже начал выстраивать вокруг себя из единственной крохотной комнатенки и нескольких банок «Спама», рухнул в небытие.
Они проехали мимо пагоды Лунхуа на северной оконечности аэродрома; стволы зенитных установок по-прежнему были направлены в небо. Джим стал искать глазами среди разрушенных ангаров какую-нибудь фигуру, хотя бы отдаленно напоминающую молодого летчика-камикадзе. Ему было жаль, что он так и не успел отплатить ему за то манго. В миле к востоку стоял олимпийский стадион Наньдао. Иероглифы на выщербленном осколками фасаде, воспевающие щедрость генералиссимуса Чана, еще задорнее, чем прежде, царили над автостоянкой — как будто история повернула вспять, и старый феодальный Китай вернулся, чтобы предъявить свои права на эту землю.
Грузовик резко бросило вбок, и он, накренившись, перевалился через боковую кромку шоссе. Лейтенанту Прайсу ни с того ни с сего пришло в голову свернуть на проселок, который вел к стадиону. Джим слышал, как Таллох начал было протестовать, но тут над рулем появился кувшин с вином и перешел из рук в руки. Они проехали мимо первых блиндажей и стрелковых ячеек, отрытых возле бывшей японской штаб-квартиры. Через поля потянулись полуобвалившиеся противотанковые рвы со скатами, сплошь замусоренными пулеметными лентами и ящиками из-под патронов.
Джим откинулся на скатку из парашютного шелка. Он с самого начала знал, что олимпийский стадион окажется непреодолимым искушением для лейтенанта Прайса. С тех пор как он снова поселился в Лунхуа, британцы постоянно расспрашивали его о той мебели, которой были заставлены трибуны стадиона. И Джиму, для того чтобы обезопасить источники поступления пищи и журналов, приходилось слегка корректировать собственные воспоминания. И вот теперь созданный им мираж завладел воображением Прайса, и отыгрывать назад было поздно.
Ярдах в ста от автостоянки они свернули с дороги и припарковали грузовик в узкой дренажной выемке между насыпями двух идущих параллельно противотанковых рвов. Прайс и Таллох, совершенно пьяные, выбрались из кабины. Оба закурили, искоса поглядывая на стадион.
Прайс постучал стволом винтовки в борт кузова. Когда он позвал Джима, в голосе у него явственно звучала насмешка:
— Шанхай Джим…
— Просто заглянем по дороге, и все, Джим, — пьяным голосом объяснил Таллох. — Захватим ящик скотча и пару шубок для девочек с Нанкинского проспекта.
— Я не видел там шуб, мистер Таллох, и скотча тоже не видел. Там было много кресел и обеденных столов.
Лейтенант Прайс оттолкнул Таллоха в сторону.
— Обеденные столы? Ты что, считаешь, что мы позавтракать сюда приехали? — Он посмотрел на фасад стадиона так, словно тамошняя полуосыпавшаяся штукатурка пыталась соперничать белизной с его выцветшей кожей.
Джим ушел в сторону от винтовочного ствола, нацеленного прямо ему в голову.
— Там были буфеты и гардеробы.
— Гардеробы? — Таллох снова объявился за спиной у Прайса. — Лейтенант, все сходится.
— Все правильно, — успокоил себя Прайс. Он пробежался пальцами по сигаретным ожогам, выстукивая тайный код боли и памяти. — Я же тебе говорил, что у этого пацана глаза на месте.
Они перешли дорогу и двинулись через автостоянку. Прайс оперся обеими руками о корпус мертвого, без гусениц, танка и сплюнул густую тюремную мокроту в открытый передний люк. Джим, стараясь держаться подальше, прошелся между рядами грузовиков, думая о мистере Макстеде. Может быть, он до сих пор лежит на испачканном кровью футбольном газоне? Он съел так много пищи за эти несколько дней, что теперь чувствовал себя виноватым, а еще он вспомнил, что мог тогда продать свои туфли для гольфа. На олимпийском стадионе, конечно, была тьма-тьмущая награбленных японцами барных стоек, но сам по себе он отчего-то казался Джиму зловещим и мрачным и не предвещал ничего хорошего. Здесь он видел отсвет от ядерного взрыва в Нагасаки. И этот белый призрачный свет до сих пор лежал и на дороге, по которой они отправились в свой последний путь из Лунхуа, и на беленом фасаде стадиона, и на известково-бледной коже лейтенанта Прайса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
При виде мертвого японского летчика, который плавал в канале лицом вниз среди сброшенных «мустангами» дополнительных баков, Джим расстроился не меньше, чем при виде мертвых британцев в лагерной больничке. С этого момента он решил больше не выходить за территорию лагеря. По ночам он спал на койке миссис Винсент, а днем сортировал американские консервы и шоколад или раскладывал по порядку свою коллекцию журналов. Теперь у него была уже целая библиотека, которую он аккуратно разложил по свободным койкам у себя в комнате. «Тайм», «Лайф» и «Ридерз дайджест» осветили, казалось, все мыслимые аспекты войны, мира одновременно знакомого и совершенно не похожего ни на что из того, что он видел в Шанхае и в Лунхуа. По временам, когда он внимательно изучал эффектные репортажи о танковых сражениях и о взятии береговых плацдармов, ему казалось, что он и вовсе понятия не имеет, что такое война.
Тем не менее он продолжал собирать журналы с пола в комендантской и всякий раз прятал под ними пару лишних банок «Спама» и порошкового молока, поскольку предусмотрительно начал собирать свой собственный запас продовольствия. Джиму уже стало ясно, что американцы сбрасывают продовольствие все реже и реже, и рано или поздно они и вовсе перестанут этим заниматься. Теперь, когда сил у него стало куда больше против прежнего, Джим мог в свое удовольствие рыскать по лагерю, и самую большую радость доставили ему найденные под койкой в блоке D теннисная ракетка и банка с мячиками.
На третье утро, когда Прайс и его люди стояли с биноклями на крыше караулки, нетерпеливо выглядывая в небе американские самолеты, к воротам лагеря подъехал допотопный грузовой «опель». В кабине сидели двое голых по пояс британцев, бывшие узники Лунхуа, а в кузове тряслись их дети и жены-китаянки, вместе со всем своим скарбом. В последний раз Джим видел этих двоих мужчин, старших рабочих с судоремонтного завода «Моллер Лайн», на стадионе Наньдао — в то утро, когда кончилась война, они поднимали капоты белых «кадиллаков» и копались в моторах. Каким-то образом им все-таки удалось добраться до Шанхая и разыскать свои семьи, не интернированные в свое время японцами. В городе они явно оказались не ко двору и вот теперь решили вернуться в Лунхуа.
Они уже успели по дороге разжиться своей первой добычей. В кузове лежал похожий на бомбу цилиндрический авиационный короб, рядом с которым маленькие дети в китайских рубашонках казались еще меньше, чем были в действительности. Джим стоял у окна Бейси и смотрел с довольной улыбкой, как Таллох и лейтенант Прайс спускаются с крыши караулки. Они подошли к воротам, но открывать их не стали. Тут же разгорелась жестокая перепалка — между Прайсом и бывшими заключенными Лунхуа, которые то и дело яростно тыкали пальцами в сторону блока Е, теперь совершенно пустого, если не считать тихо смеющегося себе под нос четырнадцатилетнего мальчика в окошке верхнего этажа.
Джим замолотил кулаками о цементный подоконник, а потом помахал рукой двоим бывшим заключенным и их сердито насупившимся женам-китаянкам. Все эти годы они только и мечтали о том, чтобы найти способ удрать из лагеря, и вот теперь сами же просят впустить их обратно, чтобы занять свои места в преддверии третьей мировой войны. Много же им понадобилось времени, чтобы понять простую истину, которую Джим знал всегда — что в пределах Лунхуа они свободны.
Ворота отворились; сделка состоялась. «Опель» произвел-таки впечатление на лейтенанта Прайса. Через минуту оба британца вместе с женами и детьми уже спешили через плац-парад к блоку D, а за ними по пятам мчались первые утренние «мустанги». Налетевшая на лагерь следом за самолетами воздушная волна всколыхнула и погнала сквозь пустые здания смрадный ветер, трупную вонь, которую несла на крыльях туча объевшихся мух.
Китайские нищие у ворот прикрыли лица. Но Джим вдохнул этот смрад полной грудью, оставив за колючей проволокой свои недавние мысли о больничке и о мертвом японском летчике, который плавает в канале. Настало время позабыть о мертвых. Лагерь на свой лад начал понемногу оживать. Несколько дней на порошковом молоке и шоколаде сделали Джима сильнее, но не настолько, чтобы он смог выдержать долгий переход до Шанхая. В лагерь станут возвращаться другие люди, и, может быть, среди них окажутся и отец с матерью. Даже если американцы станут сбрасывать еще меньше еды, чем сейчас, продовольствие так или иначе будет поступать регулярно. Джим посмотрел вниз, на заброшенные кухни по ту сторону караулки и на ржавеющую рядом с ними груду раздаточных тачек. Он уже поймал себя на мысли, что съел бы сейчас сладкую картофелину…
Его туфли звонко печатали шаг по пустым коридорам и дальше вниз, по каменным ступеням крыльца. Выбежав из вестибюля, он услышал, как ритмично застучал мотор «опеля». Таллох и сифортский горный стрелок грузили в кузов через задний борт скатку парашютного шелка и ящики с консервами.
— Джим! Вот ты где! — Таллох жестом подозвал его к себе. — И куда это ты собрался?
— В блок G, мистер Таллох. — Джим запыхался, хватанул воздух ртом и облокотился о трясущееся, как в лихорадке, крыло «опеля». В дверях караулки стоял лейтенант Прайс и методично вщелкивал патроны в магазин винтовки, с видом скряги, который тайком ото всех пересчитывает золотые монеты. — Я хотел забронировать комнату для родителей — может так случиться, что они тоже приедут в Лунхуа. Я и вам забронирую комнату, мистер Таллох.
— Джим… Джим… — Таллох положил руку Джиму на голову, пытаясь унять этого перевозбудившегося мальчика. — Знаешь что, сдается мне, теперь самое время поехать и попытаться найти твоего отца. Война закончилась, Джим.
— А как насчет следующей войны, мистер Таллох? Вы же сами сказали, что она вот-вот начнется.
Механик подсадил Джима в кузов.
— Джим, прежде чем начать новую войну, нужно сперва рассчитаться со старой. Мы тебя подбросим — ты едешь обратно, в Шанхай!
38
Дорога на Шанхай
Грузовик бросало от одной обочины шанхайского тракта к другой, и Джим то и дело падал на болтавшуюся туда-сюда скатку парашютного шелка. Он цеплялся за стоящие вокруг него коробки с НЗ и слушал, как в кабине орут, пытаясь перекричать трубный рев мотора, Таллох и лейтенант Прайс.
Сквозь выцветший камуфляж заднего окошка кабины Джим видел забинтованные руки бывшего полицейского, нарочито, напоказ поднятые над рулем, так что идущая на скорости машина вильнула в сторону и едва не слетела с дороги. Колеса чиркнули по кромке насыпи, подняв вихрь пыли и опавших листьев. Таллох сидел на пассажирском сиденье, поставив рядом с собой кувшин с вином и высунув в открытое окно ствол винтовки. Когда между разбитыми осколками авиабомб деревьями показались многоэтажки Французской Концессии, он радостно забарабанил кулаком в дырявый брезентовый тент.
Лейтенанта Прайса явно нельзя было сажать за руль, но, несмотря на это, Джим был рад, что они с Таллохом оба в таком приподнятом настроении. Когда они выехали из лагеря, лейтенант долго не мог отыскать вторую скорость, и в результате свою первую милю по шанхайскому тракту они проползли с жутким ревом и со скоростью пешехода; Джим уже начал бояться, что в радиаторе вот-вот выкипит вода. Потом в районе Хуньджяо американцы сбросили очередную порцию парашютов, и к Прайсу мигом вернулись водительские навыки. Они долго громыхали по проселкам и насыпям, пытаясь сопроводить парашюты вплоть до места приземления и радуясь тому обстоятельству, что смогут теперь продать на шанхайском черном рынке такое огромное количество американских товаров.
Однако всякий раз кому-то удавалось добраться до сокровища раньше их. Битых полчаса они носились по заброшенным рисовым полям, а в итоге так и не нашли ни единого авиационного короба. Прайс размахивал винтовкой и был готов перестрелять весь белый свет.
К счастью, Прайс вскоре сбавил обороты. Едва вырулив обратно на шанхайский тракт, лейтенант направил грузовик прямо на тело мертвого японского курьера, который лежал на дороге рядом со своим мотоциклом. Голова у покойника взорвалась целым ливнем кровавых ошметков и кусочков мозговой ткани, которые забрызгали стоящие возле дороги деревья. Такой шедевр водительского мастерства привел Прайса в прекраснейшее расположение духа, и Джим искренне понадеялся, что эта эйфория продлится достаточно долго, чтобы ему удалось невредимым доехать с ними до Шанхая и спрыгнуть возле первого же светофора.
Джим оглянулся на едва заметные вдалеке крыши лагеря. Он уезжал из Лунхуа, и это было само по себе странно, однако он уже понял, что лагерь просто-напросто в очередной раз поймал его, как сделал это три года назад, во время войны. Одного слова Таллоха оказалось достаточно, чтобы тот внешне надежный мир, который он уже начал выстраивать вокруг себя из единственной крохотной комнатенки и нескольких банок «Спама», рухнул в небытие.
Они проехали мимо пагоды Лунхуа на северной оконечности аэродрома; стволы зенитных установок по-прежнему были направлены в небо. Джим стал искать глазами среди разрушенных ангаров какую-нибудь фигуру, хотя бы отдаленно напоминающую молодого летчика-камикадзе. Ему было жаль, что он так и не успел отплатить ему за то манго. В миле к востоку стоял олимпийский стадион Наньдао. Иероглифы на выщербленном осколками фасаде, воспевающие щедрость генералиссимуса Чана, еще задорнее, чем прежде, царили над автостоянкой — как будто история повернула вспять, и старый феодальный Китай вернулся, чтобы предъявить свои права на эту землю.
Грузовик резко бросило вбок, и он, накренившись, перевалился через боковую кромку шоссе. Лейтенанту Прайсу ни с того ни с сего пришло в голову свернуть на проселок, который вел к стадиону. Джим слышал, как Таллох начал было протестовать, но тут над рулем появился кувшин с вином и перешел из рук в руки. Они проехали мимо первых блиндажей и стрелковых ячеек, отрытых возле бывшей японской штаб-квартиры. Через поля потянулись полуобвалившиеся противотанковые рвы со скатами, сплошь замусоренными пулеметными лентами и ящиками из-под патронов.
Джим откинулся на скатку из парашютного шелка. Он с самого начала знал, что олимпийский стадион окажется непреодолимым искушением для лейтенанта Прайса. С тех пор как он снова поселился в Лунхуа, британцы постоянно расспрашивали его о той мебели, которой были заставлены трибуны стадиона. И Джиму, для того чтобы обезопасить источники поступления пищи и журналов, приходилось слегка корректировать собственные воспоминания. И вот теперь созданный им мираж завладел воображением Прайса, и отыгрывать назад было поздно.
Ярдах в ста от автостоянки они свернули с дороги и припарковали грузовик в узкой дренажной выемке между насыпями двух идущих параллельно противотанковых рвов. Прайс и Таллох, совершенно пьяные, выбрались из кабины. Оба закурили, искоса поглядывая на стадион.
Прайс постучал стволом винтовки в борт кузова. Когда он позвал Джима, в голосе у него явственно звучала насмешка:
— Шанхай Джим…
— Просто заглянем по дороге, и все, Джим, — пьяным голосом объяснил Таллох. — Захватим ящик скотча и пару шубок для девочек с Нанкинского проспекта.
— Я не видел там шуб, мистер Таллох, и скотча тоже не видел. Там было много кресел и обеденных столов.
Лейтенант Прайс оттолкнул Таллоха в сторону.
— Обеденные столы? Ты что, считаешь, что мы позавтракать сюда приехали? — Он посмотрел на фасад стадиона так, словно тамошняя полуосыпавшаяся штукатурка пыталась соперничать белизной с его выцветшей кожей.
Джим ушел в сторону от винтовочного ствола, нацеленного прямо ему в голову.
— Там были буфеты и гардеробы.
— Гардеробы? — Таллох снова объявился за спиной у Прайса. — Лейтенант, все сходится.
— Все правильно, — успокоил себя Прайс. Он пробежался пальцами по сигаретным ожогам, выстукивая тайный код боли и памяти. — Я же тебе говорил, что у этого пацана глаза на месте.
Они перешли дорогу и двинулись через автостоянку. Прайс оперся обеими руками о корпус мертвого, без гусениц, танка и сплюнул густую тюремную мокроту в открытый передний люк. Джим, стараясь держаться подальше, прошелся между рядами грузовиков, думая о мистере Макстеде. Может быть, он до сих пор лежит на испачканном кровью футбольном газоне? Он съел так много пищи за эти несколько дней, что теперь чувствовал себя виноватым, а еще он вспомнил, что мог тогда продать свои туфли для гольфа. На олимпийском стадионе, конечно, была тьма-тьмущая награбленных японцами барных стоек, но сам по себе он отчего-то казался Джиму зловещим и мрачным и не предвещал ничего хорошего. Здесь он видел отсвет от ядерного взрыва в Нагасаки. И этот белый призрачный свет до сих пор лежал и на дороге, по которой они отправились в свой последний путь из Лунхуа, и на беленом фасаде стадиона, и на известково-бледной коже лейтенанта Прайса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52