Я не обладаю острым зрением моряка, но все же различаю еле заметные очертания судна, идущего под всеми парусами.
Почти тотчас же боцман, уже несколько минут смотревший в ту же сторону, вскрикивает:
— Судно!
Показавшийся на горизонте корабль сначала не производит ожидаемого впечатления. То ли не верят в его появление, то ли силы уже иссякли. Никто не двигается с места. Но после того как боцман несколько раз повторил: «Судно! судно!» — все взоры обратились, наконец, к горизонту.
На этот раз ошибиться невозможно. Мы его видим, этот корабль, на который уже перестали надеяться. Но увидят ли нас оттуда?
Матросы стараются определить, что это за корабль и, в особенности, куда он держит курс.
Роберт Кертис, долго и пристально смотревший на горизонт, говорит:
— Это бриг, он идет в бейдевинд, правым галсом. Если он пройдет два часа в том же направлении, то непременно перережет нам дорогу.
Два часа! Два века! Но судно может с минуты на минуту переменить курс, тем более что оно, вероятно, лавирует против встречного ветра. Если это так, то, кончив маневр, оно пойдет левым галсом и исчезнет. Ах, если бы корабль шел по ветру или со спущенными парусами, мы имели бы право надеяться!
Надо, чтобы нас увидели с судна! Надо во что бы то ни стало добиться, чтобы нас заметили оттуда! Роберт Кертис приказывает подавать всевозможные сигналы, ибо бриг находится еще милях в двенадцати к востоку и криков наших там не услышат. Огнестрельного оружия у нас нет, и мы не можем привлечь внимание выстрелами. Поднимем же какой-нибудь флаг на верхушку мачты. Шаль мисс Херби — красная, а этот цвет лучше всего выделяется на фоне моря и неба.
Мы поднимаем вместо флага шаль мисс Херби, и легкий ветер, покрывающий рябью поверхность воды, тихонько треплет его. Когда флаг развевается, в сердце закрадывается надежда. Утопающий, как известно, хватается за соломинку.
Для нас эта соломинка — флаг.
Целый час мы попеременно переходим от надежды к отчаянию. Бриг, по-видимому, приближается к плоту, но иногда он словно останавливается, и мы спрашиваем себя, уж не повернет ли он обратно.
Как медленно плывет судно! А между тем оно идет под всеми парусами, можно различить бом-брамсели, стаксели и чуть ли не корпус корабля над горизонтом. Но ветер слаб, а если он еще спадет!.. Мы отдали бы годы жизни, чтобы стать старше на один час!
В половине первого боцман и капитан определяют, что бриг находится от нас на расстоянии девяти миль. Значит, за полтора часа он сделал всего три мили. Легкий ветерок, проносящийся над нашими головами, вряд ли доходит до него. Теперь мне кажется, что паруса брига уже не надуваются, что они повисли вдоль мачт. Я смотрю, не поднимется ли ветер, но волны кажутся уснувшими, и дуновение, на которое мы возлагали такие надежды, замирает, едва возникнув.
Я стою на корме плота вместе с Летурнерами и мисс Херби; мы поминутно переводим взгляд с судна на капитана. Роберт Кертис застыл на месте, опершись о мачту рядом с боцманом. Глаза их ни на минуту не отрываются от брига. Мы читаем на их лицах волнение, которое они не в силах побороть. Никто не проронил ни слова до тех пор, пока плотник Даулас не крикнул с отчаянием, не поддающимся описанию:
— Он поворачивает!
Вся наша жизнь сосредоточилась в это мгновение в глазах. Все мы вскочили, некоторые встали на колени. Вдруг у боцмана вырывается ужасное ругательство. Судно находится в девяти милях от нас, и с этого расстояния там не могли заметить наш сигнал! Плот же — всего только точка, затерявшаяся среди водного простора в ослепительном сиянии солнечных лучей. Его не увидишь. И его не видели! Ведь капитан корабля, кто бы он ни был, не может быть настолько бесчеловечен, чтобы уйти, не подав нам помощи! Нет! Это невероятно. Он нас не видел!
— Огня! огня! — вдруг вскрикнул Роберт Кертис. — Давайте зажжем костер! Друзья мои! Друзья! Это наш последний шанс — иначе нас не заметят!
На передний конец плота бросили несколько досок, сложили костер. Их зажгли не без труда, так как они отсырели. Тем лучше: дым будет гуще и, значит, заметнее. Огонь вспыхивает, в воздух поднимается почти черный столб дыма. Если бы это было ночью, если бы темнота наступила прежде, чем бриг исчезнет из вида, пламя увидели бы даже на таком далеком расстоянии.
Но часы бегут, огонь гаснет!..
Чтобы смириться после этого, чтобы подчиниться божьей воле, надо иметь над собой власть, которую я уже потерял. Нет! Я не могу верить в бога, обманувшего нас минутной надеждой, которая лишь усилила наши муки. Я богохульствую, как богохульствовал боцман… Моего плеча коснулась чья-то слабая рука, и я увидел мисс Херби. Она указывает мне на небо!
Но это уже слишком! Я ничего не хочу видеть, я ложусь под парус, я прячусь, и из груди моей вырываются рыдания…
В это время судно поворачивает на другой галс, медленно удаляется на восток; три часа спустя самый зоркий глаз уже не мог бы заметить на горизонте его развернутые паруса.
44. ПЯТНАДЦАТОЕ ЯНВАРЯ
После этого последнего удара судьбы нам остается одно: ждать смерти. Раньше или позже, но она придет.
Сегодня на западе появились облака. Потянул ветерок. Жару стало легче переносить, и, вопреки нашей подавленности, мы чувствуем влияние происшедшей перемены. Я с удовольствием вдыхаю менее сухой воздух. Но с тех пор как боцман поймал рыбу, мы ничего не ели, то есть уже целую неделю. На плоту нет ни крошки. Вчера я дал Андре Летурнеру последний кусок сухаря, сбереженного стариком. Господин Летурнер плакал, вручая мне его.
Еще вчера негру Джинкстропу удалось освободиться от своих пут, и Роберт Кертис не отдал приказания снова связать его. Да и к чему! Негодяй и его сообщники изнурены продолжительным постом. Что они могут предпринять?
Сегодня показалось несколько крупных акул; их черные плавники с необыкновенной быстротой рассекают воду. Я невольно думаю, что это живые гробы, которые вскоре поглотят наши жалкие останки. Акулы уже не пугают меня, а скорее притягивают. Они почти вплотную подплывают к бортам плота, и одно из этих чудовищ чуть не откусило руку Флейполу, опустившему ее в воду.
Боцман, широко раскрыв глаза и стиснув зубы, неподвижным взглядом следит за акулами. Он рассматривает их совсем с другой точки зрения, чем я: как бы съесть их, вместо того чтобы быть съеденным ими. Поймай он хоть одну, уж он не побрезговал бы ее жестким мясом. Да и мы тоже.
Боцман хочет попытаться. И так как у нас нет крюка, к которому можно было бы прикрепить веревку, надо его сделать. Роберт Кертис и Даулас поняли замысел боцмана и стали совещаться, все время бросая в море обломки шестов или куски веревок, чтобы удержать акул вокруг плота.
Даулас взял свой плотничий топорик, которым он собирается заменить крюк. Возможно, что этот инструмент зацепится лезвием или противоположным концом за пасть акулы, если она попытается его проглотить. Деревянную ручку топорика привязали к крепкому канату, другой конец которого прикрепили к одному из столбов плота.
Эти приготовления еще обостряют наш голод. Мы задыхаемся от нетерпения. Мы стараемся удержать акул всеми возможными средствами. Крюк готов, но у нас нет ничего для приманки. Боцман ходит взад и вперед по плоту, разговаривает сам с собой, обшаривает все углы, и порой мне кажется, что он проверяет, не умер ли кто-нибудь из нас.
Приходится прибегнуть к средству, уже однажды испробованному: боцман обертывает топорик красным лоскутом, оторванным от той же шали мисс Херби.
Но сначала он удостоверяется, все ли в порядке. Крепко ли привязан топорик? Хорошо ли прикреплена снасть к плоту? Достаточно ли прочен канат? Боцман все проверяет и только затем бросает свой снаряд на воду.
Море прозрачно, в нем без труда можно разглядеть любой предмет на глубине ста футов. Я вижу, как топорик, обернутый в красный лоскут, медленно опускается. Алое пятно отчетливо выделяется в синей воде.
Все мы, и пассажиры и моряки, наклонились над фальшбортом в глубоком молчании. Но с тех пор как мы стараемся раздразнить акул нашей приманкой, они как будто исчезли. Впрочем, вряд ли эти прожорливые создания уплыли далеко, их так много в этих местах, что любая добыча — даже самая незавидная — будет проглочена в одно мгновение.
Вдруг боцман делает знак рукой. Он указывает на огромную темную массу, она скользит по направлению к плоту, слегка высовываясь из воды. Это акула длиною в двенадцать футов: она поднялась из глубины и плывет прямо к нам.
Как только она оказалась саженях в четырех от плота, боцман подтянул канат, так что крюк очутился на пути акулы; красный лоскут шевелится, что придает ему видимость одушевленного предмета.
Я чувствую, что сердце мое забилось с необычайной силой, как будто на карту поставлена моя жизнь.
Между тем акула все приближается; налившиеся кровью глаза блестят над водой, а когда она поворачивается, в разверстой пасти видны острые зубы.
Раздается чей-то крик!.. Акула замирает на месте и затем исчезает в морской глубине.
Кто из нас испустил этот крик, разумеется, невольный?
Боцман выпрямляется, бледный от гнева.
— Я убью первого, кто скажет хоть слово, — говорит он.
И снова принимается за работу.
Собственно говоря, боцман прав!
Крюк опять погружен в воду, но прошло полчаса, и ни одна акула не показывается; снаряд пришлось спустить на глубину двадцати саженей. Однако мне кажется, что вода на этой глубине неспокойна, а это указывает на присутствие акул.
И в самом деле, веревку вдруг сильно дернуло, она выскользнула из рук боцмана, но в море не ушла, так как была крепко привязана.
Акула клюнула и сама себя подсекла.
— На помощь, ребята, на помощь! — кричит боцман.
Пассажиры и матросы тотчас же берутся за дело. Надежда окрылила нас, и все же мы недостаточно крепки, а чудовище бьется с необычайной силой. Мы стараемся сообща вытащить акулу. Мало-помалу вода приходит в волнение под мощными ударами ее хвоста и плавников. Наклонившись, я вижу огромное тело, судорожно бьющееся на окровавленных волнах.
— Смелее, смелее! — кричит боцман.
Наконец, появляется голова акулы. Через полуоткрытую пасть топорик проник в глотку, вонзился в тело, и чудовище никак не может от него освободиться. Даулас хватает большой топор, чтобы прикончить акулу, как только она будет на уровне плота.
Вдруг раздается сухой треск. Акула с силой сомкнула челюсти, перекусила рукоятку топорика и исчезла в море.
Из груди у нас вырывается вопль отчаяния!
Боцман, Роберт Кертис и Даулас еще раз попытались поймать акулу, хотя теперь у них уже нет ни топорика, ни инструментов, чтобы изготовить снаряд. Они бросают в море веревку с мертвой петлей на конце. Но эти лассо лишь скользят по гладкому телу акул. Боцман дошел даже до того, что пытается привлечь внимание своей голой ногой, которую он опустил за борт, рискуя, что она будет откушена…
Эти бесплодные попытки, наконец, прекращаются. Каждый возвращается на свое место, чтобы ожидать там смерти, которую уже ничто не может предотвратить.
Но я ушел не сразу и успел услышать, как боцман сказал Роберту Кертису:
— Капитан, когда же мы бросим жребий?
Роберт Кертис ничего не ответил, но вопрос поставлен.
45. ШЕСТНАДЦАТОЕ ЯНВАРЯ
Мы все лежим, подстелив под себя паруса. Если бы мимо нас прошло судно, то его экипаж принял бы плот за обломок кораблекрушения, покрытый трупами.
Я страдаю ужасно. Разве я мог бы есть при таком состоянии губ, языка, гортани? Не думаю, и, однако, мои спутники и я бросаем друг на друга кровожадные взгляды.
Сегодня, несмотря на грозовые облака, жара еще усилилась. Над морем поднимаются густые пары. Однако мне кажется, что дождь пойдет где угодно, только не над нашим плотом.
И все же мы смотрим на тучи жадным взглядом. Наши губы тянутся к ним. Летурнер-отец с мольбой подымает руки к безжалостному небу.
Я прислушиваюсь: не раздастся ли отдаленный рокот, предвещающий грозу. Одиннадцать часов утра. Облака застилают солнце, но теперь уже ясно, что они не заряжены электричеством. Гроза, очевидно, не разразится, так как все облака имеют одинаковую окраску и их контуры, так отчетливо рисовавшиеся ранним утром, теперь слились в сплошную сероватую массу. Это всего лишь туман.
Но разве из этого тумана не может пролиться дождь, хотя бы дождик, всего несколько капель!
— Дождь! — вдруг вскрикивает Даулас.
И в самом деле! В какой-нибудь полумиле от плота с неба спускается завеса дождя, и я вижу капельки, подскакивающие на поверхности океана. Окрепший ветер дует прямо на нас. Лишь бы только туча не иссякла прежде, чем пройдет над нашими головами!
Бог, наконец, сжалился над нами. Дождь падает крупными каплями из темных облаков. Но ливень не будет продолжительным. Надо собрать все, что он может дать, так как нижний край тучи уже пламенеет над горизонтом.
Роберт Кертис велел поставить сломанную бочку так, чтобы в нее набралось побольше воды; паруса развернули:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Почти тотчас же боцман, уже несколько минут смотревший в ту же сторону, вскрикивает:
— Судно!
Показавшийся на горизонте корабль сначала не производит ожидаемого впечатления. То ли не верят в его появление, то ли силы уже иссякли. Никто не двигается с места. Но после того как боцман несколько раз повторил: «Судно! судно!» — все взоры обратились, наконец, к горизонту.
На этот раз ошибиться невозможно. Мы его видим, этот корабль, на который уже перестали надеяться. Но увидят ли нас оттуда?
Матросы стараются определить, что это за корабль и, в особенности, куда он держит курс.
Роберт Кертис, долго и пристально смотревший на горизонт, говорит:
— Это бриг, он идет в бейдевинд, правым галсом. Если он пройдет два часа в том же направлении, то непременно перережет нам дорогу.
Два часа! Два века! Но судно может с минуты на минуту переменить курс, тем более что оно, вероятно, лавирует против встречного ветра. Если это так, то, кончив маневр, оно пойдет левым галсом и исчезнет. Ах, если бы корабль шел по ветру или со спущенными парусами, мы имели бы право надеяться!
Надо, чтобы нас увидели с судна! Надо во что бы то ни стало добиться, чтобы нас заметили оттуда! Роберт Кертис приказывает подавать всевозможные сигналы, ибо бриг находится еще милях в двенадцати к востоку и криков наших там не услышат. Огнестрельного оружия у нас нет, и мы не можем привлечь внимание выстрелами. Поднимем же какой-нибудь флаг на верхушку мачты. Шаль мисс Херби — красная, а этот цвет лучше всего выделяется на фоне моря и неба.
Мы поднимаем вместо флага шаль мисс Херби, и легкий ветер, покрывающий рябью поверхность воды, тихонько треплет его. Когда флаг развевается, в сердце закрадывается надежда. Утопающий, как известно, хватается за соломинку.
Для нас эта соломинка — флаг.
Целый час мы попеременно переходим от надежды к отчаянию. Бриг, по-видимому, приближается к плоту, но иногда он словно останавливается, и мы спрашиваем себя, уж не повернет ли он обратно.
Как медленно плывет судно! А между тем оно идет под всеми парусами, можно различить бом-брамсели, стаксели и чуть ли не корпус корабля над горизонтом. Но ветер слаб, а если он еще спадет!.. Мы отдали бы годы жизни, чтобы стать старше на один час!
В половине первого боцман и капитан определяют, что бриг находится от нас на расстоянии девяти миль. Значит, за полтора часа он сделал всего три мили. Легкий ветерок, проносящийся над нашими головами, вряд ли доходит до него. Теперь мне кажется, что паруса брига уже не надуваются, что они повисли вдоль мачт. Я смотрю, не поднимется ли ветер, но волны кажутся уснувшими, и дуновение, на которое мы возлагали такие надежды, замирает, едва возникнув.
Я стою на корме плота вместе с Летурнерами и мисс Херби; мы поминутно переводим взгляд с судна на капитана. Роберт Кертис застыл на месте, опершись о мачту рядом с боцманом. Глаза их ни на минуту не отрываются от брига. Мы читаем на их лицах волнение, которое они не в силах побороть. Никто не проронил ни слова до тех пор, пока плотник Даулас не крикнул с отчаянием, не поддающимся описанию:
— Он поворачивает!
Вся наша жизнь сосредоточилась в это мгновение в глазах. Все мы вскочили, некоторые встали на колени. Вдруг у боцмана вырывается ужасное ругательство. Судно находится в девяти милях от нас, и с этого расстояния там не могли заметить наш сигнал! Плот же — всего только точка, затерявшаяся среди водного простора в ослепительном сиянии солнечных лучей. Его не увидишь. И его не видели! Ведь капитан корабля, кто бы он ни был, не может быть настолько бесчеловечен, чтобы уйти, не подав нам помощи! Нет! Это невероятно. Он нас не видел!
— Огня! огня! — вдруг вскрикнул Роберт Кертис. — Давайте зажжем костер! Друзья мои! Друзья! Это наш последний шанс — иначе нас не заметят!
На передний конец плота бросили несколько досок, сложили костер. Их зажгли не без труда, так как они отсырели. Тем лучше: дым будет гуще и, значит, заметнее. Огонь вспыхивает, в воздух поднимается почти черный столб дыма. Если бы это было ночью, если бы темнота наступила прежде, чем бриг исчезнет из вида, пламя увидели бы даже на таком далеком расстоянии.
Но часы бегут, огонь гаснет!..
Чтобы смириться после этого, чтобы подчиниться божьей воле, надо иметь над собой власть, которую я уже потерял. Нет! Я не могу верить в бога, обманувшего нас минутной надеждой, которая лишь усилила наши муки. Я богохульствую, как богохульствовал боцман… Моего плеча коснулась чья-то слабая рука, и я увидел мисс Херби. Она указывает мне на небо!
Но это уже слишком! Я ничего не хочу видеть, я ложусь под парус, я прячусь, и из груди моей вырываются рыдания…
В это время судно поворачивает на другой галс, медленно удаляется на восток; три часа спустя самый зоркий глаз уже не мог бы заметить на горизонте его развернутые паруса.
44. ПЯТНАДЦАТОЕ ЯНВАРЯ
После этого последнего удара судьбы нам остается одно: ждать смерти. Раньше или позже, но она придет.
Сегодня на западе появились облака. Потянул ветерок. Жару стало легче переносить, и, вопреки нашей подавленности, мы чувствуем влияние происшедшей перемены. Я с удовольствием вдыхаю менее сухой воздух. Но с тех пор как боцман поймал рыбу, мы ничего не ели, то есть уже целую неделю. На плоту нет ни крошки. Вчера я дал Андре Летурнеру последний кусок сухаря, сбереженного стариком. Господин Летурнер плакал, вручая мне его.
Еще вчера негру Джинкстропу удалось освободиться от своих пут, и Роберт Кертис не отдал приказания снова связать его. Да и к чему! Негодяй и его сообщники изнурены продолжительным постом. Что они могут предпринять?
Сегодня показалось несколько крупных акул; их черные плавники с необыкновенной быстротой рассекают воду. Я невольно думаю, что это живые гробы, которые вскоре поглотят наши жалкие останки. Акулы уже не пугают меня, а скорее притягивают. Они почти вплотную подплывают к бортам плота, и одно из этих чудовищ чуть не откусило руку Флейполу, опустившему ее в воду.
Боцман, широко раскрыв глаза и стиснув зубы, неподвижным взглядом следит за акулами. Он рассматривает их совсем с другой точки зрения, чем я: как бы съесть их, вместо того чтобы быть съеденным ими. Поймай он хоть одну, уж он не побрезговал бы ее жестким мясом. Да и мы тоже.
Боцман хочет попытаться. И так как у нас нет крюка, к которому можно было бы прикрепить веревку, надо его сделать. Роберт Кертис и Даулас поняли замысел боцмана и стали совещаться, все время бросая в море обломки шестов или куски веревок, чтобы удержать акул вокруг плота.
Даулас взял свой плотничий топорик, которым он собирается заменить крюк. Возможно, что этот инструмент зацепится лезвием или противоположным концом за пасть акулы, если она попытается его проглотить. Деревянную ручку топорика привязали к крепкому канату, другой конец которого прикрепили к одному из столбов плота.
Эти приготовления еще обостряют наш голод. Мы задыхаемся от нетерпения. Мы стараемся удержать акул всеми возможными средствами. Крюк готов, но у нас нет ничего для приманки. Боцман ходит взад и вперед по плоту, разговаривает сам с собой, обшаривает все углы, и порой мне кажется, что он проверяет, не умер ли кто-нибудь из нас.
Приходится прибегнуть к средству, уже однажды испробованному: боцман обертывает топорик красным лоскутом, оторванным от той же шали мисс Херби.
Но сначала он удостоверяется, все ли в порядке. Крепко ли привязан топорик? Хорошо ли прикреплена снасть к плоту? Достаточно ли прочен канат? Боцман все проверяет и только затем бросает свой снаряд на воду.
Море прозрачно, в нем без труда можно разглядеть любой предмет на глубине ста футов. Я вижу, как топорик, обернутый в красный лоскут, медленно опускается. Алое пятно отчетливо выделяется в синей воде.
Все мы, и пассажиры и моряки, наклонились над фальшбортом в глубоком молчании. Но с тех пор как мы стараемся раздразнить акул нашей приманкой, они как будто исчезли. Впрочем, вряд ли эти прожорливые создания уплыли далеко, их так много в этих местах, что любая добыча — даже самая незавидная — будет проглочена в одно мгновение.
Вдруг боцман делает знак рукой. Он указывает на огромную темную массу, она скользит по направлению к плоту, слегка высовываясь из воды. Это акула длиною в двенадцать футов: она поднялась из глубины и плывет прямо к нам.
Как только она оказалась саженях в четырех от плота, боцман подтянул канат, так что крюк очутился на пути акулы; красный лоскут шевелится, что придает ему видимость одушевленного предмета.
Я чувствую, что сердце мое забилось с необычайной силой, как будто на карту поставлена моя жизнь.
Между тем акула все приближается; налившиеся кровью глаза блестят над водой, а когда она поворачивается, в разверстой пасти видны острые зубы.
Раздается чей-то крик!.. Акула замирает на месте и затем исчезает в морской глубине.
Кто из нас испустил этот крик, разумеется, невольный?
Боцман выпрямляется, бледный от гнева.
— Я убью первого, кто скажет хоть слово, — говорит он.
И снова принимается за работу.
Собственно говоря, боцман прав!
Крюк опять погружен в воду, но прошло полчаса, и ни одна акула не показывается; снаряд пришлось спустить на глубину двадцати саженей. Однако мне кажется, что вода на этой глубине неспокойна, а это указывает на присутствие акул.
И в самом деле, веревку вдруг сильно дернуло, она выскользнула из рук боцмана, но в море не ушла, так как была крепко привязана.
Акула клюнула и сама себя подсекла.
— На помощь, ребята, на помощь! — кричит боцман.
Пассажиры и матросы тотчас же берутся за дело. Надежда окрылила нас, и все же мы недостаточно крепки, а чудовище бьется с необычайной силой. Мы стараемся сообща вытащить акулу. Мало-помалу вода приходит в волнение под мощными ударами ее хвоста и плавников. Наклонившись, я вижу огромное тело, судорожно бьющееся на окровавленных волнах.
— Смелее, смелее! — кричит боцман.
Наконец, появляется голова акулы. Через полуоткрытую пасть топорик проник в глотку, вонзился в тело, и чудовище никак не может от него освободиться. Даулас хватает большой топор, чтобы прикончить акулу, как только она будет на уровне плота.
Вдруг раздается сухой треск. Акула с силой сомкнула челюсти, перекусила рукоятку топорика и исчезла в море.
Из груди у нас вырывается вопль отчаяния!
Боцман, Роберт Кертис и Даулас еще раз попытались поймать акулу, хотя теперь у них уже нет ни топорика, ни инструментов, чтобы изготовить снаряд. Они бросают в море веревку с мертвой петлей на конце. Но эти лассо лишь скользят по гладкому телу акул. Боцман дошел даже до того, что пытается привлечь внимание своей голой ногой, которую он опустил за борт, рискуя, что она будет откушена…
Эти бесплодные попытки, наконец, прекращаются. Каждый возвращается на свое место, чтобы ожидать там смерти, которую уже ничто не может предотвратить.
Но я ушел не сразу и успел услышать, как боцман сказал Роберту Кертису:
— Капитан, когда же мы бросим жребий?
Роберт Кертис ничего не ответил, но вопрос поставлен.
45. ШЕСТНАДЦАТОЕ ЯНВАРЯ
Мы все лежим, подстелив под себя паруса. Если бы мимо нас прошло судно, то его экипаж принял бы плот за обломок кораблекрушения, покрытый трупами.
Я страдаю ужасно. Разве я мог бы есть при таком состоянии губ, языка, гортани? Не думаю, и, однако, мои спутники и я бросаем друг на друга кровожадные взгляды.
Сегодня, несмотря на грозовые облака, жара еще усилилась. Над морем поднимаются густые пары. Однако мне кажется, что дождь пойдет где угодно, только не над нашим плотом.
И все же мы смотрим на тучи жадным взглядом. Наши губы тянутся к ним. Летурнер-отец с мольбой подымает руки к безжалостному небу.
Я прислушиваюсь: не раздастся ли отдаленный рокот, предвещающий грозу. Одиннадцать часов утра. Облака застилают солнце, но теперь уже ясно, что они не заряжены электричеством. Гроза, очевидно, не разразится, так как все облака имеют одинаковую окраску и их контуры, так отчетливо рисовавшиеся ранним утром, теперь слились в сплошную сероватую массу. Это всего лишь туман.
Но разве из этого тумана не может пролиться дождь, хотя бы дождик, всего несколько капель!
— Дождь! — вдруг вскрикивает Даулас.
И в самом деле! В какой-нибудь полумиле от плота с неба спускается завеса дождя, и я вижу капельки, подскакивающие на поверхности океана. Окрепший ветер дует прямо на нас. Лишь бы только туча не иссякла прежде, чем пройдет над нашими головами!
Бог, наконец, сжалился над нами. Дождь падает крупными каплями из темных облаков. Но ливень не будет продолжительным. Надо собрать все, что он может дать, так как нижний край тучи уже пламенеет над горизонтом.
Роберт Кертис велел поставить сломанную бочку так, чтобы в нее набралось побольше воды; паруса развернули:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22