Когда до берега остается метров триста, Костя замедляет шаги… В отдалении маячат три темные фигуры.
– Так! – весело, громко произносит Костя. – Были три друга в нашем полку…
Фигуры двигаются к штурвальному. Он языком перекатывает окурок в уголок рта, переламывает зубами. Согнувшись и двинув фуражку набок, Костя приобретает жуликоватый, «блатной» вид. Трое медленно приближаются к нему – напряженные, молчаливые, тесно сомкнувшись. Штурвальный думает: «С ножами или с кастетами?» – и говорит шепотом:
– Друзья-моряки подобрали героя, кипела вода штормовая…
Трое – в телогрейках, сапогах, на головах шапочки-блинки; у крайнего поблескивает в темноте золотой зуб.
Сутулинкой, руками в карманах, расставленными ногами они похожи на Костю, но он выше и, пожалуй, сильнее любого из них. Штурвальный не ждет, когда парни подойдут, а сам делает два шага вперед, не вынимая рук, спрашивает:
– Гуляем?
Трое молчат. Золотозубый склоняет голову на плечо, кривится, другие медленно двигаются, пытаются зайти за Костю, но он отступает назад, расставив ноги во всю ширину тротуара. Теперь обойти его – значит столкнуть. Золотозубый издает неопределенный, хмыкающий звук, и двое замирают… «Они!» – узнает Костя, и перед ним в темном провале проносится картина.
…В духоту, в толчею луговского клуба вваливаются трое пьяных. Расталкивая танцующих, пробираются к баянисту, дышат водкой, матерятся, лапают ручищами девчат. По одутловатым лицам и незаметной для других привычной тяге рук за спину Костя уверенно определяет: «Недавно из тюрьмы».
Клуб становится похожим на муравейник, когда в него залетает оса: девчата жмутся к стенам, деревенские парни выходят в коридор перекурить. Главарь, золотозубый, тычком сбрасывает с табуретки баяниста, выхватывает баян, разводит: «Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая!..» Заведующий клубом трусливой рысцой убегает к телефону – звонить участковому милиционеру… «Эти в общей камере сидели, под нарами…» – думает Костя о троих, и враскачку, непроизвольно подергивая ногой, подходит к золотозубому. Странная и непонятная вещь происходит с ним – происходит помимо воли, вопреки его желанию: он хотел спокойно взять золотозубого за руку, пинком вышибить за дверь, но вместо этого, перекосясь лицом, кляцнув зубами, шипит на ухо: «Сявка, сука!.. Попишу трамвайным колесом! Катись, дешевка, чтобы не пахло!» Прошлое Кости – тюрьма, пересыльные пункты – глядит на золотозубого. С ужасом прислушивается Костя к тому, что происходит в нем, но остановиться не может – берет парня за шиворот и, как собачонку, швыряет на пол…
И еще одно воспоминание вспыхивает в памяти Кости… Мягкий, ласкающий взгляд капитана. И голос капитана: «Это пустяки, Костя, ты такой же, как все… Мне наплевать на твою характеристику – становись за штурвал…»
Громоздятся картины в голове, путаются, и Костя не может различить, где голос капитана, где крик золотозубого, брошенного на пол… Выпутывается штурвальный из мешанины воспоминаний и оказывается на луговском тротуаре один на один против троих… Что-то проминается под кулаком, раздается сдавленный крик, всплеск воды. И в то же мгновенье Костя перехватывает зависшее над головой лезвие ножа, зависшее раньше, чем он ударил золотозубого. Парень слева отшатывается назад и трясет переломанной рукой, а второй бьет Костю с размаху чем-то тяжелым. Колокольный звон раздается в ушах штурвального, он покачивается и от этого немного отступает назад, чтобы размахнуться и ударить, но вдруг слышит ясный, прозрачный шум Чулыма… Костя судорожно опускает свою руку и со страхом смотрит на зажатый в ней нож. Второй удар тяжко обрушивается на череп, но он не обращает внимания на боль – красной молнией пробивает голову радость: «Не ударил, не ударил!.. Спасен! Нож на земле! На земле нож!» Еще раз вспыхивает красная молния, и с ревом восторга бросается Костя на парней, бьет очугуневшим кулаком одного по темени, второго в подбородок. Кричит Костя: «С неба звездочку достану и на память подарю!» Валятся парни, катятся по тротуару, вскакивают и длинными скачками убегают.
Костя сплевывает кровь, шатаясь, как пьяный, идет по берегу. Добравшись до штабеля леса, валится мешком. Кровь из разбитой головы струится на землю. Через полчаса Костя Хохлов приходит в себя – медленно, тяжело поднимается, достает из кармана зеркальце и при свете спички внимательно осматривает лицо – на нем нет следов драки.
На берегу Чулыма раздается веселый, насмешливый голос:
– Не лежится, не сидится, не гуляется ему…
Глава третья
1
Утро началось размашистым росчерком солнечных лучей. Во второй половине ночи ветер стих, тучи поднялись вверх, и казалось, что корявый плес Чулыма кто-то сгладил огромным утюгом и там, где прошло горячее днище, усмиренные, опали волны. Потом на черные тальники неторопливо пролилась розоватая струйка, подмалинила верхушки и растеклась на много километров по тальниковому горизонту. Чулым подождал немного, побушевал еще и тоже – исподволь, словно стыдясь, – зарумянился.
На Чулыме родился весенний день.
– Товарищи, товарищи, гля-я-я-дите.
Стоит Петька Передряга в палубном пролете, тычет в темный угол пальцем и заливается. Сквозь шум машин, звон меди доносится его голос до машинного отделения, до палубы.
– Гля-я-я-ди-те-е!
Речники бегут на Петькин крик, врываются в пролет, в темноте не могут разобрать, куда показывает матрос. Потом в полумраке различают непонятное, темное, живое.
– Дайте свет!
В металлической сеточке вспыхивает лампа, и в пролете наступает изумленная тишина, – в углу, отряхиваясь и мотая бородой, стоит молодой козел. Лизанув острым языком сизый бок, козел смотрит на людей торчком стоящими зрачками, громко бекнув, наклоняет рогатую голову и, с вызовом постукав черненькими копытцами о железную палубу, смело бросается на Петьку Передрягу. Парнишка пятится, но движение козла быстрее, чем движение Петьки: утробно икнув, парень падает под ударом крепких загнутых рогов. Козел пружинисто отскакивает назад, поворачивается и направляет рога на Вальку Чиркова. Увидев это, штурман по-козлиному наклоняет голову вниз и опасливо подбирает живот: в глазах Вальки плещется страх. Но это на секунду – в следующую Валька взмахивает руками и вскрикивает: козел ударил в коленную чашечку.
– Товарищи! – обиженно, тонко кричит Валька. – Что же это делается, товарищи?!
А козел, пританцовывая, уже целится в Луку Рыжего.
– Ой, чуваки, помру! Помру! – вдруг раздается в пролете.
Высунувшись из машинного люка, Иван Захарович грудью падает на железную ступеньку и хохочет так, что заглушает и машину, и скрип переборок, и плеск волны за бортом. Рядом похохатывает механик Уткин.
Смех кочегара задерживает стремительный рывок козла – он сгибается хлыстом и одновременно задними ногами взбрыкивает в воздух, защищая себя сзади. Потом комком мускулов бросается к люку. Ивана Захаровича и Уткина как ветром сносит.
Первым приходит в себя Валька Чирков. Он изнемогает от смеха, хватается руками за металлическую стойку, вращается вокруг нее. Петька Передряга катается по палубе, Лука Рыжий от смеха начинает икать. Козел смотрит на все это дурацкими глазами, трясет бородой, жует мягкими губами и для безопасности прислоняется хвостом к стене, поводя рогами из стороны в сторону.
Минут пять на пароходе гремит смех. Люди отдаются ему всей душой, всем телом. Взрывы смеха выгоняют из радиорубки Нонну Иванкову. Позевывая, идет она вдоль борта, покачивает упругими бедрами. Заглянув, но не входя в пролет, Нонна видит смеющихся ребят и бодливого козла. «Обрадовались невесть чему! Делать больше нечего!» – говорят ее глаза. Передернув плечами, радистка уходит обратно в рубку.
Рывком открывается дверь капитанской каюты, высовывается сонное лицо капитана.
– Что такое?
– Ой, ой! – качается Валька Чирков.
– Ко-ко-зел! Ик! – стонет Лука Рыжий.
– Какой козел? – недовольно спрашивает капитан и совсем высовывается из двери.
– Действительно, козел! – недоумевает капитан. – Что за наваждение!.. И в самом деле козел! – удивленно продолжает он, выходя из каюты. Он босиком и поэтому по металлическому полу идет на цыпочках.
Капитан молчит, почесывает шею, соображает. Ноги переступают и быстро синеют. Наконец облегченно выдыхает воздух:
– Все понятно! Бородатый черт забрался в Луговом… На дворе было холодно, вот его и потянуло к теплу… У машины спал?
– У нее.
– Так и есть! – веселеет капитан. – Ах ты, бородатый зверь! Что же с тобой делать?
Холод мурашками пробегает по ногам, леденит, и капитан обнаруживает, что стоит босиком на железной палубе; недовольно сморщившись, поворачивается и уходит в каюту, сердито пристукнув дверью. Но она скоро опять открывается.
– Козла накормить, а в Луговое дать радиограмму, да чтобы без смеха!
– Есть! – отвечает Лука Рыжий. – Есть накормить!
2
В тридцать пять метров от носа до кормы, в четырнадцать – от борта до борта «Смелого» тесно уложена жизнь речников. На долгие месяцы пароход для них – дом, улица, театр, место работы и отдыха.
Вспомнив Чулым, «Смелый» бежит вверх по реке. Обская чайка – баклан – взлетает косо над пенистым гребнем волны, открывает ветру белое брюшко и, сложив острые крылья, падает в воду. Обочь парохода – полузатопленные тальники, как вытеребившиеся метелки. На берег нет и намека: вода и тальники, тальники и вода. Овальной чашей висит над Чулымом небо… Бежит «Смелый». Двое суток нигде не останавливаясь, будет идти к Чичка-Юлу. Двое суток беспрестанно биться машине, звенеть якорным цепям, крутиться штурвалу.
Три часа дня. Послеобеденное время; окончились уборочные работы, аврал, смена вахт, обед. По старому обычаю во время порожнего рейса всем, кто свободен от вахты, можно находиться на палубе. И теперь здесь оживление. На высоком стуле с подлокотниками, в меховом пальто, в зимней шапке сидит капитан с книгой в руках. Временами он отрывается от книги, быстро оглядывает сквозь очки плес, мимоходом бросив штурвальному несколько слов: «Держи, Лука, левее, на кривую ветлу…» или «Не рыскай, не рыскай!..» – опять читает, то пришептывая, то едва приметно улыбаясь.
Ветер перелистывает страницы книги, но капитан приспособился: прочитанное скрепляет бельевой прищепкой.
Вдоль лееров на скамейках устроились ребята. Высунув язык, боцман Ли вырезает из замшелого березового корня небольшую модельку «Смелого». Два года занят он этим и теперь прилаживает на носу миниатюрную паровую лебедку. Костя Хохлов насвистывает, Иван Захарович пристроился у теплого вентилятора. Он держит в руках губную гармошку и молчит, неподвижный, скучный.
– Иван Захарович! – говорит Костя. – Дунул бы в гармошку.
– Иди-ка!.. – лениво отвечает кочегар.
– Вот именно! – обрадовавшись, вступает в разговор Валька Чирков. – Шел бы ты, Костя… куда-нибудь…
Лука Рыжий протягивает руку к сигналу, жмет: над рекой разносится тоненький свисток «Смелого». Гремит рулевая машинка, слышно, как по борту ползет, царапая дерево, штуртрос. Пароход слегка покачивается, сваливается на борт.
Солнце, повернувшись, светит сбоку. Костя щурится, зевает и вдруг, так и не успев зевнуть до конца, соскакивает со скамейки, перегибается через леер и, прикрыв губы руками, чтобы не услышал капитан, зовет:
– Петька! Передряга, на палубу!
Из палубного люка появляется Петька, останавливается перед капитаном, ждет приказаний.
– Товарищ Передряга, сюда! – подмигивает Костя.
Валька Чирков заинтересованно поворачивается к матросу. Парнишка одет смешно – на нем замызганные брюки галифе, рыжие сапоги, а вместо фуражки – зимняя шапка из собачины. Матрос Петька Передряга бережет новую матросскую форму: надевает ее только перед выходом на берег.
– Матрос Передряга, отвечай! – тихо говорит Костя, когда Передряга отходит достаточно далеко от капитана.
– Ну!
Костя подбоченивается, вздергивает голову, один глаз прижмуривает.
– Отвечай!.. Что должен предпринять часовой, если к вверенному ему объекту приближается неизвестный?
– Ну! – мнется Петька.
– Не нукай! Что должен делать часовой?
Боцман Ли отрывается от кораблика, морщинисто улыбается Петьке:
– Не стесняй, Петька, отвечай… Хорошо отвечай!
– Отвечай, матрос Передряга!
Духом выпаливает Петька:
– Стрелять из ружья.
Валька Чирков тихонько хохочет. Иван Захарович переворачивается с боку на бок, подносит гармошку к губам, издает протяжный мелодичный звук. Боцман укоризненно покачивает головой:
– Неправильно! Сначала надо сказать: «Кто идет?..» Сразу стрелять нельзя. Своего убьешь, товарища убьешь. Надо говорить: «Кто идет?» Потом надо сказать не ружье, а винтовка.
– Повтори! – требует Костя. – Так! Теперь отвечай, что нужно сделать с часовым, если на вверенный ему объект пробрался шпион?
– Судить… – колупая палубу сапогом, отвечает Петька.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
– Так! – весело, громко произносит Костя. – Были три друга в нашем полку…
Фигуры двигаются к штурвальному. Он языком перекатывает окурок в уголок рта, переламывает зубами. Согнувшись и двинув фуражку набок, Костя приобретает жуликоватый, «блатной» вид. Трое медленно приближаются к нему – напряженные, молчаливые, тесно сомкнувшись. Штурвальный думает: «С ножами или с кастетами?» – и говорит шепотом:
– Друзья-моряки подобрали героя, кипела вода штормовая…
Трое – в телогрейках, сапогах, на головах шапочки-блинки; у крайнего поблескивает в темноте золотой зуб.
Сутулинкой, руками в карманах, расставленными ногами они похожи на Костю, но он выше и, пожалуй, сильнее любого из них. Штурвальный не ждет, когда парни подойдут, а сам делает два шага вперед, не вынимая рук, спрашивает:
– Гуляем?
Трое молчат. Золотозубый склоняет голову на плечо, кривится, другие медленно двигаются, пытаются зайти за Костю, но он отступает назад, расставив ноги во всю ширину тротуара. Теперь обойти его – значит столкнуть. Золотозубый издает неопределенный, хмыкающий звук, и двое замирают… «Они!» – узнает Костя, и перед ним в темном провале проносится картина.
…В духоту, в толчею луговского клуба вваливаются трое пьяных. Расталкивая танцующих, пробираются к баянисту, дышат водкой, матерятся, лапают ручищами девчат. По одутловатым лицам и незаметной для других привычной тяге рук за спину Костя уверенно определяет: «Недавно из тюрьмы».
Клуб становится похожим на муравейник, когда в него залетает оса: девчата жмутся к стенам, деревенские парни выходят в коридор перекурить. Главарь, золотозубый, тычком сбрасывает с табуретки баяниста, выхватывает баян, разводит: «Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая!..» Заведующий клубом трусливой рысцой убегает к телефону – звонить участковому милиционеру… «Эти в общей камере сидели, под нарами…» – думает Костя о троих, и враскачку, непроизвольно подергивая ногой, подходит к золотозубому. Странная и непонятная вещь происходит с ним – происходит помимо воли, вопреки его желанию: он хотел спокойно взять золотозубого за руку, пинком вышибить за дверь, но вместо этого, перекосясь лицом, кляцнув зубами, шипит на ухо: «Сявка, сука!.. Попишу трамвайным колесом! Катись, дешевка, чтобы не пахло!» Прошлое Кости – тюрьма, пересыльные пункты – глядит на золотозубого. С ужасом прислушивается Костя к тому, что происходит в нем, но остановиться не может – берет парня за шиворот и, как собачонку, швыряет на пол…
И еще одно воспоминание вспыхивает в памяти Кости… Мягкий, ласкающий взгляд капитана. И голос капитана: «Это пустяки, Костя, ты такой же, как все… Мне наплевать на твою характеристику – становись за штурвал…»
Громоздятся картины в голове, путаются, и Костя не может различить, где голос капитана, где крик золотозубого, брошенного на пол… Выпутывается штурвальный из мешанины воспоминаний и оказывается на луговском тротуаре один на один против троих… Что-то проминается под кулаком, раздается сдавленный крик, всплеск воды. И в то же мгновенье Костя перехватывает зависшее над головой лезвие ножа, зависшее раньше, чем он ударил золотозубого. Парень слева отшатывается назад и трясет переломанной рукой, а второй бьет Костю с размаху чем-то тяжелым. Колокольный звон раздается в ушах штурвального, он покачивается и от этого немного отступает назад, чтобы размахнуться и ударить, но вдруг слышит ясный, прозрачный шум Чулыма… Костя судорожно опускает свою руку и со страхом смотрит на зажатый в ней нож. Второй удар тяжко обрушивается на череп, но он не обращает внимания на боль – красной молнией пробивает голову радость: «Не ударил, не ударил!.. Спасен! Нож на земле! На земле нож!» Еще раз вспыхивает красная молния, и с ревом восторга бросается Костя на парней, бьет очугуневшим кулаком одного по темени, второго в подбородок. Кричит Костя: «С неба звездочку достану и на память подарю!» Валятся парни, катятся по тротуару, вскакивают и длинными скачками убегают.
Костя сплевывает кровь, шатаясь, как пьяный, идет по берегу. Добравшись до штабеля леса, валится мешком. Кровь из разбитой головы струится на землю. Через полчаса Костя Хохлов приходит в себя – медленно, тяжело поднимается, достает из кармана зеркальце и при свете спички внимательно осматривает лицо – на нем нет следов драки.
На берегу Чулыма раздается веселый, насмешливый голос:
– Не лежится, не сидится, не гуляется ему…
Глава третья
1
Утро началось размашистым росчерком солнечных лучей. Во второй половине ночи ветер стих, тучи поднялись вверх, и казалось, что корявый плес Чулыма кто-то сгладил огромным утюгом и там, где прошло горячее днище, усмиренные, опали волны. Потом на черные тальники неторопливо пролилась розоватая струйка, подмалинила верхушки и растеклась на много километров по тальниковому горизонту. Чулым подождал немного, побушевал еще и тоже – исподволь, словно стыдясь, – зарумянился.
На Чулыме родился весенний день.
– Товарищи, товарищи, гля-я-я-дите.
Стоит Петька Передряга в палубном пролете, тычет в темный угол пальцем и заливается. Сквозь шум машин, звон меди доносится его голос до машинного отделения, до палубы.
– Гля-я-я-ди-те-е!
Речники бегут на Петькин крик, врываются в пролет, в темноте не могут разобрать, куда показывает матрос. Потом в полумраке различают непонятное, темное, живое.
– Дайте свет!
В металлической сеточке вспыхивает лампа, и в пролете наступает изумленная тишина, – в углу, отряхиваясь и мотая бородой, стоит молодой козел. Лизанув острым языком сизый бок, козел смотрит на людей торчком стоящими зрачками, громко бекнув, наклоняет рогатую голову и, с вызовом постукав черненькими копытцами о железную палубу, смело бросается на Петьку Передрягу. Парнишка пятится, но движение козла быстрее, чем движение Петьки: утробно икнув, парень падает под ударом крепких загнутых рогов. Козел пружинисто отскакивает назад, поворачивается и направляет рога на Вальку Чиркова. Увидев это, штурман по-козлиному наклоняет голову вниз и опасливо подбирает живот: в глазах Вальки плещется страх. Но это на секунду – в следующую Валька взмахивает руками и вскрикивает: козел ударил в коленную чашечку.
– Товарищи! – обиженно, тонко кричит Валька. – Что же это делается, товарищи?!
А козел, пританцовывая, уже целится в Луку Рыжего.
– Ой, чуваки, помру! Помру! – вдруг раздается в пролете.
Высунувшись из машинного люка, Иван Захарович грудью падает на железную ступеньку и хохочет так, что заглушает и машину, и скрип переборок, и плеск волны за бортом. Рядом похохатывает механик Уткин.
Смех кочегара задерживает стремительный рывок козла – он сгибается хлыстом и одновременно задними ногами взбрыкивает в воздух, защищая себя сзади. Потом комком мускулов бросается к люку. Ивана Захаровича и Уткина как ветром сносит.
Первым приходит в себя Валька Чирков. Он изнемогает от смеха, хватается руками за металлическую стойку, вращается вокруг нее. Петька Передряга катается по палубе, Лука Рыжий от смеха начинает икать. Козел смотрит на все это дурацкими глазами, трясет бородой, жует мягкими губами и для безопасности прислоняется хвостом к стене, поводя рогами из стороны в сторону.
Минут пять на пароходе гремит смех. Люди отдаются ему всей душой, всем телом. Взрывы смеха выгоняют из радиорубки Нонну Иванкову. Позевывая, идет она вдоль борта, покачивает упругими бедрами. Заглянув, но не входя в пролет, Нонна видит смеющихся ребят и бодливого козла. «Обрадовались невесть чему! Делать больше нечего!» – говорят ее глаза. Передернув плечами, радистка уходит обратно в рубку.
Рывком открывается дверь капитанской каюты, высовывается сонное лицо капитана.
– Что такое?
– Ой, ой! – качается Валька Чирков.
– Ко-ко-зел! Ик! – стонет Лука Рыжий.
– Какой козел? – недовольно спрашивает капитан и совсем высовывается из двери.
– Действительно, козел! – недоумевает капитан. – Что за наваждение!.. И в самом деле козел! – удивленно продолжает он, выходя из каюты. Он босиком и поэтому по металлическому полу идет на цыпочках.
Капитан молчит, почесывает шею, соображает. Ноги переступают и быстро синеют. Наконец облегченно выдыхает воздух:
– Все понятно! Бородатый черт забрался в Луговом… На дворе было холодно, вот его и потянуло к теплу… У машины спал?
– У нее.
– Так и есть! – веселеет капитан. – Ах ты, бородатый зверь! Что же с тобой делать?
Холод мурашками пробегает по ногам, леденит, и капитан обнаруживает, что стоит босиком на железной палубе; недовольно сморщившись, поворачивается и уходит в каюту, сердито пристукнув дверью. Но она скоро опять открывается.
– Козла накормить, а в Луговое дать радиограмму, да чтобы без смеха!
– Есть! – отвечает Лука Рыжий. – Есть накормить!
2
В тридцать пять метров от носа до кормы, в четырнадцать – от борта до борта «Смелого» тесно уложена жизнь речников. На долгие месяцы пароход для них – дом, улица, театр, место работы и отдыха.
Вспомнив Чулым, «Смелый» бежит вверх по реке. Обская чайка – баклан – взлетает косо над пенистым гребнем волны, открывает ветру белое брюшко и, сложив острые крылья, падает в воду. Обочь парохода – полузатопленные тальники, как вытеребившиеся метелки. На берег нет и намека: вода и тальники, тальники и вода. Овальной чашей висит над Чулымом небо… Бежит «Смелый». Двое суток нигде не останавливаясь, будет идти к Чичка-Юлу. Двое суток беспрестанно биться машине, звенеть якорным цепям, крутиться штурвалу.
Три часа дня. Послеобеденное время; окончились уборочные работы, аврал, смена вахт, обед. По старому обычаю во время порожнего рейса всем, кто свободен от вахты, можно находиться на палубе. И теперь здесь оживление. На высоком стуле с подлокотниками, в меховом пальто, в зимней шапке сидит капитан с книгой в руках. Временами он отрывается от книги, быстро оглядывает сквозь очки плес, мимоходом бросив штурвальному несколько слов: «Держи, Лука, левее, на кривую ветлу…» или «Не рыскай, не рыскай!..» – опять читает, то пришептывая, то едва приметно улыбаясь.
Ветер перелистывает страницы книги, но капитан приспособился: прочитанное скрепляет бельевой прищепкой.
Вдоль лееров на скамейках устроились ребята. Высунув язык, боцман Ли вырезает из замшелого березового корня небольшую модельку «Смелого». Два года занят он этим и теперь прилаживает на носу миниатюрную паровую лебедку. Костя Хохлов насвистывает, Иван Захарович пристроился у теплого вентилятора. Он держит в руках губную гармошку и молчит, неподвижный, скучный.
– Иван Захарович! – говорит Костя. – Дунул бы в гармошку.
– Иди-ка!.. – лениво отвечает кочегар.
– Вот именно! – обрадовавшись, вступает в разговор Валька Чирков. – Шел бы ты, Костя… куда-нибудь…
Лука Рыжий протягивает руку к сигналу, жмет: над рекой разносится тоненький свисток «Смелого». Гремит рулевая машинка, слышно, как по борту ползет, царапая дерево, штуртрос. Пароход слегка покачивается, сваливается на борт.
Солнце, повернувшись, светит сбоку. Костя щурится, зевает и вдруг, так и не успев зевнуть до конца, соскакивает со скамейки, перегибается через леер и, прикрыв губы руками, чтобы не услышал капитан, зовет:
– Петька! Передряга, на палубу!
Из палубного люка появляется Петька, останавливается перед капитаном, ждет приказаний.
– Товарищ Передряга, сюда! – подмигивает Костя.
Валька Чирков заинтересованно поворачивается к матросу. Парнишка одет смешно – на нем замызганные брюки галифе, рыжие сапоги, а вместо фуражки – зимняя шапка из собачины. Матрос Петька Передряга бережет новую матросскую форму: надевает ее только перед выходом на берег.
– Матрос Передряга, отвечай! – тихо говорит Костя, когда Передряга отходит достаточно далеко от капитана.
– Ну!
Костя подбоченивается, вздергивает голову, один глаз прижмуривает.
– Отвечай!.. Что должен предпринять часовой, если к вверенному ему объекту приближается неизвестный?
– Ну! – мнется Петька.
– Не нукай! Что должен делать часовой?
Боцман Ли отрывается от кораблика, морщинисто улыбается Петьке:
– Не стесняй, Петька, отвечай… Хорошо отвечай!
– Отвечай, матрос Передряга!
Духом выпаливает Петька:
– Стрелять из ружья.
Валька Чирков тихонько хохочет. Иван Захарович переворачивается с боку на бок, подносит гармошку к губам, издает протяжный мелодичный звук. Боцман укоризненно покачивает головой:
– Неправильно! Сначала надо сказать: «Кто идет?..» Сразу стрелять нельзя. Своего убьешь, товарища убьешь. Надо говорить: «Кто идет?» Потом надо сказать не ружье, а винтовка.
– Повтори! – требует Костя. – Так! Теперь отвечай, что нужно сделать с часовым, если на вверенный ему объект пробрался шпион?
– Судить… – колупая палубу сапогом, отвечает Петька.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14