Кости с глухим стуком попадали на пол.
— Будешь буйствовать, не узнаешь грядущего и не получишь Анну!
— Что я наделал! Прости меня, я никогда больше не буду!
В эту минуту Пьер походил на несмышленого младенца. Он целовал Абраксе колени, обливал слезами ее морщинистые руки. Угроза подействовала отрезвляюще, как будто на него разом вылили ушат ледяной воды; Пьер стал податлив, хоть веревки вей, кроток, как ягненок. Колдунья глядела на него и с нескрываемым презрением, и с нежностью одновременно.
— Я люблю тебя, а потому прощаю. Встань. Я желаю тебе только счастья, однако ты огорчаешь меня. Как горячи твои руки! Сын мой, я вовсе не хочу, чтобы ты возвращался в семинарию. В семинарию, слышишь, Пьер, в семинарию!
Старуха кричала, словно каленым железом прижигая открытую рану. Пьер сжал зубы, точно пациент во время операции. На него было страшно смотреть, он то краснел, то бледнел, вот-вот готовый взорваться.
— Повторяй медленно и четко слова гимна, — произнесла, наконец, Абракса.
Пьер повиновался. Старуха глубоко задумалась, казалось, что она тоже повторяет про себя непонятные ей слова.
— Теперь переводи.
— О, Всемогущий, услышь наши молитвы, внемли мольбе молодого человека!
— Замолчи! Пусть будет тихо!
Абракса впала в состояние глубокой прострации, казалось, что старуха сосредоточенно высчитывает что-то. Затем она взяла деревянную дощечку, расчерченную на клеточки, подобно шахматной доске, с той лишь разницей, что у этой все клеточки были белыми, пересчитала их и, похоже, осталась недовольна — двадцать четыре. Такое число ей явно не нравилось. Перевернув дощечку, Абракса взялась за отточенную кость, обмакнула ее в красные чернила и нарисовала опять некое подобие шахматной доски, только эта была меньше первой, всего в двадцать клеточек, и располагались они не в форме квадрата, а прямоугольником: пять клеточек в длину, четыре в ширину.
Отложив перо, Абракса поднесла дощечку к огню, чтобы та высохла, а затем положила на камин.
Мордом тем временем задремал. На грубом лице играли огненные отсветы, и от этого спящий Мордом казался фантастическим монстром с несколькими головами.
Пьер, напротив, очень внимательно следил за каждым движением колдуньи, хоть ничего не смыслил в ее приготовлениях. Нечто похожее ему приходилось видеть едва ли не каждую ночь, но сегодня, именно сегодня старуха обещала открыть ему будущее. Вообще-то Пьер не слишком доверял колдовству, однако необычное действо завораживало его; если ничего не выйдет, это, по крайней мере, зрелище.
Абракса вырезала из бумаги крошечные квадратики, на каждом из которых написала по букве алфавита и наклеила их на клеточки приготовленной доски.
Освободив от всякой всячины стол возле окна, она установила на нем эту доску, взяла мешочек с зерном и отсчитала по тринадцать зернышек на каждую букву, всего — двести шестьдесят.
Завершив приготовления, старуха умолкла. Вид у нее был грозный, движения внезапно стали резкими, угловатыми. Казалось, что неодушевленная кукла, автомат приводится в действие внутренней пружиной. Она принялась ходить по комнате, считая шаги. Вдруг поднесла руки ко лбу, будто силилась что-то вспомнить. Одним махом сорвав головной убор, взъерошила жидкие волосенки, и они зазмеились на почти голом черепе. Зрелище мерзкое и отталкивающее.
Глядя на старуху в эту минуту, можно было не сомневаться: она — не земной житель, а истинное исчадье ада. При всей тщедушности, сухости и видимой щуплости в колдунье ощущалась инфернальная сила, сверхчеловеческая мощь, что внушало безотчетный страх.
Действительно ли чувствовала Абракса нечто особенное в эти мгновения или только делала вид? Не знаем, но с уверенностью можно сказать одно: это была необычная женщина.
Вдруг Абракса страшно закричала. Мордом, успевший уже заснуть, проснулся в испуге.
— Пьер и Мордом, слушайте меня, дети, ибо отныне вы дети владычицы, королевы ангелов ада. Слушайте и внемлите. Ни слова! Никто не имеет права прервать меня.
И старуха запела. Это было нечто вроде заклинания.
О! Великий Люцифер,
Приди ко мне сквозь время!
О! О! О! Приди!
Абракадабра.
Пьер и Мордом слушали разинув рты.
Сказав «абракадабра», старуха замолчала, а затем, сделав левой рукой в воздухе знак в виде креста, произнесла следующие слова: «Во имя Сатаны, Вельзевула и Люцифера, слушайте меня — да будет так!».
Секунду спустя Абракса заговорила тем же тоном, каким разговаривала всегда:
— Пьер, ты узнаешь будущее. Тебе хочется, чтобы все случилось по-твоему. Осталось полчаса. Пробило одиннадцать, куранты сыграли гимн, ты сам мне об этом сказал. Так ведь?
Пьер кивнул в ответ.
— Прекрасно, — продолжала старуха, — запомни хорошенько все, что я тебе скажу. Это важно. Только что я сделала некоторые подсчеты. Вот они. В словах гимна двадцать разных букв. Можешь быть совершенно уверен: я не просчиталась.
— Продолжай.
— На этой дощечке буквы расположены в четыре линии по пять в каждой. На каждой клеточке по тринадцать зернышек. Тринадцать, сынок, — это магическое число.
— Что же дальше? — спросил Пьер. Долгие объяснения начинали выводить его из себя.
— Так вот, сын мой, я помогу тебе, воспользовавшись древнейшей наукой — алектромансией. О! Это старая оккультная наука! Она никогда не ошибается. Я долго выбирала из многих вариантов: аэромансии, онеироватии, сапномансии, хиромантии, некромансии...
Произнося таинственные названия, старуха чувствовала себя королевой, властвующей над во всем ей покорными людьми. Она довольно улыбалась.
— Итак, я остановила свой выбор на алектромансии.
Сказав это, Абракса схватила лампу и неожиданно скрылась за дверью, оставив Пьера и Мордома в полнейшем недоумении. Вскоре, правда, она вернулась, держа в одной руке унесенную лампу, а в другой — абсолютно белого петуха.
— Пьер, — вскричала она, — вот твоя судьба. Петух укажет тебе ее.
— Каким образом?
— Послушай, видишь эти зерна. Посмотрим, какие из них склюет петух. Тишина! Пьер, я не выбираю буквы, ты сам назначил их. Теперь следи.
Пьер склонился над столом, чтобы лучше видеть, что же произойдет.
Колдунья отпустила петуха, и он пошел вперед, подергивая головой; подошел к дощечке с зернами, секунду колебался, а затем стал клевать в свое удовольствие.
Первый удар курантов, возвещавших полночь, пришелся на двадцать восьмое зерно.
Абракса вскрикнула. Петух, перепугавшись, взмахнул крыльями и затушил лампу.
— Все кончено, сын мой, — проговорила колдунья тихим и вкрадчивым голосом. — Свершилось.
В комнате стояла кромешная тьма. Потом Абракса зажгла лампу. Ведьма была чрезвычайно возбуждена: грудь ее вздымалась, глаза налились кровью, по всему телу выступили сатанинские стигматы. Она быстро подошла к свету и начала писать. Пьер с нетерпением ждал.
Абракса, объяснив ему, на какие буквы было указано, в каком порядке они располагаются, задумалась на мгновение и снова принялась писать, бормоча что-то себе под нос. Руки ее дрожали.
— Скорее же, скорее! — торопил ее Пьер.
— Не мешай!.. Вот, вот, видишь?
«Ты будешь целомудрен, и ты овладеешь Анной», — прочел Пьер.
Пьер вне себя бросился к Абраксе, обнял ее и повис на шее, словно маленький мальчик, получивший давно желанную игрушку; много лет живя во тьме, в отчаянии, бедолага готов был довольствоваться едва теплящейся надеждой.
Неаккуратным движением он уронил на пол пергамент. Старуха этого не заметила. И только когда в комнате стало чуть-чуть светлее, увидели, что это горящий пергамент освещает ее. Абракса с силой оттолкнула Пьера и кинулась к огню, но успела заметить лишь несколько букв. Ее передернуло.
Пьер ничего не понял, поднял упавшую чернильницу и, взяв обрывок бумаги, написал на нем предсказание.
— Теперь ты вспомнил латынь?
— Да.
— Что все это значит? — воскликнул заинтересованный происходящим Мордом.
— Объясни ему, сынок.
— «Ты будешь целомудрен, и ты овладеешь Анной».
Абракса кивнула.
— Да, я буду целомудрен, — торопливо говорил Пьер, — я добьюсь своего. Она чиста как ангел, и я буду чист, чист для нее. О, благодарю тебя, благодарю! Я счастлив. Неужели все так и сбудется?
— Тебе нужны еще доказательства?
— Какие?
— Есть и еще одна буква.
— О чем ты?
— Это буква «Б».
— И что же?
— Благоволение исходит от Б...
— От Бога?..
— Да ты с ума сошел! «Б» — это Бес, Дьявол!
— Нет-нет... Впрочем... Предсказание сбудется. Для меня настанет рай на земле...
— Да что с тобой? — Старуха была напугана.
— О, не волнуйся. Ад, конечно, ад! Со всеми его радостями, наслаждениями!..
Пьер мог бы говорить без конца, но Абракса, которой не доставляло удовольствия зрелище чужой радости, прервала его восторги:
— Поговорим о другом!
Глава XVII
Исчезновение бумажника и последствия пропажи. — Зловещие планы адского трио.
Несколько минут спустя ничто уже не напоминало о том, что происходило в комнате еще недавно. Абракса спрятала все свои колдовские принадлежности, поставила мебель по местам, надела черный капюшон и вновь стала походить на старого ворона.
— Уже поздно, — произнес Мордом. — За полночь!
— Ты утомился, дорогой. А знаешь ли ты, что теперь твоя очередь?
— Я предпочитаю действовать, а не болтать.
— Не все же делать то, что по душе. Уж не обессудь, необходимо обговорить наши планы. Не уйти ли сегодня же ночью? Что ты об этом думаешь, сынок?
Пьер, однако, ничего не слышал, оглушенный внезапными мечтами о счастье.
— Приди в себя! Собери свои бумажки!
Пьер повиновался. Он уже хотел сложить все в бумажник, когда обнаружил с удивлением, что того нет на месте. Обшарив карманы, все закоулки в комнате, ящики стола, Пьер никак не мог опомниться.
— Где мой бумажник, Мордом?
— Я-то откуда знаю?
— Абракса, где он?
— Да ты совсем рехнулся!
— Я потерял его, — упавшим голосом пробормотал Пьер. — Но где же?
— Ладно, скоро узнаем. — И старуха заставила Пьера сесть.
— День выдался на славу. Я говорила тебе, Пьер, что ты ничего не найдешь в каморке старого звонаря. Но это все же было для тебя полезно.
— Куда уж там! Полезно! Именно в этой мерзкой комнатенке я и оставил свой бумажник! А ты не знаешь, старуха, что в нем было.
— Какая разница, — отвечала Абракса с самым равнодушным видом.
— Какая разница?! Естественно, для тебя — никакой. Хотя, если я скажу, что там было, быть может, ты изменишь мнение! Сказать?
— Ну, и что же?
— Портрет Анны, той самой Анны, которой я брежу и которая не испытывает ко мне ничего, кроме презрения и ненависти!
— Что же нам делать, Мордом?!
— Черт побери! Мне-то вообще наплевать.
Пьер никак не отреагировал на издевательский тон Мордома, так был удручен потерей единственной вещи, которая как-то связывала его с любимой. Зыбкая связь эта отныне разорвана. Что ему до издевательств и смешков грубияна Мордома!
— Больше там ничего не было?
— Не скажу!
— Обойдется без твоих объяснений. Главное, мы успели скрыть следы преступления. Вы как следует разломали стену?
— Да, — отозвался Мордом.
— Полиция ничего не унюхает?
— Нет.
— Ну и достанется же этим двум молокососам!
— Это верно.
— Глупенькие. Вам удалось подслушать, о чем они говорили?
— Я не знаю, мне было плохо слышно. — Пьер, о чем шла речь?
— Они поняли, что было совершено преступление, и собирались идти в полицию.
— Это все?
— Нет, не все. Они говорили о том, что надо вскрыть завещание, оставленное Жозефом.
— Звонарь оставил завещание?
— Именно так! Откуда молодые люди знали этого монстра, что у них было общего?.. Тот из них, что повыше и покрасивее, общался со стариком ризничим довольно близко. Если бы он не погиб на колокольне, я бы его убил. Зачем он тогда пришел ко мне? Надо было убить его тогда же! Ужасные воспоминания! А этот самый Жюль дружил с ним и, должно быть, знал все его секреты.
— Твои воспоминания, твой бумажник, твой портрет!..
— Нужно убить его поскорее. Отправляйся, Мордом.
— Где он живет?
— Я ничего не знаю, но мы отыщем его.
— А если бумажник у другого?
— Убьем обоих. Что один удар кинжалом, что два — какая разница? Тогда у них же должна быть и шкатулка. Я буду отомщен. Что скажешь, старуха?
— Слушайте меня, вы, оба! Пока вы там возились, я не сидела сложа руки. Все уверены в том, что старая Сараба погибла во время катастрофы. Но на самом деле я придушила ее, поскольку мне необходим был череп старой женщины.
— Не дурно. Только почему меня не позвала? Ты ведь прекрасно знаешь, я люблю такие штучки.
— Тебя не было рядом, а возиться долго не хотелось.
— Ладно, до следующего раза.
— Мне удалось узнать, что весь город в панике, никто ничего не знает. Догадались лишь о том, что отец Брюно, у которого мы позаимствовали имя, не мог написать письмо. Положение становится серьезным. Нам надо быть предельно осторожными. Ты, Пьер, полез к этому колоколу, а тебя было куда как просто узнать. Потом потерял бумажник! Скажи сразу, больше ты ничего такого не натворил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
— Будешь буйствовать, не узнаешь грядущего и не получишь Анну!
— Что я наделал! Прости меня, я никогда больше не буду!
В эту минуту Пьер походил на несмышленого младенца. Он целовал Абраксе колени, обливал слезами ее морщинистые руки. Угроза подействовала отрезвляюще, как будто на него разом вылили ушат ледяной воды; Пьер стал податлив, хоть веревки вей, кроток, как ягненок. Колдунья глядела на него и с нескрываемым презрением, и с нежностью одновременно.
— Я люблю тебя, а потому прощаю. Встань. Я желаю тебе только счастья, однако ты огорчаешь меня. Как горячи твои руки! Сын мой, я вовсе не хочу, чтобы ты возвращался в семинарию. В семинарию, слышишь, Пьер, в семинарию!
Старуха кричала, словно каленым железом прижигая открытую рану. Пьер сжал зубы, точно пациент во время операции. На него было страшно смотреть, он то краснел, то бледнел, вот-вот готовый взорваться.
— Повторяй медленно и четко слова гимна, — произнесла, наконец, Абракса.
Пьер повиновался. Старуха глубоко задумалась, казалось, что она тоже повторяет про себя непонятные ей слова.
— Теперь переводи.
— О, Всемогущий, услышь наши молитвы, внемли мольбе молодого человека!
— Замолчи! Пусть будет тихо!
Абракса впала в состояние глубокой прострации, казалось, что старуха сосредоточенно высчитывает что-то. Затем она взяла деревянную дощечку, расчерченную на клеточки, подобно шахматной доске, с той лишь разницей, что у этой все клеточки были белыми, пересчитала их и, похоже, осталась недовольна — двадцать четыре. Такое число ей явно не нравилось. Перевернув дощечку, Абракса взялась за отточенную кость, обмакнула ее в красные чернила и нарисовала опять некое подобие шахматной доски, только эта была меньше первой, всего в двадцать клеточек, и располагались они не в форме квадрата, а прямоугольником: пять клеточек в длину, четыре в ширину.
Отложив перо, Абракса поднесла дощечку к огню, чтобы та высохла, а затем положила на камин.
Мордом тем временем задремал. На грубом лице играли огненные отсветы, и от этого спящий Мордом казался фантастическим монстром с несколькими головами.
Пьер, напротив, очень внимательно следил за каждым движением колдуньи, хоть ничего не смыслил в ее приготовлениях. Нечто похожее ему приходилось видеть едва ли не каждую ночь, но сегодня, именно сегодня старуха обещала открыть ему будущее. Вообще-то Пьер не слишком доверял колдовству, однако необычное действо завораживало его; если ничего не выйдет, это, по крайней мере, зрелище.
Абракса вырезала из бумаги крошечные квадратики, на каждом из которых написала по букве алфавита и наклеила их на клеточки приготовленной доски.
Освободив от всякой всячины стол возле окна, она установила на нем эту доску, взяла мешочек с зерном и отсчитала по тринадцать зернышек на каждую букву, всего — двести шестьдесят.
Завершив приготовления, старуха умолкла. Вид у нее был грозный, движения внезапно стали резкими, угловатыми. Казалось, что неодушевленная кукла, автомат приводится в действие внутренней пружиной. Она принялась ходить по комнате, считая шаги. Вдруг поднесла руки ко лбу, будто силилась что-то вспомнить. Одним махом сорвав головной убор, взъерошила жидкие волосенки, и они зазмеились на почти голом черепе. Зрелище мерзкое и отталкивающее.
Глядя на старуху в эту минуту, можно было не сомневаться: она — не земной житель, а истинное исчадье ада. При всей тщедушности, сухости и видимой щуплости в колдунье ощущалась инфернальная сила, сверхчеловеческая мощь, что внушало безотчетный страх.
Действительно ли чувствовала Абракса нечто особенное в эти мгновения или только делала вид? Не знаем, но с уверенностью можно сказать одно: это была необычная женщина.
Вдруг Абракса страшно закричала. Мордом, успевший уже заснуть, проснулся в испуге.
— Пьер и Мордом, слушайте меня, дети, ибо отныне вы дети владычицы, королевы ангелов ада. Слушайте и внемлите. Ни слова! Никто не имеет права прервать меня.
И старуха запела. Это было нечто вроде заклинания.
О! Великий Люцифер,
Приди ко мне сквозь время!
О! О! О! Приди!
Абракадабра.
Пьер и Мордом слушали разинув рты.
Сказав «абракадабра», старуха замолчала, а затем, сделав левой рукой в воздухе знак в виде креста, произнесла следующие слова: «Во имя Сатаны, Вельзевула и Люцифера, слушайте меня — да будет так!».
Секунду спустя Абракса заговорила тем же тоном, каким разговаривала всегда:
— Пьер, ты узнаешь будущее. Тебе хочется, чтобы все случилось по-твоему. Осталось полчаса. Пробило одиннадцать, куранты сыграли гимн, ты сам мне об этом сказал. Так ведь?
Пьер кивнул в ответ.
— Прекрасно, — продолжала старуха, — запомни хорошенько все, что я тебе скажу. Это важно. Только что я сделала некоторые подсчеты. Вот они. В словах гимна двадцать разных букв. Можешь быть совершенно уверен: я не просчиталась.
— Продолжай.
— На этой дощечке буквы расположены в четыре линии по пять в каждой. На каждой клеточке по тринадцать зернышек. Тринадцать, сынок, — это магическое число.
— Что же дальше? — спросил Пьер. Долгие объяснения начинали выводить его из себя.
— Так вот, сын мой, я помогу тебе, воспользовавшись древнейшей наукой — алектромансией. О! Это старая оккультная наука! Она никогда не ошибается. Я долго выбирала из многих вариантов: аэромансии, онеироватии, сапномансии, хиромантии, некромансии...
Произнося таинственные названия, старуха чувствовала себя королевой, властвующей над во всем ей покорными людьми. Она довольно улыбалась.
— Итак, я остановила свой выбор на алектромансии.
Сказав это, Абракса схватила лампу и неожиданно скрылась за дверью, оставив Пьера и Мордома в полнейшем недоумении. Вскоре, правда, она вернулась, держа в одной руке унесенную лампу, а в другой — абсолютно белого петуха.
— Пьер, — вскричала она, — вот твоя судьба. Петух укажет тебе ее.
— Каким образом?
— Послушай, видишь эти зерна. Посмотрим, какие из них склюет петух. Тишина! Пьер, я не выбираю буквы, ты сам назначил их. Теперь следи.
Пьер склонился над столом, чтобы лучше видеть, что же произойдет.
Колдунья отпустила петуха, и он пошел вперед, подергивая головой; подошел к дощечке с зернами, секунду колебался, а затем стал клевать в свое удовольствие.
Первый удар курантов, возвещавших полночь, пришелся на двадцать восьмое зерно.
Абракса вскрикнула. Петух, перепугавшись, взмахнул крыльями и затушил лампу.
— Все кончено, сын мой, — проговорила колдунья тихим и вкрадчивым голосом. — Свершилось.
В комнате стояла кромешная тьма. Потом Абракса зажгла лампу. Ведьма была чрезвычайно возбуждена: грудь ее вздымалась, глаза налились кровью, по всему телу выступили сатанинские стигматы. Она быстро подошла к свету и начала писать. Пьер с нетерпением ждал.
Абракса, объяснив ему, на какие буквы было указано, в каком порядке они располагаются, задумалась на мгновение и снова принялась писать, бормоча что-то себе под нос. Руки ее дрожали.
— Скорее же, скорее! — торопил ее Пьер.
— Не мешай!.. Вот, вот, видишь?
«Ты будешь целомудрен, и ты овладеешь Анной», — прочел Пьер.
Пьер вне себя бросился к Абраксе, обнял ее и повис на шее, словно маленький мальчик, получивший давно желанную игрушку; много лет живя во тьме, в отчаянии, бедолага готов был довольствоваться едва теплящейся надеждой.
Неаккуратным движением он уронил на пол пергамент. Старуха этого не заметила. И только когда в комнате стало чуть-чуть светлее, увидели, что это горящий пергамент освещает ее. Абракса с силой оттолкнула Пьера и кинулась к огню, но успела заметить лишь несколько букв. Ее передернуло.
Пьер ничего не понял, поднял упавшую чернильницу и, взяв обрывок бумаги, написал на нем предсказание.
— Теперь ты вспомнил латынь?
— Да.
— Что все это значит? — воскликнул заинтересованный происходящим Мордом.
— Объясни ему, сынок.
— «Ты будешь целомудрен, и ты овладеешь Анной».
Абракса кивнула.
— Да, я буду целомудрен, — торопливо говорил Пьер, — я добьюсь своего. Она чиста как ангел, и я буду чист, чист для нее. О, благодарю тебя, благодарю! Я счастлив. Неужели все так и сбудется?
— Тебе нужны еще доказательства?
— Какие?
— Есть и еще одна буква.
— О чем ты?
— Это буква «Б».
— И что же?
— Благоволение исходит от Б...
— От Бога?..
— Да ты с ума сошел! «Б» — это Бес, Дьявол!
— Нет-нет... Впрочем... Предсказание сбудется. Для меня настанет рай на земле...
— Да что с тобой? — Старуха была напугана.
— О, не волнуйся. Ад, конечно, ад! Со всеми его радостями, наслаждениями!..
Пьер мог бы говорить без конца, но Абракса, которой не доставляло удовольствия зрелище чужой радости, прервала его восторги:
— Поговорим о другом!
Глава XVII
Исчезновение бумажника и последствия пропажи. — Зловещие планы адского трио.
Несколько минут спустя ничто уже не напоминало о том, что происходило в комнате еще недавно. Абракса спрятала все свои колдовские принадлежности, поставила мебель по местам, надела черный капюшон и вновь стала походить на старого ворона.
— Уже поздно, — произнес Мордом. — За полночь!
— Ты утомился, дорогой. А знаешь ли ты, что теперь твоя очередь?
— Я предпочитаю действовать, а не болтать.
— Не все же делать то, что по душе. Уж не обессудь, необходимо обговорить наши планы. Не уйти ли сегодня же ночью? Что ты об этом думаешь, сынок?
Пьер, однако, ничего не слышал, оглушенный внезапными мечтами о счастье.
— Приди в себя! Собери свои бумажки!
Пьер повиновался. Он уже хотел сложить все в бумажник, когда обнаружил с удивлением, что того нет на месте. Обшарив карманы, все закоулки в комнате, ящики стола, Пьер никак не мог опомниться.
— Где мой бумажник, Мордом?
— Я-то откуда знаю?
— Абракса, где он?
— Да ты совсем рехнулся!
— Я потерял его, — упавшим голосом пробормотал Пьер. — Но где же?
— Ладно, скоро узнаем. — И старуха заставила Пьера сесть.
— День выдался на славу. Я говорила тебе, Пьер, что ты ничего не найдешь в каморке старого звонаря. Но это все же было для тебя полезно.
— Куда уж там! Полезно! Именно в этой мерзкой комнатенке я и оставил свой бумажник! А ты не знаешь, старуха, что в нем было.
— Какая разница, — отвечала Абракса с самым равнодушным видом.
— Какая разница?! Естественно, для тебя — никакой. Хотя, если я скажу, что там было, быть может, ты изменишь мнение! Сказать?
— Ну, и что же?
— Портрет Анны, той самой Анны, которой я брежу и которая не испытывает ко мне ничего, кроме презрения и ненависти!
— Что же нам делать, Мордом?!
— Черт побери! Мне-то вообще наплевать.
Пьер никак не отреагировал на издевательский тон Мордома, так был удручен потерей единственной вещи, которая как-то связывала его с любимой. Зыбкая связь эта отныне разорвана. Что ему до издевательств и смешков грубияна Мордома!
— Больше там ничего не было?
— Не скажу!
— Обойдется без твоих объяснений. Главное, мы успели скрыть следы преступления. Вы как следует разломали стену?
— Да, — отозвался Мордом.
— Полиция ничего не унюхает?
— Нет.
— Ну и достанется же этим двум молокососам!
— Это верно.
— Глупенькие. Вам удалось подслушать, о чем они говорили?
— Я не знаю, мне было плохо слышно. — Пьер, о чем шла речь?
— Они поняли, что было совершено преступление, и собирались идти в полицию.
— Это все?
— Нет, не все. Они говорили о том, что надо вскрыть завещание, оставленное Жозефом.
— Звонарь оставил завещание?
— Именно так! Откуда молодые люди знали этого монстра, что у них было общего?.. Тот из них, что повыше и покрасивее, общался со стариком ризничим довольно близко. Если бы он не погиб на колокольне, я бы его убил. Зачем он тогда пришел ко мне? Надо было убить его тогда же! Ужасные воспоминания! А этот самый Жюль дружил с ним и, должно быть, знал все его секреты.
— Твои воспоминания, твой бумажник, твой портрет!..
— Нужно убить его поскорее. Отправляйся, Мордом.
— Где он живет?
— Я ничего не знаю, но мы отыщем его.
— А если бумажник у другого?
— Убьем обоих. Что один удар кинжалом, что два — какая разница? Тогда у них же должна быть и шкатулка. Я буду отомщен. Что скажешь, старуха?
— Слушайте меня, вы, оба! Пока вы там возились, я не сидела сложа руки. Все уверены в том, что старая Сараба погибла во время катастрофы. Но на самом деле я придушила ее, поскольку мне необходим был череп старой женщины.
— Не дурно. Только почему меня не позвала? Ты ведь прекрасно знаешь, я люблю такие штучки.
— Тебя не было рядом, а возиться долго не хотелось.
— Ладно, до следующего раза.
— Мне удалось узнать, что весь город в панике, никто ничего не знает. Догадались лишь о том, что отец Брюно, у которого мы позаимствовали имя, не мог написать письмо. Положение становится серьезным. Нам надо быть предельно осторожными. Ты, Пьер, полез к этому колоколу, а тебя было куда как просто узнать. Потом потерял бумажник! Скажи сразу, больше ты ничего такого не натворил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18