Для древних мореплавателей остров был еще более страшен, чем для современных, и по этой причине омывающие его воды были названы его именем. Считалось, да и теперь еще считается, опасным пускаться в плаванье по Карпатийскому морю, не изучив его досконально и во всех особенностях.
И все же на этом острове, составляющем последнее звено в длинной цепи Спор ад, нет недостатка в хороших якорных стоянках. Начиная от мысов Сидрос и Перниса до мысов Бонандреса и Андремоса, на его северном берегу можно встретить не одну гавань. Четыре его порта — Агата, Порто ди Тристано, Порто Грато, Порто Мало Нато — в прежние времена особенно часто посещали каботажные суда Леванта, пока эти гавани не затмил Родос, лишивший их всякого торгового значения. Теперь же редко найдется корабль, стремящийся бросить якорь в этих местах.
Скарпанто — остров греческий, или по крайней мере населенный греками, но принадлежит он Оттоманской империи. После окончательного образования Греческого королевства ему пришлось остаться под властью Турции, и управлял им кади, живший в укрепленном замке, расположенном над городком Аркасса.
В те времена на острове можно было встретить множество турок, и население его, не принимавшее участия в войне за независимость, надо сказать, относилось к ним вполне дружелюбно. Сделавшись центром самых преступных коммерческих операций, Скарпанто с одинаковой готовностью принимал как турецкие корабли, так и пиратские суда, доставлявшие сюда партии невольников. Здесь, на прибыльном рынке, где продавался живой товар, толпились маклеры Малой Азии и берберийского побережья. Здесь происходили торги, здесь устанавливались цены на рабов, менявшиеся в зависимости от спроса и предложения. И, надо сознаться, кади был немало заинтересован в этих операциях, совершавшихся в его присутствии, ибо маклеры почитали своим долгом отдавать ему известную долю барыша.
Что касается перевозки этих несчастных на базары Смирны или Африки, то она совершалась на кораблях, принимавших обычно свой груз в порту Аркассы, на западном побережье острова. Если же они не вмещали всех невольников, то на противоположный берег посылали гонца, и пираты охотно предоставляли свои корабли для этой позорной торговли.
В то время у восточного побережья острова, в глубине незаметных бухт, укрывалось до двадцати больших и малых судов, чьи экипажи насчитывали в общей сложности тысячу двести — тысячу триста человек. Эта флотилия дожидалась лишь прибытия своего вожака, чтобы ринуться в новую преступную авантюру.
Вечером 2 сентября «Сифанта» бросила якорь в порту Аркассы, в расстоянии одного кабельтова от мола, на глубине в десять саженей. Высаживаясь на остров, Анри д'Альбаре не сомневался в том, что перипетии его экспедиции привели его в самый центр торговли невольниками.
— Долго ли мы пробудем в Аркассе, командир? — спросил капитан Тодрос, когда «Сифанта» бросила якорь.
— Не знаю, — ответил Анри д'Альбаре. — Некоторые обстоятельства могут заставить нас вскоре покинуть этот порт, но другие могут нас здесь задержать!
— Сойдут ли матросы на берег?
— Да, но только группами. Необходимо, чтобы половина команды постоянно находилась на «Сифанте».
— Разумеется, командир, — ответил капитан Тодрос. — Мы находимся скорее на турецкой, чем на греческой земле, и благоразумнее быть начеку!
Читатель помнит, что Анри д'Альбаре ничего не рассказал своему помощнику и офицерам ни о мотивах, по которым он прибыл в Скарпанто, ни о том, что в анонимном письме, неизвестно как попавшем на корабль, ему назначалось свидание на этом острове в первых числах сентября. Впрочем, он рассчитывал получить здесь какое-нибудь новое известие, которое подсказало бы ему, чего ожидал таинственный корреспондент от пребывания корвета в водах Карпатийского моря.
Молодой офицер не переставал думать о загадочном исчезновении брига, внезапно скрывшегося по выходе из пролива Касос, когда все на «Сифанте» были уверены, что уже настигают судно.
Однако Анри д'Альбаре не считал себя побежденным. Приблизившись к берегу, насколько позволяла осадка корвета, он приказал внимательно обследовать все излучины побережья. Однако судно, подобное бригу, без труда могло укрыться среди бесчисленных рифов, защищавших подступы к острову, или в высоких проходах между скалистыми утесами. Капитану, знающему здешние места, ничего не стоило сбить со следа тех, кто гнался за ним, юркнув за этот барьер из подводных камней, к которому «Сифанта» не смела подойти из боязни разбиться. Если бриг укрылся в одной из этих потайных бухт, отыскать его будет так же трудно, как обнаружить другие пиратские суда, нашедшие себе убежище в укрытых стоянках острова.
Поиски, предпринятые корветом, длились два дня, но не принесли никакого успеха. Можно было подумать, что, пройдя Касос, бриг погрузился в пучину вод, — настолько бесследно он исчез. Как ни горько было командиру д'Альбаре, ему пришлось оставить всякую надежду отыскать этот корабль. Тогда-то он и решил бросить якорь в Аркассе. Теперь ему оставалось лишь одно: ждать.
На другой день, между тремя и пятью часами вечера, в городок Аркассу должно было собраться почти все население острова, не говоря уже об иностранцах, европейцах и азиатах, не заставлявших себя ждать в подобных случаях. Дело в том, что в тот день был назначен большой базар для продажи несчастных людей всех возрастов и положений, недавно взятых в плен турками.
В те времена в Аркассе имелся «батистан» — специальный рынок, предназначенный для торговли этого рода, невольничий рынок, подобный тем, какие встречаются в некоторых городах берберийского побережья. На сей раз батистан вмещал около сотни невольников — мужчин, женщин, детей, захваченных во время последних турецких набегов на Пелопоннес. Они беспорядочно толпились на открытом дворе, под лучами палящего солнца, и их изодранная одежда, скорбные позы, лица, исполненные отчаяния, говорили о том, сколько им пришлось выстрадать. Эти обездоленные, утолявшие голод скудной и скверной пищей, а жажду — грязной водой, держались семьями, но лишь до тех пор, пока прихоть покупателя безжалостно не отрывала жен от мужей, детей — от родителей. Они способны были вызвать самое глубокое сострадание у всех, кроме своих стражей — жестоких «баши», не доступных жалости. Но что значили эти муки в сравнении с тем, что ожидало их на многочисленных каторгах Алжира, Туниса и Триполи, где смерть так быстро опустошала ряды невольников, что приходилось постоянно их пополнять. И все же надежда на освобождение не покидала пленников. Если, приобретая их, покупатели совершали выгодную сделку, то не менее выгодно было возвращать, за весьма крупный выкуп, свободу, в особенности тем, чья высокая цена определялась известным общественным положением на родине. Немало людей было таким образом вырвано из цепей рабства, либо официальным путем, когда пленников выкупало государство еще до их отправки на чужбину, либо когда владельцы договаривались непосредственно с семьями невольников, либо, наконец, когда монахи ордена Милосердия, разбогатевшие от сборов, производившихся во всей Европе, приезжали за ними в крупнейшие города Берберии. Случалось, что и частные лица, воодушевленные идеей милосердия, жертвовали на эти благородные цели долю своего состояния. С недавнего времени на выкуп пленников из неизвестного источника начали поступать крупные суммы; однако они предназначались исключительно для освобождения рабов, уроженцев Греции, которых превратности войны отдали за последние шесть лет в руки маклеров Африки и Малой Азии.
На базаре Аркассы происходили публичные торги. В них могли принимать участие все — и местные жители и чужеземцы; но поскольку в тот день маклеры скупали рабов лишь для невольничьих рынков Берберии, то продавалась всего одна партия пленников. И в зависимости от того, кому из маклеров она досталась бы, узникам предстояло отправиться в Алжир, Триполи или Тунис.
Все же существовали две группы пленников. Одни — их было большинство — прибыли из Пелопоннеса. Другие были недавно захвачены на борту греческого корабля, везшего их из Туниса в Скарпанто, откуда им предстояло возвратиться на родину.
Судьбу всех этих несчастных, которых ожидало столько горестей, решала последняя надбавка в цене, а повышать цену можно было лишь до тех пор, пока не пробьет пять часов. Пушечный выстрел в крепости Аркассы, возвещавший о закрытии порта, одновременно прекращал торги.
Итак, в тот день, 3 сентября, вокруг батистана толпились маклеры. Здесь было множество агентов, прибывших из Смирны и других ближних городов Малой Азии, и все они, как уже говорилось, представляли интересы берберийских государств.
Вся эта суматоха объяснялась как нельзя проще. Дело в том, что последние события предвещали скорое окончание войны за независимость. Ибрагим был потеснен на Пелопоннесе, и в Морее только что высадился маршал Мэзон с экспедиционным корпусом в две тысячи французов. Таким образом вывоз невольников должен был в ближайшем будущем намного сократиться, а их продажная цена, к великому удовольствию кади, возрастала.
Все утро маклеры наведывались на батистан и уже составили себе представление о количестве и качестве невольников и о том, что они несомненно пойдут по очень высокой цене.
— Клянусь Магометом! — твердил агент из Смирны, разглагольствуя в кружке своих собратьев. — Пора выгодных сделок миновала! Помните ли вы времена, когда корабли доставляли сюда не сотни, а тысячи пленников?
— Да! Как это было после Хиосской резни! — подхватил другой маклер. — Одним махом больше сорока тысяч рабов! Все трюмы были забиты ими!
— Несомненно, — начал третий агент, который производил впечатление ловкого дельца. — Но избыток невольников ведет к избытку предложений, а избыток предложений — к снижению цены! Лучше уж привозить поменьше, да сбывать повыгоднее, — ведь как бы ни возрастали расходы, поборы не уменьшаются!
— Вот, вот! Особенно в Берберии… Двенадцать процентов всей выручки в пользу паши, кади или правителя! Не считая одного процента на содержание мола и береговых батарей.
— И еще один процент перекочевывает из наших карманов в карманы марабутов note 3.
— Поистине сплошное разорение — и для корсаров и для маклеров!
Так беседовали между собой эти агенты, даже не сознававшие всей низости своей торговли. Они вечно жаловались на несправедливость! И обвинения несомненно продолжали бы сыпаться из их уст, если бы этому не положил конец удар колокола, возвестивший об открытии базара.
Само собой разумеется, на торгах присутствовал кади. Его побуждал к этому не только долг представителя турецкого правительства, но и личный интерес. Расположившись на помосте, защищенном тентом, над которым развевался красный флаг с полумесяцем, он возлежал на больших подушках с истинно восточной ленью.
Возле него находился аукционист, который, исполняя свои обязанности, не слишком надрывал горло! Отнюдь! На такого рода торгах маклеры не торопились набавлять цену. Более или менее оживленная борьба вокруг окончательной суммы происходила в сущности лишь в последние четверть часа.
Первая цена в тысячу турецких лир была предложена одним из маклеров Смирны.
— Тысяча турецких лир! — повторил аукционист и закрыл глаза, словно собираясь вздремнуть в ожидании следующей надбавки.
В течение первого часа цена поднялась всего лишь с тысячи до двух тысяч турецких лир, то есть приблизительно до сорока семи тысяч франков на французские деньги. Маклеры присматривались друг к другу, знакомились, беседовали о посторонних вещах. Каждый заранее обдумал свою ставку. Они отважатся назвать свою наивысшую цену лишь в самые последние минуты, перед заключительным пушечным выстрелом…
Однако появление нового конкурента вскоре изменило их планы и внесло неожиданный азарт в ход торгов.
Около четырех часов на базаре Аркассы появились два человека. Откуда они прибыли? Вне всякого сомнения, из восточной части острова, судя по тому, откуда показалась арба, подвезшая их прямо к воротам батистана.
Их приезд вызвал удивление и беспокойство. Очевидно, маклеры не ожидали, что появится лицо, с которым им придется соперничать.
— Клянусь Аллахом! — воскликнул один из них. — Это сам Николай Старкос!
— И его окаянный Скопело! — ответил другой. — А мы-то думали, что они провалились в преисподнюю!
Пришельцев хорошо знали на базаре Аркассы. Уже не раз они заключали здесь крупные сделки, покупая невольников для африканских работорговцев. В деньгах у них недостатка не было, хотя никто не знал, откуда они их берут; но это было их дело. Что касается кади, то он мог лишь радоваться появлению таких опасных для маклеров конкурентов.
Скопело, знатоку своего позорного ремесла, достаточно было одного взгляда, чтобы определить истинную стоимость партии невольников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
И все же на этом острове, составляющем последнее звено в длинной цепи Спор ад, нет недостатка в хороших якорных стоянках. Начиная от мысов Сидрос и Перниса до мысов Бонандреса и Андремоса, на его северном берегу можно встретить не одну гавань. Четыре его порта — Агата, Порто ди Тристано, Порто Грато, Порто Мало Нато — в прежние времена особенно часто посещали каботажные суда Леванта, пока эти гавани не затмил Родос, лишивший их всякого торгового значения. Теперь же редко найдется корабль, стремящийся бросить якорь в этих местах.
Скарпанто — остров греческий, или по крайней мере населенный греками, но принадлежит он Оттоманской империи. После окончательного образования Греческого королевства ему пришлось остаться под властью Турции, и управлял им кади, живший в укрепленном замке, расположенном над городком Аркасса.
В те времена на острове можно было встретить множество турок, и население его, не принимавшее участия в войне за независимость, надо сказать, относилось к ним вполне дружелюбно. Сделавшись центром самых преступных коммерческих операций, Скарпанто с одинаковой готовностью принимал как турецкие корабли, так и пиратские суда, доставлявшие сюда партии невольников. Здесь, на прибыльном рынке, где продавался живой товар, толпились маклеры Малой Азии и берберийского побережья. Здесь происходили торги, здесь устанавливались цены на рабов, менявшиеся в зависимости от спроса и предложения. И, надо сознаться, кади был немало заинтересован в этих операциях, совершавшихся в его присутствии, ибо маклеры почитали своим долгом отдавать ему известную долю барыша.
Что касается перевозки этих несчастных на базары Смирны или Африки, то она совершалась на кораблях, принимавших обычно свой груз в порту Аркассы, на западном побережье острова. Если же они не вмещали всех невольников, то на противоположный берег посылали гонца, и пираты охотно предоставляли свои корабли для этой позорной торговли.
В то время у восточного побережья острова, в глубине незаметных бухт, укрывалось до двадцати больших и малых судов, чьи экипажи насчитывали в общей сложности тысячу двести — тысячу триста человек. Эта флотилия дожидалась лишь прибытия своего вожака, чтобы ринуться в новую преступную авантюру.
Вечером 2 сентября «Сифанта» бросила якорь в порту Аркассы, в расстоянии одного кабельтова от мола, на глубине в десять саженей. Высаживаясь на остров, Анри д'Альбаре не сомневался в том, что перипетии его экспедиции привели его в самый центр торговли невольниками.
— Долго ли мы пробудем в Аркассе, командир? — спросил капитан Тодрос, когда «Сифанта» бросила якорь.
— Не знаю, — ответил Анри д'Альбаре. — Некоторые обстоятельства могут заставить нас вскоре покинуть этот порт, но другие могут нас здесь задержать!
— Сойдут ли матросы на берег?
— Да, но только группами. Необходимо, чтобы половина команды постоянно находилась на «Сифанте».
— Разумеется, командир, — ответил капитан Тодрос. — Мы находимся скорее на турецкой, чем на греческой земле, и благоразумнее быть начеку!
Читатель помнит, что Анри д'Альбаре ничего не рассказал своему помощнику и офицерам ни о мотивах, по которым он прибыл в Скарпанто, ни о том, что в анонимном письме, неизвестно как попавшем на корабль, ему назначалось свидание на этом острове в первых числах сентября. Впрочем, он рассчитывал получить здесь какое-нибудь новое известие, которое подсказало бы ему, чего ожидал таинственный корреспондент от пребывания корвета в водах Карпатийского моря.
Молодой офицер не переставал думать о загадочном исчезновении брига, внезапно скрывшегося по выходе из пролива Касос, когда все на «Сифанте» были уверены, что уже настигают судно.
Однако Анри д'Альбаре не считал себя побежденным. Приблизившись к берегу, насколько позволяла осадка корвета, он приказал внимательно обследовать все излучины побережья. Однако судно, подобное бригу, без труда могло укрыться среди бесчисленных рифов, защищавших подступы к острову, или в высоких проходах между скалистыми утесами. Капитану, знающему здешние места, ничего не стоило сбить со следа тех, кто гнался за ним, юркнув за этот барьер из подводных камней, к которому «Сифанта» не смела подойти из боязни разбиться. Если бриг укрылся в одной из этих потайных бухт, отыскать его будет так же трудно, как обнаружить другие пиратские суда, нашедшие себе убежище в укрытых стоянках острова.
Поиски, предпринятые корветом, длились два дня, но не принесли никакого успеха. Можно было подумать, что, пройдя Касос, бриг погрузился в пучину вод, — настолько бесследно он исчез. Как ни горько было командиру д'Альбаре, ему пришлось оставить всякую надежду отыскать этот корабль. Тогда-то он и решил бросить якорь в Аркассе. Теперь ему оставалось лишь одно: ждать.
На другой день, между тремя и пятью часами вечера, в городок Аркассу должно было собраться почти все население острова, не говоря уже об иностранцах, европейцах и азиатах, не заставлявших себя ждать в подобных случаях. Дело в том, что в тот день был назначен большой базар для продажи несчастных людей всех возрастов и положений, недавно взятых в плен турками.
В те времена в Аркассе имелся «батистан» — специальный рынок, предназначенный для торговли этого рода, невольничий рынок, подобный тем, какие встречаются в некоторых городах берберийского побережья. На сей раз батистан вмещал около сотни невольников — мужчин, женщин, детей, захваченных во время последних турецких набегов на Пелопоннес. Они беспорядочно толпились на открытом дворе, под лучами палящего солнца, и их изодранная одежда, скорбные позы, лица, исполненные отчаяния, говорили о том, сколько им пришлось выстрадать. Эти обездоленные, утолявшие голод скудной и скверной пищей, а жажду — грязной водой, держались семьями, но лишь до тех пор, пока прихоть покупателя безжалостно не отрывала жен от мужей, детей — от родителей. Они способны были вызвать самое глубокое сострадание у всех, кроме своих стражей — жестоких «баши», не доступных жалости. Но что значили эти муки в сравнении с тем, что ожидало их на многочисленных каторгах Алжира, Туниса и Триполи, где смерть так быстро опустошала ряды невольников, что приходилось постоянно их пополнять. И все же надежда на освобождение не покидала пленников. Если, приобретая их, покупатели совершали выгодную сделку, то не менее выгодно было возвращать, за весьма крупный выкуп, свободу, в особенности тем, чья высокая цена определялась известным общественным положением на родине. Немало людей было таким образом вырвано из цепей рабства, либо официальным путем, когда пленников выкупало государство еще до их отправки на чужбину, либо когда владельцы договаривались непосредственно с семьями невольников, либо, наконец, когда монахи ордена Милосердия, разбогатевшие от сборов, производившихся во всей Европе, приезжали за ними в крупнейшие города Берберии. Случалось, что и частные лица, воодушевленные идеей милосердия, жертвовали на эти благородные цели долю своего состояния. С недавнего времени на выкуп пленников из неизвестного источника начали поступать крупные суммы; однако они предназначались исключительно для освобождения рабов, уроженцев Греции, которых превратности войны отдали за последние шесть лет в руки маклеров Африки и Малой Азии.
На базаре Аркассы происходили публичные торги. В них могли принимать участие все — и местные жители и чужеземцы; но поскольку в тот день маклеры скупали рабов лишь для невольничьих рынков Берберии, то продавалась всего одна партия пленников. И в зависимости от того, кому из маклеров она досталась бы, узникам предстояло отправиться в Алжир, Триполи или Тунис.
Все же существовали две группы пленников. Одни — их было большинство — прибыли из Пелопоннеса. Другие были недавно захвачены на борту греческого корабля, везшего их из Туниса в Скарпанто, откуда им предстояло возвратиться на родину.
Судьбу всех этих несчастных, которых ожидало столько горестей, решала последняя надбавка в цене, а повышать цену можно было лишь до тех пор, пока не пробьет пять часов. Пушечный выстрел в крепости Аркассы, возвещавший о закрытии порта, одновременно прекращал торги.
Итак, в тот день, 3 сентября, вокруг батистана толпились маклеры. Здесь было множество агентов, прибывших из Смирны и других ближних городов Малой Азии, и все они, как уже говорилось, представляли интересы берберийских государств.
Вся эта суматоха объяснялась как нельзя проще. Дело в том, что последние события предвещали скорое окончание войны за независимость. Ибрагим был потеснен на Пелопоннесе, и в Морее только что высадился маршал Мэзон с экспедиционным корпусом в две тысячи французов. Таким образом вывоз невольников должен был в ближайшем будущем намного сократиться, а их продажная цена, к великому удовольствию кади, возрастала.
Все утро маклеры наведывались на батистан и уже составили себе представление о количестве и качестве невольников и о том, что они несомненно пойдут по очень высокой цене.
— Клянусь Магометом! — твердил агент из Смирны, разглагольствуя в кружке своих собратьев. — Пора выгодных сделок миновала! Помните ли вы времена, когда корабли доставляли сюда не сотни, а тысячи пленников?
— Да! Как это было после Хиосской резни! — подхватил другой маклер. — Одним махом больше сорока тысяч рабов! Все трюмы были забиты ими!
— Несомненно, — начал третий агент, который производил впечатление ловкого дельца. — Но избыток невольников ведет к избытку предложений, а избыток предложений — к снижению цены! Лучше уж привозить поменьше, да сбывать повыгоднее, — ведь как бы ни возрастали расходы, поборы не уменьшаются!
— Вот, вот! Особенно в Берберии… Двенадцать процентов всей выручки в пользу паши, кади или правителя! Не считая одного процента на содержание мола и береговых батарей.
— И еще один процент перекочевывает из наших карманов в карманы марабутов note 3.
— Поистине сплошное разорение — и для корсаров и для маклеров!
Так беседовали между собой эти агенты, даже не сознававшие всей низости своей торговли. Они вечно жаловались на несправедливость! И обвинения несомненно продолжали бы сыпаться из их уст, если бы этому не положил конец удар колокола, возвестивший об открытии базара.
Само собой разумеется, на торгах присутствовал кади. Его побуждал к этому не только долг представителя турецкого правительства, но и личный интерес. Расположившись на помосте, защищенном тентом, над которым развевался красный флаг с полумесяцем, он возлежал на больших подушках с истинно восточной ленью.
Возле него находился аукционист, который, исполняя свои обязанности, не слишком надрывал горло! Отнюдь! На такого рода торгах маклеры не торопились набавлять цену. Более или менее оживленная борьба вокруг окончательной суммы происходила в сущности лишь в последние четверть часа.
Первая цена в тысячу турецких лир была предложена одним из маклеров Смирны.
— Тысяча турецких лир! — повторил аукционист и закрыл глаза, словно собираясь вздремнуть в ожидании следующей надбавки.
В течение первого часа цена поднялась всего лишь с тысячи до двух тысяч турецких лир, то есть приблизительно до сорока семи тысяч франков на французские деньги. Маклеры присматривались друг к другу, знакомились, беседовали о посторонних вещах. Каждый заранее обдумал свою ставку. Они отважатся назвать свою наивысшую цену лишь в самые последние минуты, перед заключительным пушечным выстрелом…
Однако появление нового конкурента вскоре изменило их планы и внесло неожиданный азарт в ход торгов.
Около четырех часов на базаре Аркассы появились два человека. Откуда они прибыли? Вне всякого сомнения, из восточной части острова, судя по тому, откуда показалась арба, подвезшая их прямо к воротам батистана.
Их приезд вызвал удивление и беспокойство. Очевидно, маклеры не ожидали, что появится лицо, с которым им придется соперничать.
— Клянусь Аллахом! — воскликнул один из них. — Это сам Николай Старкос!
— И его окаянный Скопело! — ответил другой. — А мы-то думали, что они провалились в преисподнюю!
Пришельцев хорошо знали на базаре Аркассы. Уже не раз они заключали здесь крупные сделки, покупая невольников для африканских работорговцев. В деньгах у них недостатка не было, хотя никто не знал, откуда они их берут; но это было их дело. Что касается кади, то он мог лишь радоваться появлению таких опасных для маклеров конкурентов.
Скопело, знатоку своего позорного ремесла, достаточно было одного взгляда, чтобы определить истинную стоимость партии невольников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26