его хватит на всех граждан… Я боюсь заразиться, да, я не скрываю. Если эпидемия будет распространяться такими темпами, как сейчас, мир вымрет.
– Что же, – сказал Алеша, – пусть вымирает преступный и грязный мир. Если люди настолько глупы, что не хотят внимать голосу разума, пусть их раздавит безумие. Не этот СПИД, так другой, который еще придет.
– Но при чем тут я? – господин Гудмэн почесал волосатую грудь. – Кто хочет подыхать, пусть подыхает, пожалуйста, только без меня!
– Знаете, кто не дает поумнеть человечеству?
– Кто?
– Шайка негодяев, которая наворовала больше всех богатств и захватила больше всех власти. Легче управлять дураками, легче повелевать невеждами, легче пугать, когда полно неизлечимо больных. Вы один из этой шайки.
Господин Гудмэн побагровел от злости.
– Щенок! Если не будет порядка, это стадо перетопчет и перепачкает само себя. Лучшие люди, соединясь, управляют человечеством, тем самым спасая его. Ты повторяешь чьи-то лозунги. И я скажу тебе, что это за лозунги, – это коммунизм. Вы, русские, придумали его.
– Почему же русские? Вовсе не русские. Коммунизм – это тысячелетняя мечта народов всего мира. Русские – первые, кто попытался продвинуться к ее осуществлению.
– Коммунизм – это кровь! Это Сталин! Это лишение всех собственности и воли! Это господство одной точки зрения! Это тюрьма!
Алеша рассмеялся:
– В таких случаях мой отец говорит: вы наивны, как курица, клюющая собственные яйца… Что вы знаете о коммунизме? Кто всерьез осуществил хотя бы одну настоящую коммуну в нашем веке? Коммунизм – не лозунг, не призыв, не насилие, а свободный выбор свободных людей, способных обеспечить действительное равенство. К тому же при сохранении справедливости, при общем богатстве и полной свободе личности… Да, правда жизни – одна. Но как раз вы и не хотите этой правды… Сталин строил социализм, но не достроил его, потому что социализм – это общество, где совершенные люди добровольно начинают созидать коммунизм, коммуна за коммуной. Сталин не понял роль свободы и культуры. Он и сам не был свободен…
– Учат, учат вас, русских, кровью учат и слезами, а вам все кажется, будто вы все знаете и все умеете, – выкрикнул Босс, нервно расхаживая по своей половине комнаты и покусывая при этом оглобельку черных очков. Рыжие глаза его на веснушчатом лице были неподвижными, колючими, сухими, словно боялись живого света. – О человеке и его будущем никогда нельзя знать наверняка!
– Вы не правы, господин Гудмэн. Это не русским людям кажется, будто они всегда все знают и сумеют построить такое, что до них никто не строил. Это тем казалось, что стояли над всеми и не хотели с ними считаться… Но есть предмет, о котором положено иметь точное и определенное мнение, – это правда… Тут вы, пожалуй, правы: многострадальное сердце всегда угадывает, где правда. А у русских людей оно поистине многострадальное.
– Хватит философии, – перебил Босс, – не для того вовсе я позвал тебя… Люди, громадное их большинство, невежественны и бестолковы. Чем больше делаешь им добра, тем больше они неблагодарны. Только в тюрьме они и понимают, что значит свобода. А потому их удел – тюрьма без срока и без конца. Их нужно доить и доить, только тогда они дают молоко. Всегда лучше, чтобы люди только мечтали о свободе, чем пользовались ею… Слушай теперь о делах: мне надоело расходовать нервы на поимку негодяев, подобных тебе. Я вас не просил высаживаться на моем острове, тем более не потерплю вмешательства в порядки, которые здесь существуют. Вот мой ультиматум, и о том потрудись тотчас написать своим: вы освобождаете всех моих солдат и просите политического убежища – я переправляю вас в ту западную страну, которую вы назовете. Если же будете дрыгаться и ломаться, как до сих пор, я всех вас ликвидирую. Понятно я выразился?
– Мы потерпели беду. Мы случайно оказались здесь. Мы рассчитывали на элементарную помощь. Такая помощь – древний обычай между народами. Но вы навязали борьбу. Вы применили насилие… Дайте бумагу и карандаш, я напишу о ваших предложениях, но я уверен: ни один из моих товарищей не отречется от родины.
– Зачем отрекаться? Наоборот, истинно демократические силы восславят вас повсюду как подлинных борцов за народ против навязанного ему тоталитаризма. Мы позаботимся об этом. Тут кругом наши люди.
– Предать совесть – на это мы не пойдем, – спокойно, с сознанием своей правоты повторил Алеша. – Мы готовы с благодарностью принять от вас помощь, но служить вашим интересам не хотим. Тут нас не обмануть…
– Молчать, – заорал внезапно Босс, размахивая кулаками. – Чтобы какой-то пацан учил меня, – не бывать этому!
Он круто повернулся и ушел.
Однако его люди вскоре принесли перо и бумагу. Передав привет всем своим товарищам, Алеша изложил требования Босса. «В противном случае, – писал он, – господин Гудмэн, исповедующий идеологию свободомыслия и полной демократии, грозится уничтожить всех нас и не остановится ни перед чем».
Прошел день, и другой, и третий, а об Алеше словно забыли. Кроме воды и ложки рисовой каши, ему ничего не давали. И он понял, что ультиматум Босса его товарищи решительно отвергли. Это прибавило ему сил.
СТАРАЯ ЛИСА ВЫХОДИТ НА ОХОТУ
Клацнул замок, скрипнула дверь – в камеру впустили Бенито. Он был весел, только под глазом у него темнел фонарь – знак, что кто-то не разделил с Бенито его оптимизма.
– Привет, старик! Вот и кончаются твои мытарства, – он дружески хлопнул Алешу по плечу. – Я привез ответ дядюшки Хосе. Дядюшка согласен попросить политическое убежище, но, конечно же, если все мы получим человеческие условия жизни. Тут они составили документ и просят тебя, как представителя великой державы, первым подписаться от общего имени.
– При чем здесь представитель великой державы? – удивился Алеша. – Попросив политического убежища, все мы отрекаемся от родной земли.
Бенито и ухом не повел.
– Всем нам, охранникам, – трещал он, – простят нарушение дисциплины и выплатят то, что положено. Вопрос будет закрыт полностью. Подписывай, и через час все мы встретимся в совершенно иной обстановке.
– Постой, расскажи, как они там? Как Педро? Как Антонио? Как дядюшка Хосе и Агостино?
– Все нормально, старик. Мануэлю и Марии жуть как надоела вареная рыба. Антонио получил прощение со стороны Босса, а вот Агостино предстоит вернуться в тюрьму. Жаль, жаль, но ничего не попишешь…
Алеша не сомневался, что Бенито лжет, что он предатель, и решил проучить его. Как ни противно было скрывать свои чувства, Алеша понимал: не он начал подлую игру в обман и, стало быть, имеет право уплатить притворщику тою же монетой.
– Бенито, я верю тебе.
– Вот и прекрасно, старик. Подпиши бумагу, и через день-другой вы отчалите в теплые края.
– А если не подпишем, что будет? Ты лучше всех знаешь Босса, он доверяет тебе, поскольку выбрал для такого ответственного поручения…
Бенито распустил павлиньи перья.
– Да, я знаю, как умеет гневаться Босс. И власти у него довольно. Поверь, он может всех вас скормить крокодилам, и никто не помешает.
– Даже ты, Бенито?
– А что я могу сделать?
– Значит, нам не вырваться из его когтей?
– Не вырваться… Если не скормит крокодилам, не бросит на съедение муравьям, он продаст вас агентам, поставляющим в закрытые клиники почки, сердца, костный мозг и прочий трансплантационный материал.
– Он такой могущественный? Он имеет право считать людей трансплантационным материалом?
– Он могущественней, чем ты можешь себе вообразить.
– Чем ты докажешь? Я же должен быть в этом уверен, если ставлю свою подпись.
– А ты умеешь держать язык за зубами?
– Ну, разумеется.
– Подпиши бумагу, и я скажу.
– Нет, ты сначала скажи, и я подпишу.
Бенито злился, но еще держал себя в руках.
– Знаешь, кем я был до того, как меня нашел и пригрел Босс? Я был дерьмом, самым настоящим дерьмом. Люди, приближаясь ко мне, зажимали носы… После революции на Кубе я уехал в Соединенные Штаты. Попал в Нью-Йорк. Мне говорили, что мне посчастливилось. Но это самый страшный и самый жестокий город на свете. Я был «чиканос», неполноценным латиносом, жил в Южном Бронксе – в дыре, которую занимали такие же жалкие бродяги, как я. На четверых была только одна постель, на ней мы спали поочередно. Мы рылись в гнилых отбросах, помогали федеральной службе травить крыс, за это нам кое-что перепадало… Моего приятеля Феликса ухлопали наркоманы. Попросили закурить и пахнули ему в глаз из «пушки». Все было продажно и все защищено законом лишь номинально. Власть всегда у богатых, старик, и прав всегда больше у тех, у кого больше собственности. Босс спас меня от самоубийства.
– Взамен он потребовал убивать других, не так ли?
– Тут уже надо решаться, – вздохнул Бенито, – либо ты, либо тебя. Третьего в нашем мире не дано… Я удирал с Кубы на простой рыбацкой лодке. В пути мне встретились две такие же лодки с гаитянцами – они бежали от зверств тайной полиции. Всем нам повезло – море было чисто, как стекло, и спокойно, как кисель в стакане. И вот в территориальных водах США нас встретила береговая охрана. Когда они узнали, что плывет сброд – без долларов, без дипломов, без связей, одни вспухшие животы да молящие глаза, – лодки были потоплены катером. Безжалостно, без всяких объяснений. Гаитянцы – те быстро потонули. И я бы не дотянул до берега – если бы со мной не было пробкового жилета… Когда янки, наглядевшись на плавающих щенков, повернули катер и стали уходить, я напялил свои жилет… Меня подобрали у берега без сознания. Но уже не тронули… Подпиши скорей эту бумагу, и давай забудем про кошмары, что окружают нас.
– Нет, – сказал Алеша. – Я раздумал. Твой Босс все-таки не всесилен, и потому подписывать я не буду. Потом обо мне скажут: струсил, а тигр-то был бумажным.
Лицо у Бенито вытянулось, на скулах обозначились желваки.
– Босс связан с теми, кто руководит транснациональными компаниями: и американскими, и европейскими, и прочими. Довольно?.. Он работал и по сей день работает на них – довольно?.. Их слово – закон, они смещают и ставят премьеров и президентов по всему миру. Довольно?
– Нет, – сказал Алеша, – не довольно. Они эксплуатируют народы, они навязывают им свою волю, они не позволяют людям иметь собственное мнение, но я не признаю их власти.
– Безумец! Да они завтра же лишат тебя глаз, волос, сердца, печени!.. Тут, за стеной, побывали многие партии таких храбрецов. Их разобрали на запчасти…
Поняв, что выболтал лишнее, Бенито побурел от досады.
– Ну, как хочешь, – пригрозил он, – только ни о чем больше не проси, поезд уже ушел!
Хлопнул тюремной дверью и был таков.
ДУМЫ О РОДИНЕ
И еще день прошел. Алеше по-прежнему не давали ни пить, ни есть. Видимо, думали, что голод и жажда доконают его, он станет просить и унижаться, пойдет на предательство.
Лежа на холодном каменном полу, Алеша спал, бредил, вспоминал своих товарищей, знал, что они ведут напряженную борьбу и не оставят его в беде.
«Конечно, может быть и так, что мы ничего не добьемся, – миллионы людей проиграли свою борьбу. И проиграли прежде всего потому, что не знали в точности, кто им друг и кто враг, что их спасет и что погубит. Люди проиграли, потому что сражались в одиночку, – на это всегда ставили мучители и растлители человечества, не давали людям объединиться, ссорили их, рассаживали по разным социальным клеткам, чтобы одни завидовали другим и каждый из них боялся опуститься в клетку пониже…»
«Нелегко защитить правду: немало тех, кто равнодушен к Отечеству, не чувствует никакой ответственности, стремится завладеть чужим, принадлежащим другому или другим. Такие люди низкопоклонствуют, льстят, обманывают, подкупают, используют чужие слабости, несчастья, восстают против равенства, крича, что оно уродует и оскорбляет талант и инициативу, а на деле нагло добиваются для себя преимуществ, зорко следят за тем, чтобы и близко не подпустить других к порогу справедливой жизни… Хищники умеют организоваться, сложиться в стаю, в банду, потому что ими движет эгоизм. Зато честные никак не могут объединиться: словно стыдятся мысли о коллективном отпоре, и напрасно…»
«Нелегко и непросто добиться совершенной жизни в родной стране, где большинство порядочных людей. Но как тяжко, как трудно защититься в условиях чужой страны, где кругом иноплеменники, иные нравы, иные обычаи, иные законы!..»
Вновь и вновь вспоминал Алеша отца, мать, бабушку, родной город Гродно, вспоминал своих товарищей – одноклассников и друзей-мексиканцев. И думалось ему, как это прекрасно, когда человек свободен и может по собственному желанию трудиться, учиться, делать нужные всем вещи. «Это счастье – работа, отчего же человек не славит великий смысл всякого созидательного труда, отчего ленится, уклоняется от трудностей, больше всего мечтает об отдыхе?.. Несчастный! В мире много прекрасного – это и море, и степь, и горы, и картина настоящего художника, и стихи настоящего поэта, это и дружба, и любовь, и общая борьба за справедливость… Но самое возвышенное и самое возвышающее – работа, которая помогает жизни людей и жизни природы…»
С какою бы радостью Алеша сейчас порисовал, вскопал бы грядки на бабушкином огороде!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
– Что же, – сказал Алеша, – пусть вымирает преступный и грязный мир. Если люди настолько глупы, что не хотят внимать голосу разума, пусть их раздавит безумие. Не этот СПИД, так другой, который еще придет.
– Но при чем тут я? – господин Гудмэн почесал волосатую грудь. – Кто хочет подыхать, пусть подыхает, пожалуйста, только без меня!
– Знаете, кто не дает поумнеть человечеству?
– Кто?
– Шайка негодяев, которая наворовала больше всех богатств и захватила больше всех власти. Легче управлять дураками, легче повелевать невеждами, легче пугать, когда полно неизлечимо больных. Вы один из этой шайки.
Господин Гудмэн побагровел от злости.
– Щенок! Если не будет порядка, это стадо перетопчет и перепачкает само себя. Лучшие люди, соединясь, управляют человечеством, тем самым спасая его. Ты повторяешь чьи-то лозунги. И я скажу тебе, что это за лозунги, – это коммунизм. Вы, русские, придумали его.
– Почему же русские? Вовсе не русские. Коммунизм – это тысячелетняя мечта народов всего мира. Русские – первые, кто попытался продвинуться к ее осуществлению.
– Коммунизм – это кровь! Это Сталин! Это лишение всех собственности и воли! Это господство одной точки зрения! Это тюрьма!
Алеша рассмеялся:
– В таких случаях мой отец говорит: вы наивны, как курица, клюющая собственные яйца… Что вы знаете о коммунизме? Кто всерьез осуществил хотя бы одну настоящую коммуну в нашем веке? Коммунизм – не лозунг, не призыв, не насилие, а свободный выбор свободных людей, способных обеспечить действительное равенство. К тому же при сохранении справедливости, при общем богатстве и полной свободе личности… Да, правда жизни – одна. Но как раз вы и не хотите этой правды… Сталин строил социализм, но не достроил его, потому что социализм – это общество, где совершенные люди добровольно начинают созидать коммунизм, коммуна за коммуной. Сталин не понял роль свободы и культуры. Он и сам не был свободен…
– Учат, учат вас, русских, кровью учат и слезами, а вам все кажется, будто вы все знаете и все умеете, – выкрикнул Босс, нервно расхаживая по своей половине комнаты и покусывая при этом оглобельку черных очков. Рыжие глаза его на веснушчатом лице были неподвижными, колючими, сухими, словно боялись живого света. – О человеке и его будущем никогда нельзя знать наверняка!
– Вы не правы, господин Гудмэн. Это не русским людям кажется, будто они всегда все знают и сумеют построить такое, что до них никто не строил. Это тем казалось, что стояли над всеми и не хотели с ними считаться… Но есть предмет, о котором положено иметь точное и определенное мнение, – это правда… Тут вы, пожалуй, правы: многострадальное сердце всегда угадывает, где правда. А у русских людей оно поистине многострадальное.
– Хватит философии, – перебил Босс, – не для того вовсе я позвал тебя… Люди, громадное их большинство, невежественны и бестолковы. Чем больше делаешь им добра, тем больше они неблагодарны. Только в тюрьме они и понимают, что значит свобода. А потому их удел – тюрьма без срока и без конца. Их нужно доить и доить, только тогда они дают молоко. Всегда лучше, чтобы люди только мечтали о свободе, чем пользовались ею… Слушай теперь о делах: мне надоело расходовать нервы на поимку негодяев, подобных тебе. Я вас не просил высаживаться на моем острове, тем более не потерплю вмешательства в порядки, которые здесь существуют. Вот мой ультиматум, и о том потрудись тотчас написать своим: вы освобождаете всех моих солдат и просите политического убежища – я переправляю вас в ту западную страну, которую вы назовете. Если же будете дрыгаться и ломаться, как до сих пор, я всех вас ликвидирую. Понятно я выразился?
– Мы потерпели беду. Мы случайно оказались здесь. Мы рассчитывали на элементарную помощь. Такая помощь – древний обычай между народами. Но вы навязали борьбу. Вы применили насилие… Дайте бумагу и карандаш, я напишу о ваших предложениях, но я уверен: ни один из моих товарищей не отречется от родины.
– Зачем отрекаться? Наоборот, истинно демократические силы восславят вас повсюду как подлинных борцов за народ против навязанного ему тоталитаризма. Мы позаботимся об этом. Тут кругом наши люди.
– Предать совесть – на это мы не пойдем, – спокойно, с сознанием своей правоты повторил Алеша. – Мы готовы с благодарностью принять от вас помощь, но служить вашим интересам не хотим. Тут нас не обмануть…
– Молчать, – заорал внезапно Босс, размахивая кулаками. – Чтобы какой-то пацан учил меня, – не бывать этому!
Он круто повернулся и ушел.
Однако его люди вскоре принесли перо и бумагу. Передав привет всем своим товарищам, Алеша изложил требования Босса. «В противном случае, – писал он, – господин Гудмэн, исповедующий идеологию свободомыслия и полной демократии, грозится уничтожить всех нас и не остановится ни перед чем».
Прошел день, и другой, и третий, а об Алеше словно забыли. Кроме воды и ложки рисовой каши, ему ничего не давали. И он понял, что ультиматум Босса его товарищи решительно отвергли. Это прибавило ему сил.
СТАРАЯ ЛИСА ВЫХОДИТ НА ОХОТУ
Клацнул замок, скрипнула дверь – в камеру впустили Бенито. Он был весел, только под глазом у него темнел фонарь – знак, что кто-то не разделил с Бенито его оптимизма.
– Привет, старик! Вот и кончаются твои мытарства, – он дружески хлопнул Алешу по плечу. – Я привез ответ дядюшки Хосе. Дядюшка согласен попросить политическое убежище, но, конечно же, если все мы получим человеческие условия жизни. Тут они составили документ и просят тебя, как представителя великой державы, первым подписаться от общего имени.
– При чем здесь представитель великой державы? – удивился Алеша. – Попросив политического убежища, все мы отрекаемся от родной земли.
Бенито и ухом не повел.
– Всем нам, охранникам, – трещал он, – простят нарушение дисциплины и выплатят то, что положено. Вопрос будет закрыт полностью. Подписывай, и через час все мы встретимся в совершенно иной обстановке.
– Постой, расскажи, как они там? Как Педро? Как Антонио? Как дядюшка Хосе и Агостино?
– Все нормально, старик. Мануэлю и Марии жуть как надоела вареная рыба. Антонио получил прощение со стороны Босса, а вот Агостино предстоит вернуться в тюрьму. Жаль, жаль, но ничего не попишешь…
Алеша не сомневался, что Бенито лжет, что он предатель, и решил проучить его. Как ни противно было скрывать свои чувства, Алеша понимал: не он начал подлую игру в обман и, стало быть, имеет право уплатить притворщику тою же монетой.
– Бенито, я верю тебе.
– Вот и прекрасно, старик. Подпиши бумагу, и через день-другой вы отчалите в теплые края.
– А если не подпишем, что будет? Ты лучше всех знаешь Босса, он доверяет тебе, поскольку выбрал для такого ответственного поручения…
Бенито распустил павлиньи перья.
– Да, я знаю, как умеет гневаться Босс. И власти у него довольно. Поверь, он может всех вас скормить крокодилам, и никто не помешает.
– Даже ты, Бенито?
– А что я могу сделать?
– Значит, нам не вырваться из его когтей?
– Не вырваться… Если не скормит крокодилам, не бросит на съедение муравьям, он продаст вас агентам, поставляющим в закрытые клиники почки, сердца, костный мозг и прочий трансплантационный материал.
– Он такой могущественный? Он имеет право считать людей трансплантационным материалом?
– Он могущественней, чем ты можешь себе вообразить.
– Чем ты докажешь? Я же должен быть в этом уверен, если ставлю свою подпись.
– А ты умеешь держать язык за зубами?
– Ну, разумеется.
– Подпиши бумагу, и я скажу.
– Нет, ты сначала скажи, и я подпишу.
Бенито злился, но еще держал себя в руках.
– Знаешь, кем я был до того, как меня нашел и пригрел Босс? Я был дерьмом, самым настоящим дерьмом. Люди, приближаясь ко мне, зажимали носы… После революции на Кубе я уехал в Соединенные Штаты. Попал в Нью-Йорк. Мне говорили, что мне посчастливилось. Но это самый страшный и самый жестокий город на свете. Я был «чиканос», неполноценным латиносом, жил в Южном Бронксе – в дыре, которую занимали такие же жалкие бродяги, как я. На четверых была только одна постель, на ней мы спали поочередно. Мы рылись в гнилых отбросах, помогали федеральной службе травить крыс, за это нам кое-что перепадало… Моего приятеля Феликса ухлопали наркоманы. Попросили закурить и пахнули ему в глаз из «пушки». Все было продажно и все защищено законом лишь номинально. Власть всегда у богатых, старик, и прав всегда больше у тех, у кого больше собственности. Босс спас меня от самоубийства.
– Взамен он потребовал убивать других, не так ли?
– Тут уже надо решаться, – вздохнул Бенито, – либо ты, либо тебя. Третьего в нашем мире не дано… Я удирал с Кубы на простой рыбацкой лодке. В пути мне встретились две такие же лодки с гаитянцами – они бежали от зверств тайной полиции. Всем нам повезло – море было чисто, как стекло, и спокойно, как кисель в стакане. И вот в территориальных водах США нас встретила береговая охрана. Когда они узнали, что плывет сброд – без долларов, без дипломов, без связей, одни вспухшие животы да молящие глаза, – лодки были потоплены катером. Безжалостно, без всяких объяснений. Гаитянцы – те быстро потонули. И я бы не дотянул до берега – если бы со мной не было пробкового жилета… Когда янки, наглядевшись на плавающих щенков, повернули катер и стали уходить, я напялил свои жилет… Меня подобрали у берега без сознания. Но уже не тронули… Подпиши скорей эту бумагу, и давай забудем про кошмары, что окружают нас.
– Нет, – сказал Алеша. – Я раздумал. Твой Босс все-таки не всесилен, и потому подписывать я не буду. Потом обо мне скажут: струсил, а тигр-то был бумажным.
Лицо у Бенито вытянулось, на скулах обозначились желваки.
– Босс связан с теми, кто руководит транснациональными компаниями: и американскими, и европейскими, и прочими. Довольно?.. Он работал и по сей день работает на них – довольно?.. Их слово – закон, они смещают и ставят премьеров и президентов по всему миру. Довольно?
– Нет, – сказал Алеша, – не довольно. Они эксплуатируют народы, они навязывают им свою волю, они не позволяют людям иметь собственное мнение, но я не признаю их власти.
– Безумец! Да они завтра же лишат тебя глаз, волос, сердца, печени!.. Тут, за стеной, побывали многие партии таких храбрецов. Их разобрали на запчасти…
Поняв, что выболтал лишнее, Бенито побурел от досады.
– Ну, как хочешь, – пригрозил он, – только ни о чем больше не проси, поезд уже ушел!
Хлопнул тюремной дверью и был таков.
ДУМЫ О РОДИНЕ
И еще день прошел. Алеше по-прежнему не давали ни пить, ни есть. Видимо, думали, что голод и жажда доконают его, он станет просить и унижаться, пойдет на предательство.
Лежа на холодном каменном полу, Алеша спал, бредил, вспоминал своих товарищей, знал, что они ведут напряженную борьбу и не оставят его в беде.
«Конечно, может быть и так, что мы ничего не добьемся, – миллионы людей проиграли свою борьбу. И проиграли прежде всего потому, что не знали в точности, кто им друг и кто враг, что их спасет и что погубит. Люди проиграли, потому что сражались в одиночку, – на это всегда ставили мучители и растлители человечества, не давали людям объединиться, ссорили их, рассаживали по разным социальным клеткам, чтобы одни завидовали другим и каждый из них боялся опуститься в клетку пониже…»
«Нелегко защитить правду: немало тех, кто равнодушен к Отечеству, не чувствует никакой ответственности, стремится завладеть чужим, принадлежащим другому или другим. Такие люди низкопоклонствуют, льстят, обманывают, подкупают, используют чужие слабости, несчастья, восстают против равенства, крича, что оно уродует и оскорбляет талант и инициативу, а на деле нагло добиваются для себя преимуществ, зорко следят за тем, чтобы и близко не подпустить других к порогу справедливой жизни… Хищники умеют организоваться, сложиться в стаю, в банду, потому что ими движет эгоизм. Зато честные никак не могут объединиться: словно стыдятся мысли о коллективном отпоре, и напрасно…»
«Нелегко и непросто добиться совершенной жизни в родной стране, где большинство порядочных людей. Но как тяжко, как трудно защититься в условиях чужой страны, где кругом иноплеменники, иные нравы, иные обычаи, иные законы!..»
Вновь и вновь вспоминал Алеша отца, мать, бабушку, родной город Гродно, вспоминал своих товарищей – одноклассников и друзей-мексиканцев. И думалось ему, как это прекрасно, когда человек свободен и может по собственному желанию трудиться, учиться, делать нужные всем вещи. «Это счастье – работа, отчего же человек не славит великий смысл всякого созидательного труда, отчего ленится, уклоняется от трудностей, больше всего мечтает об отдыхе?.. Несчастный! В мире много прекрасного – это и море, и степь, и горы, и картина настоящего художника, и стихи настоящего поэта, это и дружба, и любовь, и общая борьба за справедливость… Но самое возвышенное и самое возвышающее – работа, которая помогает жизни людей и жизни природы…»
С какою бы радостью Алеша сейчас порисовал, вскопал бы грядки на бабушкином огороде!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24