Но обошлось. Все сделал, как надо. И сел в лужу. Как только бинты с нее сняли, и я посмотрел, так кровь у меня и потекла. Из души потекла. Такая лапушка получилась. А я, уже не стыдно сказать, тогда мальчиком был не целованным. И потому, наверное, сделал ее себе под сердце, нет, не под сердце – под глаза. И еще подсознательно вложил в черты непреклонность – то, что мне порою не хватало. И попал в десятку. Как только бинты с нее слетели, так меня и не стало. Весь я в нее вобрался. Весь в нее вошел, и от меня ничего не осталось. А она в зеркало посмотрела, потом на меня. И знаешь, так посмотрела... Я потом уже понял, как. Как на интерьерного оформителя, достойного похвалы и царского вознаграждения. Молодец, мол, деньги на совесть отработал. Но потом все закрутилось, завертелось, и стали мы с нею жить. Через полгода я хотел уйти, будущее, наверное, чувствовал. Но она не пустила. Не хотела отпускать к другим. Сначала было хорошо. Все эти супермодели перед нею выглядели искусственными. И я ее с большим удовольствием трахал. Трахал, потому что о любви и речи идти не могло. Любовь – это другое. Это когда ты видишь другое. И тебя видят другим. У тебя может быть брюхо и уши разные, а тебя любят... Любят, потому что видят, каким тебя бог сочинил, а не сделала жизнь, обстоятельства и наследственность... И скальпель.
– Ты себе противоречишь. Сначала говорил, что влюбился, потом что трахал. И этот твой рассказ о ней с первым рассказом не вяжется.
– Естественно. Я же поэт в душе. А поэты не повторяются и весьма противоречивы. Особенно после "Трех семерок".
– Рассказывай дальше, поэт...
– Хватит...
– Почему?
– Видишь ли, ты не все сможешь понять правильно, потому что еще не видела жизни. В отличие от тебя Лора была некрасивой, и стала красивой. То есть у нее в биографии были и альфа и омега, и вершки и корешки. А ты видела лишь половину жизненного спектра, ты не была, еще не стала мамзелью, от одного вида которой мужчины мычат и дуреют. Что-то мысли у меня вкривь и вкось пошли... Это от трезвости...
Они помолчали. Первым тишину нарушил Хирург.
– Так ты отдашь мне свое тело? – спросил он смеясь.
– Отдам, – покраснела Даша. Слава богу, было темно.
– Ты, наверное, боишься...
– Боюсь. Но пока не очень сильно боюсь.
– Ну и прекрасно...
– Рассказывай дальше, а потом можешь выпить. Бросила она тебя, да?
– Естественно. Все женщины бросают. Поэт Драйден писал:
Все сплошь до конца – потери:
Погоня твоя – за зверем!
В любви изменили все,
Никто не остался верен.
Все бросают, и ты бросишь.
– Не брошу.
– Ты сказала, и я услышал: "Я обещаю тебе милостыню. Милостыню в виде верности". А мне милостыни не надо. Мне самого себя почти хватает. И потому я не хочу жертв. Я хочу, чтобы ты стала тем, кем хочешь быть. И через год подошла и сказала, Слушай, Витя, я...
– Тебя зовут Витя?
– Какое это имеет значение?
– Должна же я как-то звать тебя к ужину?
– Зови, как хочешь...
Помолчав минуту, он сказал, глядя в потолок:
– Знаешь, я попрошу тебя только об одном. Я прошу, чтобы в наших отношениях не было подлости и обмана. Это плохо, когда ты любишь, а к тебе приходят и говорят: "Прости милый, я полюбила другого. И я хочу с ним спать". Это плохо. Но гораздо хуже, когда тебя нежно целуют в щечку, шепчут слова любви, а потом мчатся на такси любить другого. Ты понимаешь? Я хочу, чтобы не было измены.
– Я так и знала, что у тебя все в порядке. Импотент не может так рассуждать.
– Нет, почему, я действительно импотент. Духовный импотент. Понимаешь, хоть я и поэт в душе, я никогда не умел спать просто с женщиной. Все умеют, а я нет. Я могу спать только с женщиной, которую люблю. В отличие от Бодлера и Блока, которые могли спать только с про...
– А после операции ты меня полюбишь? – недослушала Даша. Блок и Бодлер ей были не интересны.
– Да... Скорее всего, да.
– Как художник свое прекрасное полотно? Как Пигмалион Галатею?
– Да... Я уже тебя люблю. Ту, будущую. Ты будешь прекрасна и соразмерна.
– А если... А если после меня ты сделаешь еще одну Галатею?.. То полюбишь уже ее?
– Я ее не представляю.
– Ну ладно, рассказывай дальше...
– Ты уже, наверное, догадалась, что произошло после того, как Лора привыкла к своей красоте.
– Что?
– А ничего. Я прикручивал винтами головки бедренных костей у семидесятилетних старушек, а Лора покоряла мир. Для этого красоты мало, денег, как ни странно, тоже, нужны высокие люди, отпирающие двери, и она нашла себе олигарха средней руки. Его звали Игорь Игоревич. Я вставлял штифты в большие берцовые кости, а они спали. Все было хорошо, пока она не рассказала ему обо мне. И о себе, бывшей. А дела, надо сказать, у этого господина шли не важно, Президент его что-то невзлюбил, и в скором времени пресса предрекала ему жесткую посадку. И он ухватился за идею организовать клинику на белом пароходе, ну, как у Святослава Федорова, глазника. Лора, естественно, устроила ему встречу со мной, и на ней он пообещал мне миллион долларов в год. Я пытался ему говорить, что красота – это вдохновение, что если без вдохновения, без настроя, без злостных прогулов и запоя пустить это дело на поток, то на выходе будут не люди, а клоуны типа Майкла Джексона, но Игорь Игоревич не слушал. Я пытался объяснить ему по буквам, но он махнул рукой. "Ладно, – сказал, – не будет конвейера, не будет белого парохода, будут миллионеры и миллиардеры. За суточный полет в космос они платят по двадцать миллионов долларов, а за смазливые носики и ушки дочек будут платить по два миллиона...
– Тебе надо было согласиться... Оперировал бы раз в месяц.
– Наверное, надо было... Но я стал на рога...
– Ты знал, что она с ним спит?
– Да нет... Я – человек тонкий, и чувствую только тонкие вещи.
Даша ехидно улыбнулась. "Тонкие вещи чувствует, а то, что жену в ванной трахают – нет". И спросила, погасив улыбку:
– Чувствовал себя свободным художником?
– Да нет... Скорее, я чувствовал, что богатство убьет меня, превратит в рядового пожирателя благ. И еще... Понимаешь, природа – хитрая штука. К примеру, в настоящее время твердо известно, – ты не смейся, – если вылечивать всех людей, то человечество неминуемо погибнет. В природе должны быть больные и здоровые, должны быть дураки и должны быть умные, должны быть красивые люди и должны быть люди не...
Даша съежилась. Хирург ее обнял.
– Понимаешь, некрасивость – это не душевная болезнь, как многие считают. Некрасивость, даже внешнее уродство это... это потенциал человечества. Это то, что заставляет человека шевелиться. Да, многие некрасивые люди уходят в тень, но другие достигают больших высот, а некоторые даже влекут за собой человечество...
– Это ты про мужчин. Это хромой Талейран, низкорослый Наполеон, рябой и сухой Сталин... А некрасивые женщины одиноки и несчастны. В них плюются, в них кончают, как в помойку.
– Ну ладно, давай завяжем с этим. Я все-таки считаю, что человеческая природа знает, что делает. Если всех людей сделать красивыми, то она исчезнет. Или станет черно-белой.
– Ты не прав. Красивые люди красивы по-разному. Вспомни красавцев-актеров. Они такие разные.
– Ну ладно, ладно, я заболтался. А ты себя считаешь некрасивой только потому что зарылась в своей конторе, доме, даче... Если бы ты знала, каким я был красивым, каким совершенным и счастливым, когда придумал как удлинить конечности за считанные недели. А когда я увидел Лору красавицей, то вовсе почувствовал себя Аполлоном.
– Я тоже чувствовала себя красивой, когда в саду расцветали цветы...
– Забудь о прошлой своей жизни. Мы сделаем тебя красивой. Давай, начнем, прямо сейчас. Вот ты кем хотела бы стать? В профессиональном смысле?
– Не знаю...
– Знаешь, знаешь. Одни хотят стать моряками, другие – вагоновожатыми, третьи космонавтами. Врубаешься? Какая профессия заставила бы тебя забыть обо всем? О зубах, о ногах, о рекламных буклетах?
– Мне скоро тридцать пять. Мне уже поздно думать о новой профессии...
– Один мой приятель, академик, выучил древнегреческий язык в восемьдесят один год. Очень ему хотелось Илиаду прочитать в подлиннике. Выучил, прочитал, и умер совершенно довольный.
Даша молчала.
– Ну, кем ты хотела бы стать? Говори, это важнее кривизны ног и ориентировки зубов.
– Месяц назад я видела документальный фильм. Одна американка... Ну, она ездила по свету и снимала животных. Три месяца снимала горилл в джунглях, потом три месяца – фаланг с каракуртами в Каракумах. Она была чем-то на меня похожа. И одновременно красива своей целеустремленностью... Я еще разозлилась, телевизор выключила. Она по свету в свое удовольствие едет, а я строительные смеси рекламирую... Ей хорошо. У нее – деньги. А кого деньги, тот может каракуртов снимать.
– Между прочим, трехмесячная экспедиция в гориллью Африку стоит всего лишь около шестидесяти тысяч долларов.
Даша закусила губу. Ей давали за квартиру и дачу шестьдесят тысяч. Что, он наводил справки? Похоже, он и в самом деле мошенник.
– А эти деньги у тебя есть, – продолжал Хирург, хмыкнув. – Ты можешь продать квартиру и дачу, получить деньги и смотаться в Австралию снимать аборигенов.
Хирург засмеялся получившейся шутке. Даша съежилась. Да, ей только аборигенов снимать.
– Снимешь что-нибудь этакое, получишь в Нэйчерэл джиграфик семьдесят тысяч и снова рванешь куда-нибудь в Аргентину.
– Я снимать не умею. Ни на фотоаппарате, не на телекамере...
– Этому можно научить за три дня. Главное – видеть аборигенов не так, как все. Или по-новому. Надо увидеть, присочинить что-нибудь из головы и тогда телекамера сама будет снимать...
– Можно я ее куплю?
– А почему ты у меня спрашиваешь?
– Так ты же будешь деньгами распоряжаться.
– А сколько у тебя набирается?
– Ты угадал.
* * *
– Шестьдесят тысяч?
– Да.
– Тогда можешь. И не покупай руководств по художественной и документальной съемке. Они только мозги на бок свернут. Вот моя дочь прекрасно рисовала, да что, прекрасно, талантливо рисовала, пока ее учить этому не начали. Талантливый человек – сам себе руководство. Его нельзя ничему научить, потому что он сам учитель.
Даша задумалась. У него дочь? А ведь говорил, что до Лоры у него никого не было.
– Ладно, не буду покупать никаких руководств, – ответила она, решив повернуть к этой теме поближе. – Так что у вас с олигархом вышло?
– Да ничего. Когда я поднялся, чтобы уйти, он пожал мне руку и тепло сказал, что я его достал и потому пожалею о своем решении. Я его довольно грубо охарактеризовал. Через неделю у меня умер безнадежный пациент, его родственники меня избили, намекнув потом, что сделали это по просьбе "одного большого человека". Потом главврач сказал, что мне лучше уволиться. Когда я уволился и вышел из больницы, у подъезда меня ждал "Мерседес" с Игорем Игоревичем. Увидев меня, он выскочил из машины, бросился с распростертыми объятиями, но я увернулся, охарактеризовал вторично, и ушел, не оборачиваясь...
– Странно что-то...
– Что странно?
– Большой человек в бутылку по мелочи полез...
– Странно, что из-за меня полез? – усмехнулся Хирург.
– Да. Большие люди, в общем, не тонут... А в частности, на косметических операциях он никак бы не выгреб.
– Ты не права... Лору я сделал на десять лет моложе. И не хирургически, а физиологически. А десять лет жизни бесценны.
– Понятно. А когда мы начнем? Точнее, когда ты начнешь?
– Сначала деньги, потом стулья... Я, пожалуй, еще выпью. Что-то я развоспоминался. Эта Лора... Я буду не я, если она не посинеет от зависти, когда тебя увидит.
– Вот почему ты хочешь меня переделать... Из-за Лоры... Ты ее по-прежнему любишь. И дочь у тебя от нее!
Хирург, помолчав, выдавил:
– Нет, не люблю. Это слово у меня с ней никак не связывается. Просто я – человек, и потому у меня есть прошлое, и еще я немножко мстительный. И Лора – одна из граней моего отношения к тебе, и пусть тебя это не беспокоит. Напротив, эта грань должна тебя радовать. Она добавит к твоей красоте несколько бесподобных черт.
Даша молчала. Хирург встал и пошел пить.
14. Утром она поняла...
Получив деньги в середине мая, Дарья Павловна несколько дней не отдавала их Хирургу. Лишь когда пришла пора съезжать с дачи, она протянула ему свою старую кожаную сумку, набитую долларами так, что замок не закрывался. Выложив деньги на стол, он разделил их на две части. Одну – тысяч десять – отдал Дарье, другую уложил в старенький кейс, найденный на чердаке.
– Завтра поеду покупать инструменты, оборудование и медикаменты, – сказал он, закрывая чемоданчик. А ты езжай на Валдай, нет в... в Орехово-Зуево, и купи рядом со станцией недорогую дачку где-нибудь на отшибе. Я каждый день буду звонить; как купишь, сразу же приеду.
Вечером они устроили банкет. Продуктов оставалось много, везти с собой их не было смысла, и Даша наготовила столько, что на столе не хватило места. Вино она купила самое лучшее и много купила – гулять, так гулять.
Посидели они на славу. Все выпили, почти все съели. Убравшись, легли врозь.
Утром явился новый хозяин, и они уехали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
– Ты себе противоречишь. Сначала говорил, что влюбился, потом что трахал. И этот твой рассказ о ней с первым рассказом не вяжется.
– Естественно. Я же поэт в душе. А поэты не повторяются и весьма противоречивы. Особенно после "Трех семерок".
– Рассказывай дальше, поэт...
– Хватит...
– Почему?
– Видишь ли, ты не все сможешь понять правильно, потому что еще не видела жизни. В отличие от тебя Лора была некрасивой, и стала красивой. То есть у нее в биографии были и альфа и омега, и вершки и корешки. А ты видела лишь половину жизненного спектра, ты не была, еще не стала мамзелью, от одного вида которой мужчины мычат и дуреют. Что-то мысли у меня вкривь и вкось пошли... Это от трезвости...
Они помолчали. Первым тишину нарушил Хирург.
– Так ты отдашь мне свое тело? – спросил он смеясь.
– Отдам, – покраснела Даша. Слава богу, было темно.
– Ты, наверное, боишься...
– Боюсь. Но пока не очень сильно боюсь.
– Ну и прекрасно...
– Рассказывай дальше, а потом можешь выпить. Бросила она тебя, да?
– Естественно. Все женщины бросают. Поэт Драйден писал:
Все сплошь до конца – потери:
Погоня твоя – за зверем!
В любви изменили все,
Никто не остался верен.
Все бросают, и ты бросишь.
– Не брошу.
– Ты сказала, и я услышал: "Я обещаю тебе милостыню. Милостыню в виде верности". А мне милостыни не надо. Мне самого себя почти хватает. И потому я не хочу жертв. Я хочу, чтобы ты стала тем, кем хочешь быть. И через год подошла и сказала, Слушай, Витя, я...
– Тебя зовут Витя?
– Какое это имеет значение?
– Должна же я как-то звать тебя к ужину?
– Зови, как хочешь...
Помолчав минуту, он сказал, глядя в потолок:
– Знаешь, я попрошу тебя только об одном. Я прошу, чтобы в наших отношениях не было подлости и обмана. Это плохо, когда ты любишь, а к тебе приходят и говорят: "Прости милый, я полюбила другого. И я хочу с ним спать". Это плохо. Но гораздо хуже, когда тебя нежно целуют в щечку, шепчут слова любви, а потом мчатся на такси любить другого. Ты понимаешь? Я хочу, чтобы не было измены.
– Я так и знала, что у тебя все в порядке. Импотент не может так рассуждать.
– Нет, почему, я действительно импотент. Духовный импотент. Понимаешь, хоть я и поэт в душе, я никогда не умел спать просто с женщиной. Все умеют, а я нет. Я могу спать только с женщиной, которую люблю. В отличие от Бодлера и Блока, которые могли спать только с про...
– А после операции ты меня полюбишь? – недослушала Даша. Блок и Бодлер ей были не интересны.
– Да... Скорее всего, да.
– Как художник свое прекрасное полотно? Как Пигмалион Галатею?
– Да... Я уже тебя люблю. Ту, будущую. Ты будешь прекрасна и соразмерна.
– А если... А если после меня ты сделаешь еще одну Галатею?.. То полюбишь уже ее?
– Я ее не представляю.
– Ну ладно, рассказывай дальше...
– Ты уже, наверное, догадалась, что произошло после того, как Лора привыкла к своей красоте.
– Что?
– А ничего. Я прикручивал винтами головки бедренных костей у семидесятилетних старушек, а Лора покоряла мир. Для этого красоты мало, денег, как ни странно, тоже, нужны высокие люди, отпирающие двери, и она нашла себе олигарха средней руки. Его звали Игорь Игоревич. Я вставлял штифты в большие берцовые кости, а они спали. Все было хорошо, пока она не рассказала ему обо мне. И о себе, бывшей. А дела, надо сказать, у этого господина шли не важно, Президент его что-то невзлюбил, и в скором времени пресса предрекала ему жесткую посадку. И он ухватился за идею организовать клинику на белом пароходе, ну, как у Святослава Федорова, глазника. Лора, естественно, устроила ему встречу со мной, и на ней он пообещал мне миллион долларов в год. Я пытался ему говорить, что красота – это вдохновение, что если без вдохновения, без настроя, без злостных прогулов и запоя пустить это дело на поток, то на выходе будут не люди, а клоуны типа Майкла Джексона, но Игорь Игоревич не слушал. Я пытался объяснить ему по буквам, но он махнул рукой. "Ладно, – сказал, – не будет конвейера, не будет белого парохода, будут миллионеры и миллиардеры. За суточный полет в космос они платят по двадцать миллионов долларов, а за смазливые носики и ушки дочек будут платить по два миллиона...
– Тебе надо было согласиться... Оперировал бы раз в месяц.
– Наверное, надо было... Но я стал на рога...
– Ты знал, что она с ним спит?
– Да нет... Я – человек тонкий, и чувствую только тонкие вещи.
Даша ехидно улыбнулась. "Тонкие вещи чувствует, а то, что жену в ванной трахают – нет". И спросила, погасив улыбку:
– Чувствовал себя свободным художником?
– Да нет... Скорее, я чувствовал, что богатство убьет меня, превратит в рядового пожирателя благ. И еще... Понимаешь, природа – хитрая штука. К примеру, в настоящее время твердо известно, – ты не смейся, – если вылечивать всех людей, то человечество неминуемо погибнет. В природе должны быть больные и здоровые, должны быть дураки и должны быть умные, должны быть красивые люди и должны быть люди не...
Даша съежилась. Хирург ее обнял.
– Понимаешь, некрасивость – это не душевная болезнь, как многие считают. Некрасивость, даже внешнее уродство это... это потенциал человечества. Это то, что заставляет человека шевелиться. Да, многие некрасивые люди уходят в тень, но другие достигают больших высот, а некоторые даже влекут за собой человечество...
– Это ты про мужчин. Это хромой Талейран, низкорослый Наполеон, рябой и сухой Сталин... А некрасивые женщины одиноки и несчастны. В них плюются, в них кончают, как в помойку.
– Ну ладно, давай завяжем с этим. Я все-таки считаю, что человеческая природа знает, что делает. Если всех людей сделать красивыми, то она исчезнет. Или станет черно-белой.
– Ты не прав. Красивые люди красивы по-разному. Вспомни красавцев-актеров. Они такие разные.
– Ну ладно, ладно, я заболтался. А ты себя считаешь некрасивой только потому что зарылась в своей конторе, доме, даче... Если бы ты знала, каким я был красивым, каким совершенным и счастливым, когда придумал как удлинить конечности за считанные недели. А когда я увидел Лору красавицей, то вовсе почувствовал себя Аполлоном.
– Я тоже чувствовала себя красивой, когда в саду расцветали цветы...
– Забудь о прошлой своей жизни. Мы сделаем тебя красивой. Давай, начнем, прямо сейчас. Вот ты кем хотела бы стать? В профессиональном смысле?
– Не знаю...
– Знаешь, знаешь. Одни хотят стать моряками, другие – вагоновожатыми, третьи космонавтами. Врубаешься? Какая профессия заставила бы тебя забыть обо всем? О зубах, о ногах, о рекламных буклетах?
– Мне скоро тридцать пять. Мне уже поздно думать о новой профессии...
– Один мой приятель, академик, выучил древнегреческий язык в восемьдесят один год. Очень ему хотелось Илиаду прочитать в подлиннике. Выучил, прочитал, и умер совершенно довольный.
Даша молчала.
– Ну, кем ты хотела бы стать? Говори, это важнее кривизны ног и ориентировки зубов.
– Месяц назад я видела документальный фильм. Одна американка... Ну, она ездила по свету и снимала животных. Три месяца снимала горилл в джунглях, потом три месяца – фаланг с каракуртами в Каракумах. Она была чем-то на меня похожа. И одновременно красива своей целеустремленностью... Я еще разозлилась, телевизор выключила. Она по свету в свое удовольствие едет, а я строительные смеси рекламирую... Ей хорошо. У нее – деньги. А кого деньги, тот может каракуртов снимать.
– Между прочим, трехмесячная экспедиция в гориллью Африку стоит всего лишь около шестидесяти тысяч долларов.
Даша закусила губу. Ей давали за квартиру и дачу шестьдесят тысяч. Что, он наводил справки? Похоже, он и в самом деле мошенник.
– А эти деньги у тебя есть, – продолжал Хирург, хмыкнув. – Ты можешь продать квартиру и дачу, получить деньги и смотаться в Австралию снимать аборигенов.
Хирург засмеялся получившейся шутке. Даша съежилась. Да, ей только аборигенов снимать.
– Снимешь что-нибудь этакое, получишь в Нэйчерэл джиграфик семьдесят тысяч и снова рванешь куда-нибудь в Аргентину.
– Я снимать не умею. Ни на фотоаппарате, не на телекамере...
– Этому можно научить за три дня. Главное – видеть аборигенов не так, как все. Или по-новому. Надо увидеть, присочинить что-нибудь из головы и тогда телекамера сама будет снимать...
– Можно я ее куплю?
– А почему ты у меня спрашиваешь?
– Так ты же будешь деньгами распоряжаться.
– А сколько у тебя набирается?
– Ты угадал.
* * *
– Шестьдесят тысяч?
– Да.
– Тогда можешь. И не покупай руководств по художественной и документальной съемке. Они только мозги на бок свернут. Вот моя дочь прекрасно рисовала, да что, прекрасно, талантливо рисовала, пока ее учить этому не начали. Талантливый человек – сам себе руководство. Его нельзя ничему научить, потому что он сам учитель.
Даша задумалась. У него дочь? А ведь говорил, что до Лоры у него никого не было.
– Ладно, не буду покупать никаких руководств, – ответила она, решив повернуть к этой теме поближе. – Так что у вас с олигархом вышло?
– Да ничего. Когда я поднялся, чтобы уйти, он пожал мне руку и тепло сказал, что я его достал и потому пожалею о своем решении. Я его довольно грубо охарактеризовал. Через неделю у меня умер безнадежный пациент, его родственники меня избили, намекнув потом, что сделали это по просьбе "одного большого человека". Потом главврач сказал, что мне лучше уволиться. Когда я уволился и вышел из больницы, у подъезда меня ждал "Мерседес" с Игорем Игоревичем. Увидев меня, он выскочил из машины, бросился с распростертыми объятиями, но я увернулся, охарактеризовал вторично, и ушел, не оборачиваясь...
– Странно что-то...
– Что странно?
– Большой человек в бутылку по мелочи полез...
– Странно, что из-за меня полез? – усмехнулся Хирург.
– Да. Большие люди, в общем, не тонут... А в частности, на косметических операциях он никак бы не выгреб.
– Ты не права... Лору я сделал на десять лет моложе. И не хирургически, а физиологически. А десять лет жизни бесценны.
– Понятно. А когда мы начнем? Точнее, когда ты начнешь?
– Сначала деньги, потом стулья... Я, пожалуй, еще выпью. Что-то я развоспоминался. Эта Лора... Я буду не я, если она не посинеет от зависти, когда тебя увидит.
– Вот почему ты хочешь меня переделать... Из-за Лоры... Ты ее по-прежнему любишь. И дочь у тебя от нее!
Хирург, помолчав, выдавил:
– Нет, не люблю. Это слово у меня с ней никак не связывается. Просто я – человек, и потому у меня есть прошлое, и еще я немножко мстительный. И Лора – одна из граней моего отношения к тебе, и пусть тебя это не беспокоит. Напротив, эта грань должна тебя радовать. Она добавит к твоей красоте несколько бесподобных черт.
Даша молчала. Хирург встал и пошел пить.
14. Утром она поняла...
Получив деньги в середине мая, Дарья Павловна несколько дней не отдавала их Хирургу. Лишь когда пришла пора съезжать с дачи, она протянула ему свою старую кожаную сумку, набитую долларами так, что замок не закрывался. Выложив деньги на стол, он разделил их на две части. Одну – тысяч десять – отдал Дарье, другую уложил в старенький кейс, найденный на чердаке.
– Завтра поеду покупать инструменты, оборудование и медикаменты, – сказал он, закрывая чемоданчик. А ты езжай на Валдай, нет в... в Орехово-Зуево, и купи рядом со станцией недорогую дачку где-нибудь на отшибе. Я каждый день буду звонить; как купишь, сразу же приеду.
Вечером они устроили банкет. Продуктов оставалось много, везти с собой их не было смысла, и Даша наготовила столько, что на столе не хватило места. Вино она купила самое лучшее и много купила – гулять, так гулять.
Посидели они на славу. Все выпили, почти все съели. Убравшись, легли врозь.
Утром явился новый хозяин, и они уехали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35