— Два часа.
— А когда будем на границе?
— Завтра, в час дня.
— А в Кашгаре?
— Еще через пятнадцать часов. В ночь с девятнадцатого на двадцатое.
— Вот где будет опасно, господин Бомбарнак.
— Да, Кинко, там будет опасно. Если трудно попасть в Россию, то еще труднее из нее выбраться, когда у дверей стоят китайцы. Китайские таможенники не пропустят через границу, пока внимательно нас всех не осмотрят. Но такие строгости применяются только к пассажирам, а не к багажу. А так как этот вагон предназначен только для груза, идущего в Пекин, то я думаю, вам особенно нечего бояться. Итак, доброй ночи. Ради предосторожности, не буду здесь больше задерживаться…
— Доброй ночи, господин Бомбарнак! Доброй ночи!
Я вернулся на свое место и так крепко заснул, что не слышал сигнала к отправлению.
До рассвета поезд проехал только одну крупную станцию — Маргелан, где стоял очень недолго.
В Маргелане шестьдесят тысяч жителей, и фактически он является столицей Ферганской области, а не Коканд, где климат вреден для здоровья. Город, конечно, делится на две части — русскую и туземную. Однако в туземных кварталах нет ничего примечательного, не сохранилось никаких памятников старины, а потому читатели не осудят меня за то, что я не прервал своего сна, чтобы окинуть Маргелан беглым взглядом.
Достигнув Шахимарданской долины, поезд снова выбрался на ровное степное пространство, что позволило ему развить нормальную скорость.
В три часа утра — сорокапятиминутная остановка на станции Ош. Тут я вторично пренебрег своими репортерскими обязанностями и ничего не увидел. Оправдаться я могу лишь тем, что и здесь смотреть не на что.
За станцией Ош полотно железной дороги выходит к границе, отделяющей русский Туркестан от Памирского плоскогорья и обширной страны кара-киргизов.
Эту часть Центральной Азии непрерывно тревожат плутонические силы, колеблющие земные недра. Северный Туркестан не раз подвергался воздействию разрушительных толчков. Здесь еще хорошо помнят землетрясение 1887 года, и я сам мог видеть в Ташкенте и Самарканде неопровержимые доказательства вулканической деятельности. К счастью, подобные катаклизмы случаются не так уж часто. Но слабые толчки и колебания почвы наблюдаются регулярно на протяжении всей длинной нефтеносной полосы — от Каспийского моря до Памирского плоскогорья.
Вообще же эта область — одна из интереснейших частей Центральной Азии, какие только может посетить турист. Хотя майору Нольтицу не приходилось бывать дальше станции Ош, он хорошо знает эти места по современным картам и описаниям новейших путешествий. Среди авторов записок следует назвать Капю и Бонвало — двух французов, которых я рад приветствовать, находясь вдали от родины. Майору, как и мне, хочется увидеть эти места, а потому мы оба, с шести часов утра, стоим на вагонной площадке, вооружившись биноклем и путеводителем.
Памир по-персидски называется Бам-и-Дуниа, что значит «Крыша мира». От него лучами расходятся могучие горные цепи Тянь-Шаня, Куэнь-Луня, Каракорума, Гималаев и Гиндукуша. Эта горная система шириною в четыреста километров, в течение стольких веков представлявшая непреодолимую преграду, покорена и завоевана русским упорством. Славянская раса и желтая пришли теперь в соприкосновение.
Да простят мне читатели некоторый преизбыток учености, которой, как легко догадаться, я всецело обязан майору Нольтицу. Вот что я от него узнал.
Европейские путешественники немало потрудились над изучением Памирского плоскогорья. После Марко Поло, венецианца, жившего в XIII веке, кого мы встречаем здесь в поздние времена? Англичан — Форсайта, Дугласа, Бидьюфа, Йонгхесбенда и знаменитого Гордона, погибшего в области Верхнего Нила; русских — Федченко, Скобелева, Пржевальского, Громбчевского, генерала Певцова, князя Голицына, братьев Грум-Гржимайло; французов — д'Оверня, Бонвало, Капю, Папена, Брейтеля, Блана, Ридгвея, О'Коннора, Дютрей де Рена, Жозефа Мартена, Гренара, Эдуарда Блана; шведа — доктора Свен-Гедина. Благодаря этим исследователям, Крыша мира приоткрылась, будто ее коснулась рука Хромого беса note 79, и все увидели, какие под ней кроются тайны.
Теперь известно, что Крышу мира образуют многочисленные ложбины и пологие склоны, находящиеся на высоте более трех тысяч метров; известно, что над ними возвышаются пики Гурумди и Кауфмана, высотою в двадцать две тысячи футов, и вершина Тагарма, в двадцать семь тысяч футов; известно, что с этой вершины на запад течет река Оксус или Амударья, а на восток река Тарим; известно, наконец, что ее склоны составлены главным образом из первичных горных пород, перемежающихся со сланцами и кварцем, красным песчаником вторичной эпохи и наносной глинисто-песчаной почвой, так называемым лессом, которым изобилуют в Центральной Азии четвертичные отложения.
Чтобы провести рельсовый путь по этому плоскогорью, строителям Великой Трансазиатской магистрали пришлось преодолеть почти невероятные трудности. Это был вызов, брошенный природе человеческим гением, и победа осталась за человеком. На этих отлогих проходах, называемых киргизами «бель», были сооружены виадуки, мосты, насыпи, траншеи и тоннели. Тут только и видишь крутые повороты и спуски, требующие сильных локомотивов. В разных местах установлены особые машины, подтягивающие поезда на канатах. Одним словом, тут потребовался геркулесов труд, перед которым меркнут работы американских инженеров в проходах Сьерры-Невады и Скалистых гор.
Эта безотрадная местность производит гнетущее впечатление, и оно еще более усиливается по мере того, как поезд, следуя по причудливым изгибам стальной колеи, достигает головокружительных высот. Ни сел, ни деревушек. Ничего, кроме редких хижин, где памирец ведет одинокое существование со своей семьей, своими лошадьми, стадами яков или «кутаров», то есть быков с лошадиными хвостами, мелких овец с очень густой шерстью.
Линька этих животных — естественное следствие климатических условий. Они периодически меняют зимнюю одежду на летний мех. То же самое бывает и с собаками — их шерсть выгорает от жгучего летнего солнца.
Поднимаясь по этим проходам, видишь иногда в туманной дали неясные очертания плоскогорья. Унылый пейзаж оживляют только небольшие группы берез и кусты можжевельника — основные виды древесной растительности Памира; на бугристых равнинах растут в изобилии тамариск и полынь, а по краям впадин, наполненных соленой водой, — осока и карликовое губоцветное растение, которое киргизы называют «терскенн».
Майор перечисляет еще некоторых животных, относящихся к довольно разнообразной фауне верхнего Памира. Приходится даже следить, чтобы на площадку вагона не вскочило ненароком какое-нибудь млекопитающее — медведь или пантера, — которые не имеют права на проезд ни в первом, ни во втором классе.
Легко вообразить, какие раздались крики, когда стопоходящие или представители семейства кошачьих вдруг выскакивали к рельсам с явно недобрыми намерениями. Было выпущено несколько револьверных зарядов — не столько из необходимости, сколько для успокоения пассажиров. Днем на наших глазах ловкий выстрел сразил наповал огромную пантеру в ту самую минуту, когда она собиралась прыгнуть на подножку третьего вагона.
— Прими мой дар, Маргарита, — воскликнул господин Катерна, повторяя реплику Буридана супруге дофина, а вовсе не французской королеве, как неправильно сказано в знаменитой «Нельской башне» note 80.
Да и мог ли первый комик лучше выразить свое восхищение метким выстрелом, которым мы обязаны были нашему величественному монголу?
— Какая твердая рука и какой острый глаз! — говорю я майору Нольтицу.
Он окидывает Фарускиара подозрительным взглядом.
Памирская фауна, как я уже сказал, довольно разнообразна. Там водятся еще волки, лисы, бродят стадами «архары» — крупные дикие бараны с изящно изогнутыми рогами. Высоко в небе парят орлы и коршуны, а среди клубов белого пара, которые оставляет позади себя наш локомотив, кружат стаи воронов, голубей и желтых трясогузок.
День проходит без происшествии. В шесть часов вечера мы пересекли границу, сделав в общей сложности за четыре дня — от Узун-Ада — около двух тысяч трехсот километров. Еще двести пятьдесят километров — и будет Кашгар. Хотя мы уже находимся на территории китайского Туркестана, но только в Кашгаре перейдем в ведение китайской администрации.
После обеда, около девяти часов, все разошлись по своим местам с надеждой, скажем лучше — с уверенностью, что эта ночь будет такой же спокойной, как и предыдущая.
Но вышло совсем иначе.
В течение двух или трех часов поезд на быстром ходу спускался со склонов Памирского плоскогорья, а потом пошел с обычной скоростью по горизонтальному пути. Около часа ночи меня разбудили громкие крики. В ту же минуту проснулся и майор Нольтиц, проснулись и другие пассажиры.
Что случилось?
Пассажиров охватила тревога — волнующая и беспричинная тревога, которую вызывает малейшее дорожное происшествие.
— В чем дело? Почему кричат? — со страхом, спрашивал на своем языке каждый путешественник.
Первое, что мне пришло в голову, — мы подверглись нападению. Я подумал о Ки Цзане, монгольском разбойнике, встречи с которым я так легкомысленно пожелал… в интересах моей репортерской хроники.
Еще минута, и поезд резко затормозил. Сейчас он остановится.
Попов с озабоченным видом выходит из багажного вагона.
— Что произошло? — спрашиваю я.
— Неприятная история, — отвечает он.
— Что-нибудь серьезное?
— Нет, оборвалась сцепка, и два последних вагона остались позади.
Как только поезд остановился, несколько пассажиров, в том числе и я, выходят из вагона.
При свете фонаря легко убедиться, что обрыв сцепки произошел не от злого умысла. Но как бы то ни было, два последних вагона — траурный и хвостовой багажник, оторвались от состава. Когда это случилось и в каком месте?.. Этого никто не знает.
Трудно даже представить, какой шум подняли монгольские стражники, приставленные к телу мандарина Иен Лу! Пассажиры, едущие в их вагоне, и они сами не только не заметили, когда оборвалась сцепка, но подняли тревогу спустя только час или два…
Оставалось лишь одно: дать задний ход и дойти до оторвавшихся вагонов.
В сущности, ничего нет проще. Но Фарускиар ведет себя в этих обстоятельствах довольно странно: он настойчиво требует, чтобы приступили к делу не теряя ни минуты, пристает к Попову, обращается к машинисту и кочегарам. И тут я впервые услыхал, что он хорошо говорит по-русски.
В конце концов спорить не о чем. Все понимают, что нужно идти задним ходом для соединения с отцепившимися вагонами.
Лишь немецкий барон пытается протестовать. Снова задержка!.. Опять опоздание!.. Жертвовать драгоценным временем ради какого-то мандарина, да к тому же еще мертвого!..
Но его упреки пропускают мимо ушей.
А сэр Фрэнсис Травельян только презрительно пожимал плечами, и казалось, что с уст его вот-вот сорвутся слова:
«Что за администрация!.. Что за подвижной состав!.. Ну разве могло бы такое случиться на англо-индийских железных дорогах!»
Майор Нольтиц, как и я, поражен странным вмешательством господина Фарускиара. Этот всегда невозмутимый, бесстрастный монгол, с таким холодным взглядом из-под неподвижных век, мечется теперь из стороны в сторону, охваченный какой-то непонятной тревогой, с которой, по-видимому, он не в силах совладать. Его спутник встревожен ничуть не меньше.
Но почему их так интересуют отцепившиеся вагоны? Ведь там у них нет никакого багажа. Может быть, они испытывают пиетет перед покойным мандарином Иен Лу? Не потому ли они так упорно наблюдали в Душаке за траурным вагоном? Что бы там ни было, но майор, кажется, их в чем-то подозревает!
Как только мы вернулись на свои места, поезд двинулся задним ходом. Немецкий барон снова пытается возражать, но Фарускиар кидает на него такой свирепый взгляд, что он немедленно замолкает и уходит ворчать в свой угол.
Прошло больше часа. На востоке уже занималась заря, когда в одном километре от поезда были замечены потерянные вагоны.
Фарускиар и Гангир пожелали присутствовать при сцепке. Наблюдая за этой торжественной процедурой, мы с майором Нольтицем обратили внимание, что они обменялись несколькими словами с тремя монгольскими стражниками. Впрочем, тут нечему удивляться — ведь они соотечественники!
Все расходятся по своим вагонам. Поезд трогается и набирает скорость, чтобы хоть отчасти наверстать потерянное время.
И все-таки в столицу китайского Туркестана мы прибываем с большим опозданием — в половине пятого утра.
16
Восточный Туркестан, или Кашгария, является как бы продолжением русского Туркестана note 81.
Вот что писала газета «Нувель Ревю»:
«Центральная Азия лишь тогда станет великой страною, когда русская администрация распространит свое влияние на Тибет, или когда русские овладеют Кашгаром».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32