По утверждению отца Никодима, при изъятии церковного золота или серебра ничто не пропало. Может быть, пресловутое «сокровище» было личной собственностью отца Серафима? И уже от него перешло к Марьяне? Тогда почему же она не вручила его Екатерине в день ее совершеннолетия и даже ничего не сообщила ей, продержав его в неизвестном никому тайнике до своей нечаянной смерти? Из-за недоверия к Василию Михееву или Андрею Востокову? Из опасения, что кто-нибудь из них будет претендовать на часть серафимовского наследства? Трудно ответить однозначно – никто не сознается. А заочно не проверишь: свидетелей нет. Остается единственная надежда – псаломщик, принявший протопопово хозяйство Марьяны Вдовиной. Последние дни покойного прошли на его глазах. Может быть, протоиерей перед смертью передал что-то Марьяне или сказал что-либо о судьбе подарка…» Саблин думал. До последних ступенек управленческой лестницы.
2
В кабинете Саблина поджидал Глебовский.
«Принесла нелегкая, – подумал инспектор. – Придется выложить информацию…» И он пересказал все, что услышал от дьякона.
– Ничего существенного, – подытожил следователь. – Беспредметная болтовня. Ваш оперный дьякон, вероятно, считает, что Вдовину убил не Михеев, а бывший фарцовщик Востоков, колоритная фигура для дешевого детектива. Как теперь ваш пыл, товарищ инспектор, не остыл?
– Пыла уже нет, – вздохнул Саблин. – Только уголек тлеет.
Вошел Князев в сопровождении Веретенникова.
– Какими новостями порадуете, Юрий Александрович? – спросил подполковник.
– Нет хороших новостей, Матвей Георгиевич. Есть негативная характеристика Андрея Востокова. Можно, конечно, вызвать его для «прощупывания». Только я думаю, ничего нам этот вызов не даст. Приклеить Востокова к убийству Вдовиной пока просто нельзя.
– Пока? – вопросительно подчеркнул Князев. – А может быть, вообще нельзя? Биография, говоришь, негативная, но сейчас он чист – Веретенников проверил. В комиссионном им довольны. Да и твои епархиальные экскурсы пока безрезультатны. Пожалуй, соглашусь с Глебовским: надо заканчивать следствие и передавать дело в суд.
– Повременим, – осторожно сказал Глебовский.
Подполковник даже не понял – так удивился он реплике следователя.
– Как повременим? Зачем?
– У Саблина еще тлеет уголек надежды, Матвей Георгиевич. Впрочем, Юрий Александрович, объясните подполковнику все сами.
Саблин взглядом поблагодарил Глебовского.
– Когда Вдовина покинула дом отца Серафима, – начал он, – услужать ему стал псаломщик. В церковной иерархии это – дьячок. Готовит церковь к утренней и вечерней службе, помогает священнику и дьякону при богослужении, поет псалмы, когда хору петь не положено, обходит молящихся с шапкой по кругу, иначе говоря, с тарелочкой для пожертвований – что-то вроде «шестерки» в причте. Этот псаломщик после Вдовиной ближе всех стоял к протоиерею. Тот и умер у него на руках. Так вот: сейчас он еще жив и, по словам дьякона, довольно бодр, несмотря на свои восемьдесят с лишним. Уж если он ничего не слыхал о «сокровище», сдаюсь.
– А я не настаиваю на сдаче, Матвей Георгиевич, – сказал следователь. – Саблин проник в закрытый мир и от одного к другому в этом мире может что-нибудь узнать об интересующих нас ценностях. Версия его соблазнительна, и не стоит отказываться от нее.
Дневник отца Серафима
1
Дверь Саблину открыл дряхлый высокий старик, костлявый, но годами не согнутый, заросший седыми космами, торчащими из-под черной скуфьи. Одет он был, несмотря на припекавшее летнее солнце, в вывороченный дубленый полушубок, древний, как и его владелец, насквозь вытертый и заштопанный, неопределенного грязного цвета. Открыл он дверь одноэтажной дворницкой каморки с топившейся русской печью. На Саблина пахнуло затхлым и жарким пылом.
– А ведь я к вам, отче, не знаю, как именовать вас. Послал меня отец дьякон. Поговорить надо.
– Это можно, – сказал старик. – Я с властями в мире живу.
Он вышел на улицу, указав на стоявшую под окном дворницкой такую же доживающую свой век скамью – покосившуюся, щербатую.
– Жарковато тебе будет, товарищ начальник, у меня в идоловом капище. Я его сейчас под баньку сотворяю.
– Я вас ненадолго задержу, отче, – извинился Саблин.
– Так и зови, – подтвердил старик. – Для отца Панкратия рылом не вышел: звание не то. А Панкрашкой вроде бы и неловко: все-таки дьячок. А ты хорошо говоришь, товарищ начальник. Вежливо. По-церковному.
– А почему вы меня называете «товарищ начальник»? Я же не в форме.
– Я тебя и в форме видел, когда ты в собор приходил. На участкового непохож. Значит, начальство.
– Память у вас хорошая?
– Как скажешь. Что в старину было – помню. Что вчера – могу и забыть.
– Отца Серафима помните?
– Еще бы. И службы его, и домашность. Каждый денек, с ним проведенный. Бывало, придем с обедни, он перед трапезой и мне свое слово скажет. Церковь, Панкрат, мол, не только молитвенное здание. Она так зовется, потому что всех созывает и объединяет. И я от него и говорить по-евангельски научился, а проповеди свои он при мне писал и мне читал их, всегда спрашивая: от ума или от души? Вот отец Никодим не спросит: у него все от ума. Жесткое слово у него, монашеское. А отец Серафим в миру жил. Бога славил, но и людей не забывал.
– Тяжело было ему с Марьяной расстаться? – спросил Саблин.
– Страдал. Что ж поделаешь, когда указ его преосвященства был таков. Наш архиерей – старых дум человек. Но человек. И быть бы отцу Серафиму в другом приходе, ежели бы владыка не сжалился.
– Хороша жалость, – усмехнулся Саблин. – С любимым человеком порвать, отца у ребенка отнять, а ему что? Молитвы да одиночество!
– Не может священник вторично жениться – не дозволяет устав. Был грех у попа? Был. Ну и пришлось отмаливать.
– А на чей счет Марьяна жила? Запевала в церковном хоре – не велики доходы. А ей ребенка растить.
– Вырастила. Я каждую неделю то подарки, то деньги возил.
– Дорогие подарки-то?
– Не дешевые. Не любил дешевки покойный. Ребенку игрушки или носильное, ей подчас сережки или перстенек. А ежели часы, то с браслетом. Не жалел денег протоиерей.
– Он, говорят, и умер у вас на руках?
– Воистину так. Исповедался у отца Никодима и за Марьяной послал. А ее дома не было – где-то в очереди стояла. И Катюшка из школы еще не пришла. Ну и потопал назад, чтобы еще живым человека застать. Прихожу, а он уже кончается. Приподнял я его, поцеловал в лоб по-христиански, он и умер у меня на руках.
– А он не советовался с вами, как дочь свою обеспечить?
Псаломщик задумался, вспоминая. В старческих глазах его с большими зрачками – должно быть, болел глаукомой – отразилось радостное сочувствие.
– Был разговор, припоминаю, – сказал он. – Даже два. Один раз, когда Марьяна приходила, он при мне ей сказал: о деньгах, мол, не тревожься, я свой вклад на сберкнижке откажу на твое имя в завещании. Ну а кроме того, подарок на будущее, может, бесценный подарок-то. Вот в Загорск съезжу…
– Почему в Загорск? – перебил Саблин.
– К профессору какому-то. Ведь духовная академия у патриарха в Загорске.
Старик рассказывал так медленно, что Саблин опять не стерпел – прервал:
– А зачем к профессору?
– Посоветоваться. О чем? Не знаю, не спросил. Неловко было в чужую душу с назойливыми вопросами лезть. А второй разговор об этом был уже в преддверии смертного часа его. Начался сердечный приступ. Я ему горчичники на грудь и на спину поставил, капли от сердца дал. Отошло. Выпил он холодного чаю с лимоном и говорит: есть у меня сокровище, Панкрат. Так и сказал: сокровище. Никому, говорит, не открываю – что. И тебе не открою, хоть ты и человек верный. Но Катю я на всю жизнь обеспечу. А я его все хозяйство знаю: нет у него никакого сокровища. Думал, гадал о сем – так и не догадался.
Саблин дрогнул, как от удара. Сокровище! Вот откуда попало оно в язык Михеевых, от которых услышала это слово проходившая мимо окон свидетельница. Значит, прав он, предполагая корыстный мотив преступления. Значит, «сокровище» все-таки существует, где-то далеко и хитроумно запрятанное. Но, чтобы найти его, надо прежде всего знать или хотя бы предполагать, что это такое.
– Может, подружки Марьяны знают? – вырвалось у Саблина.
– Не было тогда у нее подружек, – погасил эту надежду старик. – Отец Серафим не любил бабьего трепа.
– А ездил протоиерей в Загорск? – словно ощупью пробивался к загадке Саблин.
– Ездил. Месяца за два перед смертью. Довольный приехал. Даже веселый.
– Не рассказывал вам о своей поездке?
– Не. Даже вроде бы совсем затаился.
– И вы не расспрашивали?
– Мое дело маленькое. Я не духовник. Да и у отца Серафима, ежели он молчит, слова не выпросишь. Строг и взыскателен ко всему причту был. К тем, кто причислен.
– А я к вам за этим и пришел, отец Панкратий, – со вздохом высказал Саблин. – Чтобы побольше узнать о «сокровище». Кто хранит, где хранит, что хранит и зачем хранит.
– Марьяна же и хранит. А зачем – не знаю.
– И я пока не знаю.
– А ты самого протопопа спроси.
– Серафима? Нехорошо так шутить, отец Панкратий, – укоризненно сказал Саблин.
– А я не шучу. Последние месяцы перед смертью покойный начал дневник вести. Каждый денек в школьную тетрадь записывал.
– А где дневник?
– У нового протопопа спроси. У отца Никодима. По воле покойного я тому эти тетрадки и отдал.
2
Протоиерей встретил Саблина сухо, даже не поднявшись с кресла. Он читал. Не улыбаясь, отложил в сторону книжку и снял очки в золотой оправе.
– Перечитываю классиков, – признался он, – в данном случае Алексея Толстого. По телевизору показывают «Хождение по мукам». Это, по сути дела, фильм о прошлом нашего государства, каким его видят авторы фильма. Вот мне и захотелось вспомнить, каким оно выглядит в первоисточнике.
– Каждый человек по-своему видит прошлое, – заметил Саблин. – Мне тоже иногда хочется на него взглянуть. Для этого я и пришел.
– Объяснитесь.
– Ваш предшественник, отец Серафим, за несколько месяцев до смерти завел дневник. Мне удалось выяснить, что сохранилось несколько школьных тетрадок и что находятся они у вас.
– Допустим.
– Я должен изъять их у вас.
– Вы из милиции?
– Из уголовного розыска.
– Протоиерей Серафим никогда не был и, к счастью, уже не будет под следствием, – повысил голос протоиерей.
– А если под следствием кто-то другой, кого могут уличить или оправдать эти записки?
– Не вижу таких в его окружении. Нет о них ни слова и в его дневнике.
– Я прочту ею и соглашусь с вами, если вы правы.
– А если я не дам вам эту возможность?
Саблин улыбнулся:
– Вы служитель церкви, отделенной от государства, – сказал он, – но, как гражданин этого государства, вы обязаны оказывать ему всяческое содействие.
Отец Никодим, не отвечая, подошел к стенке с книжными полками и с верхней вынул втиснутые меж книгами три школьных тетрадки. Ему было явно жаль расставаться с ними.
– Не понимаю, – проговорил он недоуменно, – зачем вам понадобились записки священника? По какому делу вы собираетесь ворошить прошлое? Ведь это же чужой вам личный мир, свои радости и печаль, свои заботы и прегрешения. Я читал их, как исповедь покойного, а тайна исповеди для меня священна.
– Но у него есть еще сын и дочь.
– Они недостойны этой исповеди. Сын – очень плохой человек, а дочь – пустышка без сердца. Даже траур по матери не надела. Регентша нашего хора, а поет без веры в господа бога нашего и без уважения к религии.
– Обещаю вам, – сказал Саблин, – что я прочту эти записки без веры в бога, но с уважением к написанному.
3
Из трех школьных тетрадок отца Серафима Саблин сделал всего две странички выписок. Вот они.
«20 апреля. Возвратился из Хомутовки на свое пепелище. Родные стены не радуют. Владыка был хмур и строг. Грех мой простил, но соизволил настоять на разлуке с Марьяной. Тяжко мне сие, даже непереносно. Потихоньку думаю отпроситься за штат.
Вечером с почты принесли письмо из Загорска. Профессор Смиренцев заинтересован и готов посмотреть мной привезенное».
Примечание Саблина: «Выяснить, работает ли в Загорске проф. Смиренцев и организовать встречу».
«7 мая. Житие мое одинокое: я да Панкрат. А соборный клир где-то в тумане. Сегодня Марьяна порадовала: пришла с Катенькой. Расцеловал и благословил. А «сокровище» мое не по сердцу греховной подруге моей: слышать не хочет о церковном подарке. Не знаю, говорит, как нажито и кем нажито – богобоязненная она. Отцово наследство, говорю, а он господу человек верный. Взять, обещает, возьму и до совершеннолетия Катерины спрячу. Так и порешили. Смиренцеву покажу, посмотрит, оценит, и за будущее Катеньки у нас тревоги не подымется. Смиренцеву я и завещаю открыть ей правду о «сокровище» сем, когда она уже в летах к нему обратится. А сына моего, от бога ушедшего и христианскую честь свою потерявшего, я не жду у смертного ложа своего – пусть ищет утех в страстях греховных.
По уходу Катеньки задумался Почему я тайно пишу о «сокровище» и не говорю, что и откуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
2
В кабинете Саблина поджидал Глебовский.
«Принесла нелегкая, – подумал инспектор. – Придется выложить информацию…» И он пересказал все, что услышал от дьякона.
– Ничего существенного, – подытожил следователь. – Беспредметная болтовня. Ваш оперный дьякон, вероятно, считает, что Вдовину убил не Михеев, а бывший фарцовщик Востоков, колоритная фигура для дешевого детектива. Как теперь ваш пыл, товарищ инспектор, не остыл?
– Пыла уже нет, – вздохнул Саблин. – Только уголек тлеет.
Вошел Князев в сопровождении Веретенникова.
– Какими новостями порадуете, Юрий Александрович? – спросил подполковник.
– Нет хороших новостей, Матвей Георгиевич. Есть негативная характеристика Андрея Востокова. Можно, конечно, вызвать его для «прощупывания». Только я думаю, ничего нам этот вызов не даст. Приклеить Востокова к убийству Вдовиной пока просто нельзя.
– Пока? – вопросительно подчеркнул Князев. – А может быть, вообще нельзя? Биография, говоришь, негативная, но сейчас он чист – Веретенников проверил. В комиссионном им довольны. Да и твои епархиальные экскурсы пока безрезультатны. Пожалуй, соглашусь с Глебовским: надо заканчивать следствие и передавать дело в суд.
– Повременим, – осторожно сказал Глебовский.
Подполковник даже не понял – так удивился он реплике следователя.
– Как повременим? Зачем?
– У Саблина еще тлеет уголек надежды, Матвей Георгиевич. Впрочем, Юрий Александрович, объясните подполковнику все сами.
Саблин взглядом поблагодарил Глебовского.
– Когда Вдовина покинула дом отца Серафима, – начал он, – услужать ему стал псаломщик. В церковной иерархии это – дьячок. Готовит церковь к утренней и вечерней службе, помогает священнику и дьякону при богослужении, поет псалмы, когда хору петь не положено, обходит молящихся с шапкой по кругу, иначе говоря, с тарелочкой для пожертвований – что-то вроде «шестерки» в причте. Этот псаломщик после Вдовиной ближе всех стоял к протоиерею. Тот и умер у него на руках. Так вот: сейчас он еще жив и, по словам дьякона, довольно бодр, несмотря на свои восемьдесят с лишним. Уж если он ничего не слыхал о «сокровище», сдаюсь.
– А я не настаиваю на сдаче, Матвей Георгиевич, – сказал следователь. – Саблин проник в закрытый мир и от одного к другому в этом мире может что-нибудь узнать об интересующих нас ценностях. Версия его соблазнительна, и не стоит отказываться от нее.
Дневник отца Серафима
1
Дверь Саблину открыл дряхлый высокий старик, костлявый, но годами не согнутый, заросший седыми космами, торчащими из-под черной скуфьи. Одет он был, несмотря на припекавшее летнее солнце, в вывороченный дубленый полушубок, древний, как и его владелец, насквозь вытертый и заштопанный, неопределенного грязного цвета. Открыл он дверь одноэтажной дворницкой каморки с топившейся русской печью. На Саблина пахнуло затхлым и жарким пылом.
– А ведь я к вам, отче, не знаю, как именовать вас. Послал меня отец дьякон. Поговорить надо.
– Это можно, – сказал старик. – Я с властями в мире живу.
Он вышел на улицу, указав на стоявшую под окном дворницкой такую же доживающую свой век скамью – покосившуюся, щербатую.
– Жарковато тебе будет, товарищ начальник, у меня в идоловом капище. Я его сейчас под баньку сотворяю.
– Я вас ненадолго задержу, отче, – извинился Саблин.
– Так и зови, – подтвердил старик. – Для отца Панкратия рылом не вышел: звание не то. А Панкрашкой вроде бы и неловко: все-таки дьячок. А ты хорошо говоришь, товарищ начальник. Вежливо. По-церковному.
– А почему вы меня называете «товарищ начальник»? Я же не в форме.
– Я тебя и в форме видел, когда ты в собор приходил. На участкового непохож. Значит, начальство.
– Память у вас хорошая?
– Как скажешь. Что в старину было – помню. Что вчера – могу и забыть.
– Отца Серафима помните?
– Еще бы. И службы его, и домашность. Каждый денек, с ним проведенный. Бывало, придем с обедни, он перед трапезой и мне свое слово скажет. Церковь, Панкрат, мол, не только молитвенное здание. Она так зовется, потому что всех созывает и объединяет. И я от него и говорить по-евангельски научился, а проповеди свои он при мне писал и мне читал их, всегда спрашивая: от ума или от души? Вот отец Никодим не спросит: у него все от ума. Жесткое слово у него, монашеское. А отец Серафим в миру жил. Бога славил, но и людей не забывал.
– Тяжело было ему с Марьяной расстаться? – спросил Саблин.
– Страдал. Что ж поделаешь, когда указ его преосвященства был таков. Наш архиерей – старых дум человек. Но человек. И быть бы отцу Серафиму в другом приходе, ежели бы владыка не сжалился.
– Хороша жалость, – усмехнулся Саблин. – С любимым человеком порвать, отца у ребенка отнять, а ему что? Молитвы да одиночество!
– Не может священник вторично жениться – не дозволяет устав. Был грех у попа? Был. Ну и пришлось отмаливать.
– А на чей счет Марьяна жила? Запевала в церковном хоре – не велики доходы. А ей ребенка растить.
– Вырастила. Я каждую неделю то подарки, то деньги возил.
– Дорогие подарки-то?
– Не дешевые. Не любил дешевки покойный. Ребенку игрушки или носильное, ей подчас сережки или перстенек. А ежели часы, то с браслетом. Не жалел денег протоиерей.
– Он, говорят, и умер у вас на руках?
– Воистину так. Исповедался у отца Никодима и за Марьяной послал. А ее дома не было – где-то в очереди стояла. И Катюшка из школы еще не пришла. Ну и потопал назад, чтобы еще живым человека застать. Прихожу, а он уже кончается. Приподнял я его, поцеловал в лоб по-христиански, он и умер у меня на руках.
– А он не советовался с вами, как дочь свою обеспечить?
Псаломщик задумался, вспоминая. В старческих глазах его с большими зрачками – должно быть, болел глаукомой – отразилось радостное сочувствие.
– Был разговор, припоминаю, – сказал он. – Даже два. Один раз, когда Марьяна приходила, он при мне ей сказал: о деньгах, мол, не тревожься, я свой вклад на сберкнижке откажу на твое имя в завещании. Ну а кроме того, подарок на будущее, может, бесценный подарок-то. Вот в Загорск съезжу…
– Почему в Загорск? – перебил Саблин.
– К профессору какому-то. Ведь духовная академия у патриарха в Загорске.
Старик рассказывал так медленно, что Саблин опять не стерпел – прервал:
– А зачем к профессору?
– Посоветоваться. О чем? Не знаю, не спросил. Неловко было в чужую душу с назойливыми вопросами лезть. А второй разговор об этом был уже в преддверии смертного часа его. Начался сердечный приступ. Я ему горчичники на грудь и на спину поставил, капли от сердца дал. Отошло. Выпил он холодного чаю с лимоном и говорит: есть у меня сокровище, Панкрат. Так и сказал: сокровище. Никому, говорит, не открываю – что. И тебе не открою, хоть ты и человек верный. Но Катю я на всю жизнь обеспечу. А я его все хозяйство знаю: нет у него никакого сокровища. Думал, гадал о сем – так и не догадался.
Саблин дрогнул, как от удара. Сокровище! Вот откуда попало оно в язык Михеевых, от которых услышала это слово проходившая мимо окон свидетельница. Значит, прав он, предполагая корыстный мотив преступления. Значит, «сокровище» все-таки существует, где-то далеко и хитроумно запрятанное. Но, чтобы найти его, надо прежде всего знать или хотя бы предполагать, что это такое.
– Может, подружки Марьяны знают? – вырвалось у Саблина.
– Не было тогда у нее подружек, – погасил эту надежду старик. – Отец Серафим не любил бабьего трепа.
– А ездил протоиерей в Загорск? – словно ощупью пробивался к загадке Саблин.
– Ездил. Месяца за два перед смертью. Довольный приехал. Даже веселый.
– Не рассказывал вам о своей поездке?
– Не. Даже вроде бы совсем затаился.
– И вы не расспрашивали?
– Мое дело маленькое. Я не духовник. Да и у отца Серафима, ежели он молчит, слова не выпросишь. Строг и взыскателен ко всему причту был. К тем, кто причислен.
– А я к вам за этим и пришел, отец Панкратий, – со вздохом высказал Саблин. – Чтобы побольше узнать о «сокровище». Кто хранит, где хранит, что хранит и зачем хранит.
– Марьяна же и хранит. А зачем – не знаю.
– И я пока не знаю.
– А ты самого протопопа спроси.
– Серафима? Нехорошо так шутить, отец Панкратий, – укоризненно сказал Саблин.
– А я не шучу. Последние месяцы перед смертью покойный начал дневник вести. Каждый денек в школьную тетрадь записывал.
– А где дневник?
– У нового протопопа спроси. У отца Никодима. По воле покойного я тому эти тетрадки и отдал.
2
Протоиерей встретил Саблина сухо, даже не поднявшись с кресла. Он читал. Не улыбаясь, отложил в сторону книжку и снял очки в золотой оправе.
– Перечитываю классиков, – признался он, – в данном случае Алексея Толстого. По телевизору показывают «Хождение по мукам». Это, по сути дела, фильм о прошлом нашего государства, каким его видят авторы фильма. Вот мне и захотелось вспомнить, каким оно выглядит в первоисточнике.
– Каждый человек по-своему видит прошлое, – заметил Саблин. – Мне тоже иногда хочется на него взглянуть. Для этого я и пришел.
– Объяснитесь.
– Ваш предшественник, отец Серафим, за несколько месяцев до смерти завел дневник. Мне удалось выяснить, что сохранилось несколько школьных тетрадок и что находятся они у вас.
– Допустим.
– Я должен изъять их у вас.
– Вы из милиции?
– Из уголовного розыска.
– Протоиерей Серафим никогда не был и, к счастью, уже не будет под следствием, – повысил голос протоиерей.
– А если под следствием кто-то другой, кого могут уличить или оправдать эти записки?
– Не вижу таких в его окружении. Нет о них ни слова и в его дневнике.
– Я прочту ею и соглашусь с вами, если вы правы.
– А если я не дам вам эту возможность?
Саблин улыбнулся:
– Вы служитель церкви, отделенной от государства, – сказал он, – но, как гражданин этого государства, вы обязаны оказывать ему всяческое содействие.
Отец Никодим, не отвечая, подошел к стенке с книжными полками и с верхней вынул втиснутые меж книгами три школьных тетрадки. Ему было явно жаль расставаться с ними.
– Не понимаю, – проговорил он недоуменно, – зачем вам понадобились записки священника? По какому делу вы собираетесь ворошить прошлое? Ведь это же чужой вам личный мир, свои радости и печаль, свои заботы и прегрешения. Я читал их, как исповедь покойного, а тайна исповеди для меня священна.
– Но у него есть еще сын и дочь.
– Они недостойны этой исповеди. Сын – очень плохой человек, а дочь – пустышка без сердца. Даже траур по матери не надела. Регентша нашего хора, а поет без веры в господа бога нашего и без уважения к религии.
– Обещаю вам, – сказал Саблин, – что я прочту эти записки без веры в бога, но с уважением к написанному.
3
Из трех школьных тетрадок отца Серафима Саблин сделал всего две странички выписок. Вот они.
«20 апреля. Возвратился из Хомутовки на свое пепелище. Родные стены не радуют. Владыка был хмур и строг. Грех мой простил, но соизволил настоять на разлуке с Марьяной. Тяжко мне сие, даже непереносно. Потихоньку думаю отпроситься за штат.
Вечером с почты принесли письмо из Загорска. Профессор Смиренцев заинтересован и готов посмотреть мной привезенное».
Примечание Саблина: «Выяснить, работает ли в Загорске проф. Смиренцев и организовать встречу».
«7 мая. Житие мое одинокое: я да Панкрат. А соборный клир где-то в тумане. Сегодня Марьяна порадовала: пришла с Катенькой. Расцеловал и благословил. А «сокровище» мое не по сердцу греховной подруге моей: слышать не хочет о церковном подарке. Не знаю, говорит, как нажито и кем нажито – богобоязненная она. Отцово наследство, говорю, а он господу человек верный. Взять, обещает, возьму и до совершеннолетия Катерины спрячу. Так и порешили. Смиренцеву покажу, посмотрит, оценит, и за будущее Катеньки у нас тревоги не подымется. Смиренцеву я и завещаю открыть ей правду о «сокровище» сем, когда она уже в летах к нему обратится. А сына моего, от бога ушедшего и христианскую честь свою потерявшего, я не жду у смертного ложа своего – пусть ищет утех в страстях греховных.
По уходу Катеньки задумался Почему я тайно пишу о «сокровище» и не говорю, что и откуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12