Да, это именно он работал в тридцатые годы секретарем райкома ВЛКСМ на Сибстрое; да, да, это он ходил по улицам в серой кубанке с малиновым верхом, любил носить галифе с кожаными леями, а во время выступлений на собраниях речи неизменно начинал с фразы: «Когда господа чемберлены, брианы и разные Троцкие…»
– А тебя зовут Вера Алексеевна, – продолжал Егор Ильич, – ты сестра Гришки Макаенко, который не то в двадцать шестом, не то в двадцать седьмом ездил по городу на пегой кобыле и воевал против автомобилей. Кричал, вишь ли, что автомобили – буржуазные предрассудки… А работаешь ты старшей сестрой в больнице! Верно?
– Верно! – ответила она, и тогда Егор Ильич приказал, чтобы проводила в комнату и показала, где есть этот прохвост Лорка.
Прохвост Лорка спал сном праведника. Сразу его будить Егор Ильич не стал – он сначала долго шептался с Верой Алексеевной, часто повторял слово «свинтус», что относилось к Лорке. Потом Вера Алексеевна вышла из комнаты, а Егор Ильич поднял парня на ноги.
– Бить я тебя сегодня не буду! – мечтательно сказал он Лорке. – Бить я тебя буду потом… Сегодня я с тобой буду только разговаривать…
О чем Егор Ильич толковал с Лоркой, до сих пор не знают ни Вера Алексеевна, ни ближайшие Лоркины друзья. Известно только, что Егор Ильич «вымотал у парня всю-то душу», как он признавался потом. Известно и другое – после разговора Лорка не три недели, а целых четыре вел себя безукоризненно. А потом началось все сначала: Лорка не вышел на работу, опять прораб Власов кричал, что Лорка, наверное, связался со стилягами и пьет. «Вот так всегда! – негодовал прораб Власов. – Две-три недели человек человеком, а потом – вожжа под хвост…»
– Четыре недели! – поправил его Егор Ильич, но в голосе у него не было бодрости. Лорка оказался крепким орешком, и Егор Ильич сказал себе: «Душа винтом, а Лорка Пшеницын будет человеком!»
– Ну ладно! – говорит Лорка Пшеницын. – Покурили, передали свой богатый производственный опыт, надо и поработать!
Смешливо взглянув на Егора Ильича, он поднимается, небрежно-ленивой походкой идет к стене. Еще немного стоит в нарочито расслабленной позе, затем медленно поднимает руку, берет первый кирпич, и начинается… Кирпич летит дугой, взметывается вверх, без стука ложится на место, за ним второй, третий, четвертый… Словно лента вьется перед Егором Ильичом, словно вертится карусель.
Через несколько минут Егор Ильич поднимается тоже, спускается с лесов и на ходу думает о том, что ему еще много и долго придется бороться с Лоркой Пшеницыным. Будет еще день, трудный и печальный, когда Лорка опять не выйдет на работу, и Егору Ильичу покажется, что мир покрыт серыми тучами. Собственно говоря, сегодня тоже такой день, когда можно считать, что Лорка не вышел на работу. Если бы Егор Ильич опоздал на полминуты, то Лорка уже сидел бы в центральном ресторане города. Ведь на стройке с утра не было раствора… И перед глазами Егора Ильича возникает директор комбината подсобных предприятий Афонин.
– Прораб Власов! – кричит Егор Ильич. – Прораб Власов, я еду на комбинат! К Афонину!
Одиннадцать часов двадцать пять минут
В кабине самосвала, на котором Егор Ильич едет к Афонину, оглушительно пахнет бензином. На крутых ухабах машину бросает из стороны в сторону, качает, как на волнах, и от всего этого – покачивания и запаха бензина – Егора Ильича начинает поташнивать. Он закрывает глаза, откидывается на спинку сиденья. Так легче, и Егор Ильич способен думать об Афонине.
Несколько дней назад прораб Власов печально и тихо сказал о директоре Афонине:
– Знаете, Егор Ильич, чем опасен Афонин? Тем, что он примерный человек… Не пьет, не курит, не изменяет жене, вовремя платит членские взносы во все организации, состоит членом Общества по распространению научных и политических знаний и так далее. Афонин никогда не опаздывает на работу, не уходит с работы раньше времени, не ворует и не строит себе особняк. Вот сколько у него положительных качеств! А отрицательное только одно – плохо работает.
– Афонин не работает, а удерживается на работе! – хмуро ответил Егор Ильич, но над словами прораба Власова задумался. Он ничего, конечно, не сказал ему, даже не подал виду, а сам с внутренней усмешкой вспомнил время, когда он, Егор Ильич, был начальником этого самого директора Афонина. Тогда Егор Ильич считал начальника комбината подсобных предприятий одним из самых деловых людей строительства.
Теперь Егору Ильичу стыдно за это. Он вспоминает прошлое, внутренне крякает от огорчения и, повозившись на сиденье, открывает глаза. У него опять легонько кружится голова, немного поташнивает, и, чтобы прошло это, он поворачивается к шоферу – молодой, тонколицый и веснушчатый, тот с небрежной лихостью вертит баранку. Лицо у парня загорелое, рабочее, и тем смешнее кажется то, что шофер гладко острижен. Кожа на голове еще не успела загореть, и кажется, что ее посыпали чем-то белым. Это смешно. Егор Ильич дергает губой и сдержанно улыбается.
– Это что за мода? – строго спрашивает он. – Что за мода стричься под машинку? Вон Лорка Пшеницын такие патлы отрастил, как для духовной семинарии.
– Это не мода! – обиженно помолчав, сумрачно отвечает шофер. – Меня второй раз так оболванивают…
– Кто оболванивает?
– Военкомат! Второй год в армию берут, да все взять не могут!
– То есть как это не могут? – заинтересованный до крайности Егор Ильич вплотную придвигается к парню, заглядывает в его коричневые, пронизанные светом глаза, и ему становится весело: от тона шофера, от его коричневых глаз, от белой стриженой головы.
– А вот так и не могут! – отчего-то мстительным тоном отвечает шофер. – Вызовут в военкомат, остригут, а потом оказывается, что я стройкам нужный человек, и выдают броню… А эти сволочи смеются!
– Девчонки, что ли? – спрашивает Егор Ильич.
– Вы скажете – девчонки! Шоферня смеется. Тебя, говорит, военкомат с корнем выведет. Каждый год будет стричь, так ты сто лет не женишься!
Егор Ильич отводит от шофера глаза. Если он не сделает этого, то рассмеется так, что потом не остановишь. Боже, какое у парня лицо! Мальчишечье, юное, такое обиженное, что вздрагивают губы, а на Егора Ильича он смотрит так, словно именно Егор Ильич виноват во всем. Поэтому Егор Ильич не только смеяться, но и улыбаться не имеет права.
– Слушай, – прикусывая нижнюю губу, обращается к нему Егор Ильич. – Как… тебя… звать?..
– Николаем… Зверев Николай…
Теперь Егор Ильич не только прикусывает нижнюю губу, он затаивает дыхание. Умереть можно от смеха – у этого мальца фамилия Зверев… Чтобы не рассмеяться, Егор Ильич, отвернувшись к автомобильному окну, некоторое время смотрит на обочину дороги.
– Слушай, Николай Зверев, – вздрагивающим голосом произносит Егор Ильич, – так это же очень хорошо, что ты крайне необходимый стройкам человек! Это же очень хорошо, Николай Зверев!
– А стригут! – обиженно говорит шофер.
– Вот это действительно плохо! – соглашается Егор Ильич и вдруг жалобно просит Николая Зверева: – Да не смотри ты на меня такими глазами, я ведь не выдержу…
– То-то же! – мрачно отвечает парень. – Все говорят, что у меня взгляд пронзительный! То-то же!
Внутренне помирая от хохота, Егор Ильич опять закрывает глаза и откидывается на сиденье. Если бы знал Николай Зверев, как Егор Ильич благодарен ему! Теперь много легче думать о директоре Афонине, о прорабе Власове и о том, что он, Егор Ильич, раньше не понимал директора комбината подсобных предприятий. После разговора с Николаем Зверевым Егор Ильич может думать об Афонине иронически, насмешливо, ему уже не так стыдно за себя. Мир кажется добрее, лучше и чище после разговора с Николаем Зверевым, а директор Афонин кажется просто дураком и бездельником.
Афонин действительно не работает, а лишь всеми силами старается удержаться в кресле руководителя. И Егор Ильич теперь лучше всех знает, как Афонин это делает. Если разобраться по существу, то все часы сидения в кабинете Афонин подчиняет одному – удержанию своей персоны в кресле директора комбината подсобных предприятий.
С чего начинает рабочий день Афонин? О, это Егор Ильич знает точно! Рабочий день Афонина начинается со звонка в промышленный отдел горкома партии.
– Аллоу! – ласково поет в трубку Афонин. – Доброе утро, Иван Сидорович. Это вас беспокоит Афонин из комбината… Я интересуюсь, какая команда будет насчет сегодняшнего дня. Так… Так… Ясно!
Затем Афонин по тому же вопросу звонит в совнархоз, в райком партии и даже в облпрофсовет. Это он делает для того, чтобы все знали – в девять утра Афонин уже на месте, уже руководит, уже беспокоится, уже кипит в многотрудной работе. Есть и вторая цель – разведав у начальника, за какими объектами тот больше следит, он дает стройматериалы именно на эти объекты, так как одновременно всем объектам материалы Афонин дать не может: его комбинат работает плохо.
Через час после начала рабочего дня, когда уже ясно, на какие объекты надо давать материалы в первую очередь, и машины отправлены, Афонин снова приникает к телефонной трубке – начинается второй этап борьбы за кресло директора. Афонин звонит на арматурный завод и, узнав, что арматура немного задерживается, самодовольно улыбается. Торопясь, торжествуя, он набирает номер еще одного телефона.
– Сергей Владимирович у себя? – вкрадчиво спрашивает он. – Это Афонин. Соедините по срочному делу…
Его соединяют с секретарем обкома партии.
– Сергей Владимирович, – держа трубку обеими руками, почтительно говорит Афонин, – Сергей Владимирович! Пора принимать меры к «Металлисту»! Опять не дает арматуру… Он нас без ножа режет, Сергей Владимирович! Прошу принять меры!
Поговорив с секретарем обкома, Афонин звонит об арматуре в горком партии, в совнархоз и облпрофсовет, и, когда вешает трубку, на лице его сияет блаженство. В области сейчас переполох: все знают, что директор завода «Металлист» режет без ножа директора Афонина, все поражаются тому, какой деловой и принципиальный человек этот Афонин, как он близко к сердцу принимает нужды производства и как старательно работает на коммунизм. И все, начиная с обкома и кончая облпрофсоветом, звонят на завод «Металлист», ругают директора и ставят ему в пример Афонина, который вовремя сигнализировал о плохой подаче арматуры.
Афонин же сидит в кабинете и потирает руки. Гроза отведена, машины вышли на самые «видные» начальству стройки, городское и областное руководство знает, что он сидит в кабинете и работает. Чего еще желать человеку! Побездельничав с часок, попив в кабинете чаю, Афонин вызывает машину и едет на стройки. С деловым видом он ходит по объектам, выслушивает жалобы прорабов, разговаривает с ними очень вежливо, замечания вносит в блокнот и обещает исправить недостатки. За пятнадцать минут до конца рабочего дня Афонин едет или в горком партии, или в совнархоз. Он устало заходит в кабинет какого-нибудь начальника, тихо здоровается, тяжело вздохнув, садится. Плащ у него запачкан известкой, на щеке – мазутное пятно, дышит Афонин тяжело и скорбно. Видно, что человек весь день вертелся как белка в колесе.
– В основном день прошел удачно, – говорит усталый Афонин, – но есть, конечно, и недостатки… Как ни бились, не удалось обеспечить объекты восемнадцать, тридцать шесть и семьдесят восемь. «Металлист» зарезал…
Начальство с сочувствием глядит на озабоченного и грязного Афонина и испытывает неловкость оттого, что оно, начальство, сидит себе в чистых кабинетах. И никому не приходит в голову, что Афонин целый день ровно ничего не делал. Никому и в голову не приходит, что Афонин не работает, а только удерживается на работе, а его комбинат дает материалов гораздо меньше, чем мог бы давать.
Думая об Афонине, Егор Ильич представляет, как встретит его директор комбината, – он выбежит навстречу с распростертыми объятиями, с такой улыбкой, от которой кажется, что из лица Афонина сочится мед. «Ах, Егор Ильич!» – обрадованно закричит Афонин.
– Приехали! – говорит сумрачный шофер Николай Зверев. – Вас Афонин встречает!
Егор Ильич выбирается из машины, направляется к Афонину, но вдруг останавливается, мгновение думает, затем решительно возвращается к автомобилю. Заглянув в кабину, он манит пальцем шофера:
– Наклонись-ка сюда, Николай Зверев!
Когда шофер наклоняется, Егор Ильич весело говорит ему:
– Дурни твои шоферы, Николай Зверев! Смеются, а сами не знают чему… Ты на их смех начхай – вот мой совет… А насчет женитьбы… Слушай, Николай Зверев, ты женишься на такой девушке, что эти твои шоферы от зависти помрут. До свидания!
– До свидания! – отвечает шофер. – До свидания, Егор Ильич!
«И этот меня знает! – с гордостью отмечает Егор Ильич. – Все шоферы знают Егора Сузуна!» С этой мыслью он энергичной походкой идет навстречу директору Афонину.
– Егор Ильич! – обрадованно поет Афонин. – Милости просим!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
– А тебя зовут Вера Алексеевна, – продолжал Егор Ильич, – ты сестра Гришки Макаенко, который не то в двадцать шестом, не то в двадцать седьмом ездил по городу на пегой кобыле и воевал против автомобилей. Кричал, вишь ли, что автомобили – буржуазные предрассудки… А работаешь ты старшей сестрой в больнице! Верно?
– Верно! – ответила она, и тогда Егор Ильич приказал, чтобы проводила в комнату и показала, где есть этот прохвост Лорка.
Прохвост Лорка спал сном праведника. Сразу его будить Егор Ильич не стал – он сначала долго шептался с Верой Алексеевной, часто повторял слово «свинтус», что относилось к Лорке. Потом Вера Алексеевна вышла из комнаты, а Егор Ильич поднял парня на ноги.
– Бить я тебя сегодня не буду! – мечтательно сказал он Лорке. – Бить я тебя буду потом… Сегодня я с тобой буду только разговаривать…
О чем Егор Ильич толковал с Лоркой, до сих пор не знают ни Вера Алексеевна, ни ближайшие Лоркины друзья. Известно только, что Егор Ильич «вымотал у парня всю-то душу», как он признавался потом. Известно и другое – после разговора Лорка не три недели, а целых четыре вел себя безукоризненно. А потом началось все сначала: Лорка не вышел на работу, опять прораб Власов кричал, что Лорка, наверное, связался со стилягами и пьет. «Вот так всегда! – негодовал прораб Власов. – Две-три недели человек человеком, а потом – вожжа под хвост…»
– Четыре недели! – поправил его Егор Ильич, но в голосе у него не было бодрости. Лорка оказался крепким орешком, и Егор Ильич сказал себе: «Душа винтом, а Лорка Пшеницын будет человеком!»
– Ну ладно! – говорит Лорка Пшеницын. – Покурили, передали свой богатый производственный опыт, надо и поработать!
Смешливо взглянув на Егора Ильича, он поднимается, небрежно-ленивой походкой идет к стене. Еще немного стоит в нарочито расслабленной позе, затем медленно поднимает руку, берет первый кирпич, и начинается… Кирпич летит дугой, взметывается вверх, без стука ложится на место, за ним второй, третий, четвертый… Словно лента вьется перед Егором Ильичом, словно вертится карусель.
Через несколько минут Егор Ильич поднимается тоже, спускается с лесов и на ходу думает о том, что ему еще много и долго придется бороться с Лоркой Пшеницыным. Будет еще день, трудный и печальный, когда Лорка опять не выйдет на работу, и Егору Ильичу покажется, что мир покрыт серыми тучами. Собственно говоря, сегодня тоже такой день, когда можно считать, что Лорка не вышел на работу. Если бы Егор Ильич опоздал на полминуты, то Лорка уже сидел бы в центральном ресторане города. Ведь на стройке с утра не было раствора… И перед глазами Егора Ильича возникает директор комбината подсобных предприятий Афонин.
– Прораб Власов! – кричит Егор Ильич. – Прораб Власов, я еду на комбинат! К Афонину!
Одиннадцать часов двадцать пять минут
В кабине самосвала, на котором Егор Ильич едет к Афонину, оглушительно пахнет бензином. На крутых ухабах машину бросает из стороны в сторону, качает, как на волнах, и от всего этого – покачивания и запаха бензина – Егора Ильича начинает поташнивать. Он закрывает глаза, откидывается на спинку сиденья. Так легче, и Егор Ильич способен думать об Афонине.
Несколько дней назад прораб Власов печально и тихо сказал о директоре Афонине:
– Знаете, Егор Ильич, чем опасен Афонин? Тем, что он примерный человек… Не пьет, не курит, не изменяет жене, вовремя платит членские взносы во все организации, состоит членом Общества по распространению научных и политических знаний и так далее. Афонин никогда не опаздывает на работу, не уходит с работы раньше времени, не ворует и не строит себе особняк. Вот сколько у него положительных качеств! А отрицательное только одно – плохо работает.
– Афонин не работает, а удерживается на работе! – хмуро ответил Егор Ильич, но над словами прораба Власова задумался. Он ничего, конечно, не сказал ему, даже не подал виду, а сам с внутренней усмешкой вспомнил время, когда он, Егор Ильич, был начальником этого самого директора Афонина. Тогда Егор Ильич считал начальника комбината подсобных предприятий одним из самых деловых людей строительства.
Теперь Егору Ильичу стыдно за это. Он вспоминает прошлое, внутренне крякает от огорчения и, повозившись на сиденье, открывает глаза. У него опять легонько кружится голова, немного поташнивает, и, чтобы прошло это, он поворачивается к шоферу – молодой, тонколицый и веснушчатый, тот с небрежной лихостью вертит баранку. Лицо у парня загорелое, рабочее, и тем смешнее кажется то, что шофер гладко острижен. Кожа на голове еще не успела загореть, и кажется, что ее посыпали чем-то белым. Это смешно. Егор Ильич дергает губой и сдержанно улыбается.
– Это что за мода? – строго спрашивает он. – Что за мода стричься под машинку? Вон Лорка Пшеницын такие патлы отрастил, как для духовной семинарии.
– Это не мода! – обиженно помолчав, сумрачно отвечает шофер. – Меня второй раз так оболванивают…
– Кто оболванивает?
– Военкомат! Второй год в армию берут, да все взять не могут!
– То есть как это не могут? – заинтересованный до крайности Егор Ильич вплотную придвигается к парню, заглядывает в его коричневые, пронизанные светом глаза, и ему становится весело: от тона шофера, от его коричневых глаз, от белой стриженой головы.
– А вот так и не могут! – отчего-то мстительным тоном отвечает шофер. – Вызовут в военкомат, остригут, а потом оказывается, что я стройкам нужный человек, и выдают броню… А эти сволочи смеются!
– Девчонки, что ли? – спрашивает Егор Ильич.
– Вы скажете – девчонки! Шоферня смеется. Тебя, говорит, военкомат с корнем выведет. Каждый год будет стричь, так ты сто лет не женишься!
Егор Ильич отводит от шофера глаза. Если он не сделает этого, то рассмеется так, что потом не остановишь. Боже, какое у парня лицо! Мальчишечье, юное, такое обиженное, что вздрагивают губы, а на Егора Ильича он смотрит так, словно именно Егор Ильич виноват во всем. Поэтому Егор Ильич не только смеяться, но и улыбаться не имеет права.
– Слушай, – прикусывая нижнюю губу, обращается к нему Егор Ильич. – Как… тебя… звать?..
– Николаем… Зверев Николай…
Теперь Егор Ильич не только прикусывает нижнюю губу, он затаивает дыхание. Умереть можно от смеха – у этого мальца фамилия Зверев… Чтобы не рассмеяться, Егор Ильич, отвернувшись к автомобильному окну, некоторое время смотрит на обочину дороги.
– Слушай, Николай Зверев, – вздрагивающим голосом произносит Егор Ильич, – так это же очень хорошо, что ты крайне необходимый стройкам человек! Это же очень хорошо, Николай Зверев!
– А стригут! – обиженно говорит шофер.
– Вот это действительно плохо! – соглашается Егор Ильич и вдруг жалобно просит Николая Зверева: – Да не смотри ты на меня такими глазами, я ведь не выдержу…
– То-то же! – мрачно отвечает парень. – Все говорят, что у меня взгляд пронзительный! То-то же!
Внутренне помирая от хохота, Егор Ильич опять закрывает глаза и откидывается на сиденье. Если бы знал Николай Зверев, как Егор Ильич благодарен ему! Теперь много легче думать о директоре Афонине, о прорабе Власове и о том, что он, Егор Ильич, раньше не понимал директора комбината подсобных предприятий. После разговора с Николаем Зверевым Егор Ильич может думать об Афонине иронически, насмешливо, ему уже не так стыдно за себя. Мир кажется добрее, лучше и чище после разговора с Николаем Зверевым, а директор Афонин кажется просто дураком и бездельником.
Афонин действительно не работает, а лишь всеми силами старается удержаться в кресле руководителя. И Егор Ильич теперь лучше всех знает, как Афонин это делает. Если разобраться по существу, то все часы сидения в кабинете Афонин подчиняет одному – удержанию своей персоны в кресле директора комбината подсобных предприятий.
С чего начинает рабочий день Афонин? О, это Егор Ильич знает точно! Рабочий день Афонина начинается со звонка в промышленный отдел горкома партии.
– Аллоу! – ласково поет в трубку Афонин. – Доброе утро, Иван Сидорович. Это вас беспокоит Афонин из комбината… Я интересуюсь, какая команда будет насчет сегодняшнего дня. Так… Так… Ясно!
Затем Афонин по тому же вопросу звонит в совнархоз, в райком партии и даже в облпрофсовет. Это он делает для того, чтобы все знали – в девять утра Афонин уже на месте, уже руководит, уже беспокоится, уже кипит в многотрудной работе. Есть и вторая цель – разведав у начальника, за какими объектами тот больше следит, он дает стройматериалы именно на эти объекты, так как одновременно всем объектам материалы Афонин дать не может: его комбинат работает плохо.
Через час после начала рабочего дня, когда уже ясно, на какие объекты надо давать материалы в первую очередь, и машины отправлены, Афонин снова приникает к телефонной трубке – начинается второй этап борьбы за кресло директора. Афонин звонит на арматурный завод и, узнав, что арматура немного задерживается, самодовольно улыбается. Торопясь, торжествуя, он набирает номер еще одного телефона.
– Сергей Владимирович у себя? – вкрадчиво спрашивает он. – Это Афонин. Соедините по срочному делу…
Его соединяют с секретарем обкома партии.
– Сергей Владимирович, – держа трубку обеими руками, почтительно говорит Афонин, – Сергей Владимирович! Пора принимать меры к «Металлисту»! Опять не дает арматуру… Он нас без ножа режет, Сергей Владимирович! Прошу принять меры!
Поговорив с секретарем обкома, Афонин звонит об арматуре в горком партии, в совнархоз и облпрофсовет, и, когда вешает трубку, на лице его сияет блаженство. В области сейчас переполох: все знают, что директор завода «Металлист» режет без ножа директора Афонина, все поражаются тому, какой деловой и принципиальный человек этот Афонин, как он близко к сердцу принимает нужды производства и как старательно работает на коммунизм. И все, начиная с обкома и кончая облпрофсоветом, звонят на завод «Металлист», ругают директора и ставят ему в пример Афонина, который вовремя сигнализировал о плохой подаче арматуры.
Афонин же сидит в кабинете и потирает руки. Гроза отведена, машины вышли на самые «видные» начальству стройки, городское и областное руководство знает, что он сидит в кабинете и работает. Чего еще желать человеку! Побездельничав с часок, попив в кабинете чаю, Афонин вызывает машину и едет на стройки. С деловым видом он ходит по объектам, выслушивает жалобы прорабов, разговаривает с ними очень вежливо, замечания вносит в блокнот и обещает исправить недостатки. За пятнадцать минут до конца рабочего дня Афонин едет или в горком партии, или в совнархоз. Он устало заходит в кабинет какого-нибудь начальника, тихо здоровается, тяжело вздохнув, садится. Плащ у него запачкан известкой, на щеке – мазутное пятно, дышит Афонин тяжело и скорбно. Видно, что человек весь день вертелся как белка в колесе.
– В основном день прошел удачно, – говорит усталый Афонин, – но есть, конечно, и недостатки… Как ни бились, не удалось обеспечить объекты восемнадцать, тридцать шесть и семьдесят восемь. «Металлист» зарезал…
Начальство с сочувствием глядит на озабоченного и грязного Афонина и испытывает неловкость оттого, что оно, начальство, сидит себе в чистых кабинетах. И никому не приходит в голову, что Афонин целый день ровно ничего не делал. Никому и в голову не приходит, что Афонин не работает, а только удерживается на работе, а его комбинат дает материалов гораздо меньше, чем мог бы давать.
Думая об Афонине, Егор Ильич представляет, как встретит его директор комбината, – он выбежит навстречу с распростертыми объятиями, с такой улыбкой, от которой кажется, что из лица Афонина сочится мед. «Ах, Егор Ильич!» – обрадованно закричит Афонин.
– Приехали! – говорит сумрачный шофер Николай Зверев. – Вас Афонин встречает!
Егор Ильич выбирается из машины, направляется к Афонину, но вдруг останавливается, мгновение думает, затем решительно возвращается к автомобилю. Заглянув в кабину, он манит пальцем шофера:
– Наклонись-ка сюда, Николай Зверев!
Когда шофер наклоняется, Егор Ильич весело говорит ему:
– Дурни твои шоферы, Николай Зверев! Смеются, а сами не знают чему… Ты на их смех начхай – вот мой совет… А насчет женитьбы… Слушай, Николай Зверев, ты женишься на такой девушке, что эти твои шоферы от зависти помрут. До свидания!
– До свидания! – отвечает шофер. – До свидания, Егор Ильич!
«И этот меня знает! – с гордостью отмечает Егор Ильич. – Все шоферы знают Егора Сузуна!» С этой мыслью он энергичной походкой идет навстречу директору Афонину.
– Егор Ильич! – обрадованно поет Афонин. – Милости просим!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13