Время от времени я ловил ее обращенный на меня испытующий, подозрительный взгляд. Что она подозревала и чего боялась?
Дом в Старо-Пименовском переулке я узнал сразу. Здесь когда-то жила моя жена, еще до того, как мы познакомились. Кстати, ее тоже звали Галиной.
У меня противно задрожали колени.
– Ты что так смотришь? – спросила она.
Я продолжал молча оглядывать комнату. Как и все здесь, она была та и не та. Похожа и не похожа. Или, может быть, я просто забыл.
– Чья это комната, Лена?
– Галкина, конечно. Странные вопросы ты задаешь, Сережка. Разве ты не был здесь?
Я с трудом проглотил слюну. Сейчас я задам ей еще один странный вопрос:
– Разве она… не переехала?
Лена взглянула на меня как-то испуганно, даже отстранилась немножко, словно я сказал какую-то чудовищную нелепость.
– Вы разве не встречаетесь?
– Почему? – неопределенно ответил я. – Встречаемся.
– Когда ты ее видел в последний раз?
Я засмеялся и брякнул:
– Сегодня утром. За завтраком.
И тут же пожалел о сказанном.
– Не лги. Зачем ты лжешь? Она со вчерашнего дня в институте. И ночью работала. Еще не возвращалась.
– Уж и пошутить нельзя, – глупо сказал я, понимая, что все больше и больше запутываюсь.
– Странные шутки.
– Может быть, мы о разных людях говорим? – попробовал я исправить положение.
Она даже не рассердилась, только нахмурилась, как врач, который видит, но еще не понимает симптомы наблюдаемой им болезни.
– Я говорю о Гале Новосельцевой.
– Почему Новосельцевой? – удивился я.
На меня смотрели холодные, профессионально заинтересованные глаза врача.
– Ты потерял память, Сережа. Они расписались еще в начале войны. Что с тобой?
– Ничего, – пробормотал я, вытирая вспотевший лоб. – Я только думал…
– Почему я здесь, у разлучницы, да? – засмеялась она, на какое-то мгновение утратив выражение профессионально-врачебного любопытства. – Я и тогда не обижалась, Сережа. Подумаешь беда – парня увели. А теперь… смешно даже. Так давно это было… И другое после этого было – сам знаешь… – Она вздохнула. – Не везет мне в любви, Сережа.
Трудно рассчитывать каждый шаг в незнаемом. И я опять не рассчитал, забыв о том, где я и кто я.
– А кто тебе сейчас мешает с Олегом?
– Сережа!
И столько ужаса было в этом вскрике, что я невольно закрыл глаза.
– У тебя что-то с памятью, Сережа. Такие вещи не забывают. Галка получила похоронную еще в сорок четвертом году. Ты не мог не знать.
Что я знал и чего не знал? Разве я мог сказать ей об этом?
– Ты или притворяешься, или болен. По-моему, болен.
– А ты спроси меня: какое сегодня число, какой год и так далее.
– Я еще не знаю, что надо спросить.
– Так ставь диагноз, – озлился я. – С ума сошел, и все!
– Это не медицинский термин. Есть разные виды психических расстройств… Ты о чем хотел говорить со мной?
Теперь я уже не хотел. Если бы я сказал ей правду, она меня тут же отправила бы в психиатрическую больницу. Надо было выкручиваться.
– Понимаешь, какое дело… – начал я свою поспешную импровизацию, – произошло одно прискорбное событие… Весьма прискорбное…
– Ты уже говорил. Какое?
– В общем, я ушел из дому. От жены. О причинах говорить не буду. Но мне необходимо убежище. Хотя бы на сутки. Ночлегус вульгарно…
Я замолчал. Она тоже молчала, разглядывая кончики пальцев.
– Разве у тебя нет друзей?
– К одним нельзя, к другим неудобно. Знаешь, как иногда бывает… – Я старался не смотреть ей в лицо.
– А если бы ты меня не встретил?
– Но я тебя встретил.
Она все еще колебалась:
– Это неудобно, Сережа.
– Почему?
– Неужели ты сам не понимаешь?
– Знаешь что? – опять озлился я. – Вызывай психиатра. Ночлег мне, во всяком случае, будет обеспечен.
Я посмотрел ей в глаза: врач-профессионал исчез, осталась просто испуганная женщина. Непонятное всегда страшно.
– Комната не моя, – проговорила она тихо. – Подождем Галку.
– А если она опять заночует в институте?
– Я позвоню ей. Телефон в передней. Посиди пока.
Она вышла, оставив меня одного в комнате, в которой мне было все знакомо почти до мелочей. Из этой комнаты я пошел в загс. Из этой ли? Нет, не из этой. Как в подобии треугольников: что-то совпадало, что-то нет.
Я взял со стола карандаш и записал в блокноте:
«Если со мной что случится, дайте знать жене Галине Громовой. Грибоедова, 43. Сообщите также в Институт мозга профессорам Заргарьяну и Никодимову. Очень важно».
Слова «очень важно» я подчеркнул три раза так, что карандаш сломался. То, что хотелось приписать дальше, так и осталось неприписанным.
А положив блокнот в карман, я понял, что опять сделал глупость. Мои Заргарьян и Никодимов этого письма не получат. А Галя Громова носит здесь другую фамилию.
В передней раздался звонок, и сквозь полуоткрытую дверь я услышал, как щелкнул замок и Лена сказала:
– Наконец-то! Я тебе только что звонила.
– А что случилось? – спросил до жути знакомый голос.
– У нас Громов Сережка.
– Ну и хорошо! Будем чай пить.
– Понимаешь, Галка… странный он какой-то… – Лена понизила голос до неслышного шепота.
– Что он, с ума сошел? – донеслось до меня.
– Не знаю. Говорит, что ушел от жены.
– Господи, какой вздор! Он тебя разыгрывает, Ленка, а ты уши развесила. Я полчаса назад ее видела.
Дверь распахнулась. Я вскочил и замер. У двери стояла моя жена.
То же лицо, тот же возраст, даже прическа та же самая. Только серьги незнакомые и костюм, какого я у нее еще не видал. Я молча стоял, силясь сдержать волнение.
– Ты что это придумал? – спросила Галя.
Я молчал.
– Я сейчас видела Ольгу. Она поехала домой и ждет тебя к ужину. Говорила, что вы собираетесь на ленинградский балет.
Я молчал.
– Что это за штучки? Ленку разыгрываешь. Зачем?
Я не мог найти слов для ответа. Все рухнуло. Какие объяснения могли бы удовлетворить их? Правда? Но кто в моем положении отважился бы на это?
– Лена говорит, что ты болен, – продолжала она, пытливо меня разглядывая. – Может быть, правда болен?
– Может быть, правда болен, – повторил я.
Я не узнал своего голоса – таким чужим и далеким он мне показался.
– Ну что ж, – прибавил я, – извините. Я, пожалуй, пошел.
– Куда? – встрепенулась Галя. – Одного не пустим. Я отвезу тебя домой.
– Она выглянула в окно. – Вон и такси мое стоит. Ленка, добеги. Может быть, успеешь задержать.
Мы остались одни.
– Что все это значит, Сергей? Я ничего не понимаю.
– Я тоже, – сказал я.
– А все-таки?
– Ты, кажется, физик, Галя? – бросил я наудачу.
Она насторожилась:
– А что?
– Ты имеешь представление о множественности миров? Сосуществующих рядом миров? Одновременно загадочно далеких и удивительно близких?
– Допустим. Есть такие гипотезы.
– Тогда допустим, что один из смежных с нами миров подобен нашему. Что в нем тоже есть Москва, только чуть-чуть другая. Может быть, те же улицы, только иначе орнаментированные. Иногда те же дома, только с другим номерным знаком. Что там есть и ты, и я, и Лена, только в других отношениях…
Она все еще не понимала. Но мне уже давно надоел мой предшествовавший душевный маскарад. Я отважился:
– Допустим, что в той, другой Москве тебя зовут не Галя Новосельцева, а Галя Громова. Что вот из этой комнаты шесть лет назад мы с тобой пошли в загс. А сейчас произошло чудо: я переменил оболочку… заглянул в ваш мир. Вот тебе и дьявольщина для наших ограниченных умишек.
Она глядела на меня уже с испугом. Вероятно, думала, как и Ленка: внезапное помешательство, бред.
– Ладно, покончим с этим, – скривился я. – Вези куда хочешь, мне все равно. И не пугайся: ни душить, ни целовать тебя не буду. Вон уже Ленка рукой машет. Пошли.
КТО ДЖЕКИЛЬ И КТО ГАЙД?
Галя, должно быть, и в этом мире обладала той же выдержкой. Минуту спустя она уже успокоилась.
– Надеюсь, мы не будем при шофере заниматься научной фантастикой? – спросила она, подходя к машине.
– А ты считаешь, что научной? – не утерпел я.
– Кто знает!
На лице ее я не читал ничего особенного. Обычное поведение умной женщины, Галино поведение с чужими, но небезынтересными ей людьми. Внимательные глаза, уважительный интерес к собеседнику, бессознательное кокетство, насмешливость.
– Почему у вас памятник Пушкину посреди площади? – спросил я, когда мы проезжали мимо.
– А у вас где?
– На бульваре.
– Врешь ты все. И о загсе соврал. И почему шесть лет назад?
– Судьба, – засмеялся я.
– Где я была шесть лет назад? – задумчиво проговорила она. – Весной – в Одессе.
– И я.
– Что ты врешь? Ты же не поехал с нами.
– Это я у вас не поехал, а у нас – наоборот.
– Стран-но, – по слогам сказала она и прибавила, критически посмотрев на меня: – А ты не производишь впечатления больного.
«Приятно слышать», – хотел сказать я, но не сказал. Черный шквал ударил мне прямо в лицо. Все потемнело.
– Что с тобой? – услышал я испуганный крик Гали и ее же торопливые, взволнованные слова: – Голубчик, остановите где-нибудь у тротуара. Ему плохо…
…Я открыл глаза. Колдовской туман все еще клубился в машине. Из тумана глядело на меня лицо женщины.
– Кто это? – хрипло спросил я.
– Тебе плохо, Сережа?
– Галя? – удивился я. – Как ты здесь очутилась?
Она не ответила.
– Что-нибудь со мной случилось там… на бульваре? – спросил я и оглянулся.
– Случилось, – сказала Галя. – Поговорим потом. Можешь ехать домой или нужен врач?
Я потянулся, тряхнул головой, выпрямился. Можно было явно обойтись без врача. Пока мы ехали, я рассказал Гале, как я шел по Тверскому бульвару, как закружилась у меня голова и как я в лиловом тумане пытался разговаривать сам с собой.
– А потом, – неожиданно заинтересовалась Галя – до этого она слушала меня не то недоверчиво, не то равнодушно, – что было потом?
Я недоуменно пожал плечами.
– Не помнишь?
– Не помню.
Я действительно ничего не помнил и только по возвращении узнал от Гали о том, что произошло у нее дома.
– Бред, – сказал я.
Галя, с ее любовью к точным формулировкам, сейчас же поправила:
– Если бред, то очень последовательный. Как хорошо отрепетированная роль. Так не бредят. И потом, бред – это симптом болезни, а ты не производил впечатления больного.
– А обморок на бульваре? – вмешалась Ольга. – И в такси?
Она как врач искала медицинских объяснений. Но Галя по-прежнему сомневалась:
– А что же между обмороками?
– Какое-то сомнамбулическое состояние.
– Что я, лунатик? – обиделся я.
– Если это сон, то наяву, – насмешливо уточнила Галя. – И потом, мы видели этот сон, а не он. Кстати, о снах: ты все еще видишь их?
– При чем здесь сны? – буркнул я. – Я был в обмороке и никаких снов не видел.
Я хорошо понимал, что Галина никого не мистифицирует. Поэтому ее рассказ о моих похождениях в сомнамбулическом состоянии – пришлось все-таки прибегнуть к такой оценке моего поведения – меня сильно встревожил. Я никогда не падал в обморок, не гулял по карнизам в лунные ночи и не терял памяти. Но разумных объяснений случившегося найти не мог.
– Может быть, гипноз? – предположил я.
– А кто это тебя загипнотизировал? – поморщилась Ольга. – И где? В редакции? На бульваре? Чушь!
– Чушь, – согласился я.
– А ты, случайно, не пишешь фантастической повести или романа? – вдруг спросила Галина. – Твое довольно толковое сообщение о множественности миров меня даже заинтересовало… Понимаешь, Ольга, – засмеялась она, – два смежных мира в пространстве, как подобные треугольники. И там, и здесь.
– Москва; и там, и здесь – Сергей Громов. Только тебя нет. Там он на мне женат.
– Так тайное становится явным, – пошутила Ольга. – И сомнамбула, конечно, это гость из другого мира в Сережкином обличье?
– Он мне так и объяснил. Москва, говорит, такая же, только немножко другая. Памятник Пушкину у нас на площади, а у них на бульваре. Я чуть не расхохоталась.
Ольга почему-то задумалась.
– А знаешь, что можно предположить? – оживилась она: ей все-таки очень хотелось найти разумное объяснение, как и мне. – Сережка ведь знал, что памятник когда-то перенесли? Знал. Так, может быть, такая записанная в мозгу информация и определила этот бред? Возбуждение, сигнал – и пожалуйте: миф о смежном и подобном мире.
У меня эти рассуждения вызвали только досаду.
– Слушаю вас, и уши вянут. Какой-то новый вариант стивенсоновской сказки. Прямо доктор Джекиль и мистер Гайд. Только кто Джекиль и кто Гайд?
– Ясно кто, – отпарировала Галя, – себя-то ты не обидишь.
Ольга не поняла:
– Вы о ком?
– Оленька, – сказал я, – это агенты международного империализма, переброшенные к нам на самолете без опознавательных знаков.
– Я серьезно.
– И я серьезно. Есть такой английский писатель, по фамилии Стивенсон. Читают его обычно в юности. Даже медики. Для них, кстати, этот рассказ почти пособие по курсу психиатрии, ибо Джекиль и Гайд – это, по сути дела, один человек, вернее, квинтэссенция добра и зла в одном человеке. С помощью открытого им эликсира, или, на языке медиков, некоей смеси сульфаниламидных препаратов и антибиотиков, благородный Джекиль превращается по ходу действия в подлеца Гайда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18