С начальством лучше ладить, думает он. Потом обходит большой люк, добирается до пяртнерса — отверстия, через которое проходит толстенный ствол грот-мачты (он как бы протыкает собой все палубы и упирается в шпор — специальное гнездо в киле), и вглядывается туда, где на своей части батареи, расположенной от миделя до носа, старший лейтенант Макуа — шляпа под мышкой, рука на эфесе сабли, а в другой зажат платок, которым он отирает пот со лба — вместе с толстым сержантом морской пехоты проверяет, у всех ли люков расставлены часовые. Задача этих солдат, вооруженных мушкетами с примкнутым штыком, — не позволять людям покидать боевые посты, прятаться на нижней палубе и пытаться навестить пороховой погреб. А туда, ка сказал комендор Пернас, рвутся многие. Многие из вас. При воспоминании об этих его словах на лице Маррахо появляется улыбка — кривая, похожая на оскал его хищных тезок.
На этом лице еще горит пощечина, полученная в «Кайской курочке». Ну, погоди, сукин ты сын, старший лейтенант Макуа, будь проклята твоя песья кровь. Мне плевать, что мы все тут вляпались в дерьмо, ну, или вот-вот вляпаемся. Мне должно очень уж крупно не повезти, чтобы среди всей этой заварушки не представился случай уплатить тебе должок. Так что жди.
— Все на ту сторону!.. Приготовиться к бою со штирборта!
Маррахо несется туда, как и все, а по коже бегут мурашки. За свою жизнь ему доводилось попадать в разные передряги, но еще никогда он не испытывал такого ощущения в желудке: в нем словно отдается мощный топот ног, скрип снастей и лафетов, доносящийся с верхней палубы, и бой барабана у грот-мачты. Как и старший лейтенант Макуа, лейтенант Сандино вынул саблю и несколько неуверенно (на его еще безбородом лице прямо-таки написана привычка ходить по суше) указывает расчетам их посты, будто сомневаясь, что сумеет заставить повиноваться себе эту массу людей, из которых только один или двое из трех знают, что и как им следует делать. Остальные, растерянные, ошалевшие, подгоняемые приказами и оскорблениями командиров орудий, спотыкаясь, топчутся туда-сюда, озираются, силясь понять действия товарищей, хватаются за клоцы, банники, пороховые картузы, выбирают ядра, толкутся вокруг уже заряженных орудий, наклоняются, чтобы выглянуть в порты.
— Тишина на батарее!.. Стрелять по моему приказу!
Дон Рикардо Макуа прохаживается вдоль батареи: лезвие обнаженной сабли у эполета, два пистолета за поясом и зверское лицо под натянутой по самые уши шляпой. А с этим старшим лейтенантом шутки плохи, думает Курро Ортега, знающий о планах Маррахо, и бросает на приятеля тревожный взгляд. Макуа худой, нескладный и такой высокий, что, подходя к портам, вынужден пригибаться, чтобы не стукаться головой о бимсы. Маррахо, не сводящий с него глаз, замечает, что его синий кафтан поношен и лоснится на локтях, штаны на колене заштопаны, золотой галун на потертом нагруднике позеленел от морской соли. По всему видно, что попытайся кто улизнуть или не выполни своих обязанностей, этот субчик не станет ждать трибунала, чтобы разобраться с нарушителем. Сам Маррахо, крепко получивший по морде, когда пытался сопротивляться вербовщикам, знает, что он не любит тратить время на слова. Похоже, в сражении (а у него на счету несколько, включая мыс Финистерре) Макуа не доверяет даже родной матери — и какая только сука умудрилась произвести на свет такого. Хотя, как говорят «старики», у него есть на то причины. Девять лет назад, еще мичманом, он оказался в плену у англичан (их «Терпсихора» у мыса Гата заставила его фрегат «Маонеса» спустить флаг: двадцать один убитый, двадцать шесть раненых, а у британцев — только ранено четверо), а все оттого, что люди — почти все крестьяне, бродяги и разная прочая шушера, погруженная на корабль насильно, — при первых же залпах покинули боевые посты и, несмотря на все усилия офицеров, побежали на другой борт прятаться. В общем, картинка — лучше некуда. С тех пор обнаженная сабля на плече и два пистолета, которые Макуа сует себе за пояс при каждом аврале, напоминают всем и каждому, что во второй раз он такого не допустит. А дело свое он знает. Маррахо на батарее точно показали то место, где во время боя у мыса Финистерре старший лейтенант, глазом не моргнув, снес полчерепа матросу, пытавшемуся укрыться на нижней палубе.
— Спокойно… Сейчас они высунутся… Только спокойно.
Предельно сосредоточенный, капрал Пернас — обнаженный торс, сплошь покрытый татуировками, и вправду напоминает синюю часовню, лоб прямо поверх форменной шапки обвязан платком, хвост волос крепко стянут на затылке, глаза прищурены, чтобы их не слепил наружный свет, — пригнувшись к казеннику пушки, держит в высоко поднятой руке тросик затвора. Рядом Николас Маррахо, держа в одной руке наготове здоровенный картуз с порохом, чтобы подать его по первому требованию, и грызя ногти другой, старается ни о чем не думать. Сгрудившись вокруг лафета, на котором покоится тяжеленная черная железная труба, остальные десятеро из расчета орудия номер одиннадцать ждут, как и он, пытаясь разглядеть что-нибудь через открытый порт, но там видно немногое: с одной стороны море, с другой — паруса четырех французских кораблей, которые удаляются курсом зюйд-вест, совершая какой-то маневр, непонятный людям, заключенным в твиндеке главной батареи «Антильи». Такое же зрелище являет собой и каждое из остальных тринадцати орудий правого борта, а рядом курятся дымками фитили, медленно тлеющие в бадьях с песком. Люди молчат; тишину нарушают только грохот отдаленной канонады, плеск воды под самыми портами и скрип медленно движущегося вперед корабля. Молчат все: и оба офицера первой батареи, и барабан (концы палочек покоятся на латаной коже в ожидании приказа «к бою»), и морские пехотинцы — кто на постах у люков, кто возле пушек, готовых открыть огонь, и юнги, корабельные и пороховые, которым предстоит передавать картузы из крюйт-камеры. Ни в жизнь бы не поверил, думает Маррахо, что три сотни мужиков могут молчать вот так И это правда — от их молчания пробирает дрожь.
— Вон они, сейчас высунутся… сейчас, сейчас… Внимание, ждать команды… Внимание.
Маррахо, как и его товарищи, не знает, кто или что и откуда собирается высунуться. Ему известно только, что они вот-вот вступят в огромную битву, а больше — ничего. Он не знает, что делается снаружи. Не знает, победят они или потерпят поражение. А может, сыграют вничью. Даже многоопытный Пернас со всем своим антуражем — хвостом на затылке и этими татуировками с крестами и пресвятыми девами — ни черта не знает о происходящем, хотя ему и проще представить себе это. Возможно, даже сам дон Рикардо Макуа и юный лейтенант-артиллерист знают лишь немногим больше. Да, в общем, оно и ни к чему, с горечью думает барбатинец, искоса поглядывая на сведенный морщинами лоб и широко открытый рот своего закадычного друга Курро Ортеги. Единственное, что требуется от них, так же как и от остальных людей первой батареи, когда начнется заварушка, — заряжать и стрелять, заряжать и стрелять, без отдыха, пока их не ранит или не убьет, или они не сдадутся, или не победят. Вот и все.
Курро Ортега по-прежнему стоит с открытым ртом. Раззявился чуть ли не на ладонь.
— Закрой рот, парень, — шепчет Маррахо ему на ухо. — Не ровен час, влетит что-нибудь.
— Нам же сказали открыть рот.
— Это потом… Когда нас начнут молотить.
Пернас жестом свободной руки велит им замолчать. Потом, указывая наружу, произносит еле слышно:
— Вон они.
Обернувшись, Маррахо видит, как с левой стороны порта медленно и пугающе близко выдвигается сначала корма, затем левый борт с черными и желтыми продольными полосами и окутанные всеми парусами мачты английского двухпалубника, курс которого где-то впереди должен сойтись с курсом «Антильи». Дон Рикардо Макуа тоже увидел его.
— Бить по мачтам!.. Когда качнемся на правый борт!.. По моей команде!
Маррахо как зачарованный смотрит на открытые порты английского корабля, в каждом из которых торчит жерло пушки. Их так много, и все несут смерть. Эти два слова — «много» и «смерть» — еще стоят у него в голове, когда он видит, как сначала из нижних, а затем и из верхних портов британца вырывается цепочка вспышек и белого дыма, похожая на связку ярмарочных петард. Такатакатаката.
— Не двигаться!.. Внимание!
Маррахо никогда не думал, что можно увидеть летящие к тебе ядра. Но он видит их, видит, как бог свят. Спустя мгновение после вспышек и облака дыма перед батареей вздыбливаются водяные фонтаны, некоторые ядра проходят выше, рррррааа, словно воздух затвердел, и теперь его разорвали, а другие цепью мощных ударов сотрясают корпус «Антильи» от носа до кормы. Что-то большое и твердое громыхнуло наверху, на палубе второй батареи, и несколько человек, отскочив от пушек, уставились друг на друга с перепуганными лицами. О господи, пресвятая дева Мария-дель-Кармен, вырывается у одного. Старший лейтенант Макуа — глаза у него так и мечут молнии — поднимает саблю, и молоденький лейтенант, перекрестившись, делает то же самое.
— Вот сейчас!.. Когда нас приподнимет!.. Огонь!.. Огонь!
Комендор Пернас прикрывает глаз, целится, дергает тросик затвора, отскакивает влево, чтобы при откате не попасть под лафет; огромная пушка встает на дыбы, заставляя трещать удерживающие ее найтовы, раздается оглушительный взрыв, буммм-ба, словно внутри у Николаса Маррахо, сотрясая все его существо. Внезапно этот грохот как бы двоится, троится, повторяется бесконечно, раскатываясь вдоль всей батареи, а ветром внутрь заносит искры пороха, горящие ошметки от пыжей и белый едкий дым, который слепит глаза и раздирает легкие кашлем так, будто в них полыхает целый ад. Если окажемся под ветром, вспоминает барбатинец слова Пернаса, он будет швырять нам все это дерьмо в лицо. Так оно и случилось.
Кто-то дважды сильно хлопает его по плечу. Обернувшись, Маррахо видит перекошенное лицо капрала, тот выкрикивает какие-то слова, которых он не слышит, потому что от взрыва его перепонки сделались как плохо натянутая кожа на барабане, но по знакам Пернаса он понимает, что ему велят отнести картуз с порохом тем, кто находится у жерла пушки, мать твою, шевелись, сукин ты сын, картуз, картуз. Натолкнувшись по дороге на согнутую спину одного из людей, которые, раскрепив лафет, откатывают его назад, Маррахо идет туда, где двое рекрутов, по виду крестьяне (он забыл их имена), орудуют клоцем и банником в дымящемся жерле; потом они отходят, кто-то выхватывает из рук барбатинца картуз, сует его в ствол, другой закатывает ядро, солдат-артиллерист забивает сверху пыж и уплотняет его прибойником. Маррахо отталкивают, он смущенно отходит в сторону. Наверху, на палубе, громыхает — рррраааа, ррраааа, ррраааа — и трещит, но поврежденные барабанные перепонки Маррахо приглушают эти звуки. Напротив тоже вспышки, а потом бумм-баа, бумм-баа, бумм-баа, он почти не слышит этих «бумм-баа», только чувствует, как они отдаются у него внутри, в сердце и в желудке. Палуба вновь сотрясается. Чвак, плюххх. Одно из ядер упало перед самым портом, и людей окатывает холодной водой.
Пушка номер одиннадцать готова. Подстраиваясь под колыхания палубы, Пернас и остальные тянут за тали, чтобы снова выкатить ее на позицию, и Маррахо как может помогает толкать ее; он уже успел, неизвестно где и как, ободрать себе пальцы. Рядом с ним, шустрый, как обезьянка, появляется пороховой юнга — мальчонка лет десяти-двенадцати, лицо все в саже, словно он выскочил из преисподней — и сует ему в руки два картуза, которые Маррахо, помедлив пару секунд — он не сразу понимает, откуда вдруг взялся ребенок среди всего этого безумия, — заталкивает себе под мышки и тут же чуть не роняет, потому что его снова отпихивают, чтобы колесом лафета не придавило ноги. Крррррр. Наконец он опять слышит. Сначала этот скрип лафета, потом какой-то странный звук, который оказывается стуком барабана, бьющего у подножия грот-мачты, трам, трататам, трам, трам, потом голос этого мальчишки-лейтенанта, Сандино, орущего как безумный: огонь, огонь, огонь. Бедный парень. Снова глянув в открытый порт, Маррахо видит полосатый черно-желтый борт английского корабля на половине расстояния пушечного выстрела — так близко, что, кажется, можно дотянуться до него рукой. Комендор Пернас опять нагибается к казеннику, все отодвигаются, в том числе и Маррахо — он слышит все лучше, — пушка подпрыгивает так, что, кажется, тали сейчас лопнут, и — бумммм-баа — ядро пошло, и на сей раз отчетливо видно, как оно попадает в борт английского корабля, вырывая кусок шкафута, и весь расчет орудия номер одиннадцать ревет от восторга, ага, сукины дети, нате вам, угощайтесь, самим-то не по нутру, а, моряки хреновы. В этот момент начинают стрелять другие орудия батареи, бумм-ба, бумм-ба, бумм-ба, и эти «бумм-ба» бегут, словно по цепочке, к носу и к корме, бумм-ба, бумм-ба, дым скрывает и врага, и друзей, а когда он рассеивается, люди уже прочищают и заряжают пушку, снова толкают ее к порту, и теперь у них все это получается согласованнее и увереннее, чем раньше, потому что глаза пугают, а руки делают, и человек способен в конце концов привыкнуть ко всему, даже к этому кошмару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
На этом лице еще горит пощечина, полученная в «Кайской курочке». Ну, погоди, сукин ты сын, старший лейтенант Макуа, будь проклята твоя песья кровь. Мне плевать, что мы все тут вляпались в дерьмо, ну, или вот-вот вляпаемся. Мне должно очень уж крупно не повезти, чтобы среди всей этой заварушки не представился случай уплатить тебе должок. Так что жди.
— Все на ту сторону!.. Приготовиться к бою со штирборта!
Маррахо несется туда, как и все, а по коже бегут мурашки. За свою жизнь ему доводилось попадать в разные передряги, но еще никогда он не испытывал такого ощущения в желудке: в нем словно отдается мощный топот ног, скрип снастей и лафетов, доносящийся с верхней палубы, и бой барабана у грот-мачты. Как и старший лейтенант Макуа, лейтенант Сандино вынул саблю и несколько неуверенно (на его еще безбородом лице прямо-таки написана привычка ходить по суше) указывает расчетам их посты, будто сомневаясь, что сумеет заставить повиноваться себе эту массу людей, из которых только один или двое из трех знают, что и как им следует делать. Остальные, растерянные, ошалевшие, подгоняемые приказами и оскорблениями командиров орудий, спотыкаясь, топчутся туда-сюда, озираются, силясь понять действия товарищей, хватаются за клоцы, банники, пороховые картузы, выбирают ядра, толкутся вокруг уже заряженных орудий, наклоняются, чтобы выглянуть в порты.
— Тишина на батарее!.. Стрелять по моему приказу!
Дон Рикардо Макуа прохаживается вдоль батареи: лезвие обнаженной сабли у эполета, два пистолета за поясом и зверское лицо под натянутой по самые уши шляпой. А с этим старшим лейтенантом шутки плохи, думает Курро Ортега, знающий о планах Маррахо, и бросает на приятеля тревожный взгляд. Макуа худой, нескладный и такой высокий, что, подходя к портам, вынужден пригибаться, чтобы не стукаться головой о бимсы. Маррахо, не сводящий с него глаз, замечает, что его синий кафтан поношен и лоснится на локтях, штаны на колене заштопаны, золотой галун на потертом нагруднике позеленел от морской соли. По всему видно, что попытайся кто улизнуть или не выполни своих обязанностей, этот субчик не станет ждать трибунала, чтобы разобраться с нарушителем. Сам Маррахо, крепко получивший по морде, когда пытался сопротивляться вербовщикам, знает, что он не любит тратить время на слова. Похоже, в сражении (а у него на счету несколько, включая мыс Финистерре) Макуа не доверяет даже родной матери — и какая только сука умудрилась произвести на свет такого. Хотя, как говорят «старики», у него есть на то причины. Девять лет назад, еще мичманом, он оказался в плену у англичан (их «Терпсихора» у мыса Гата заставила его фрегат «Маонеса» спустить флаг: двадцать один убитый, двадцать шесть раненых, а у британцев — только ранено четверо), а все оттого, что люди — почти все крестьяне, бродяги и разная прочая шушера, погруженная на корабль насильно, — при первых же залпах покинули боевые посты и, несмотря на все усилия офицеров, побежали на другой борт прятаться. В общем, картинка — лучше некуда. С тех пор обнаженная сабля на плече и два пистолета, которые Макуа сует себе за пояс при каждом аврале, напоминают всем и каждому, что во второй раз он такого не допустит. А дело свое он знает. Маррахо на батарее точно показали то место, где во время боя у мыса Финистерре старший лейтенант, глазом не моргнув, снес полчерепа матросу, пытавшемуся укрыться на нижней палубе.
— Спокойно… Сейчас они высунутся… Только спокойно.
Предельно сосредоточенный, капрал Пернас — обнаженный торс, сплошь покрытый татуировками, и вправду напоминает синюю часовню, лоб прямо поверх форменной шапки обвязан платком, хвост волос крепко стянут на затылке, глаза прищурены, чтобы их не слепил наружный свет, — пригнувшись к казеннику пушки, держит в высоко поднятой руке тросик затвора. Рядом Николас Маррахо, держа в одной руке наготове здоровенный картуз с порохом, чтобы подать его по первому требованию, и грызя ногти другой, старается ни о чем не думать. Сгрудившись вокруг лафета, на котором покоится тяжеленная черная железная труба, остальные десятеро из расчета орудия номер одиннадцать ждут, как и он, пытаясь разглядеть что-нибудь через открытый порт, но там видно немногое: с одной стороны море, с другой — паруса четырех французских кораблей, которые удаляются курсом зюйд-вест, совершая какой-то маневр, непонятный людям, заключенным в твиндеке главной батареи «Антильи». Такое же зрелище являет собой и каждое из остальных тринадцати орудий правого борта, а рядом курятся дымками фитили, медленно тлеющие в бадьях с песком. Люди молчат; тишину нарушают только грохот отдаленной канонады, плеск воды под самыми портами и скрип медленно движущегося вперед корабля. Молчат все: и оба офицера первой батареи, и барабан (концы палочек покоятся на латаной коже в ожидании приказа «к бою»), и морские пехотинцы — кто на постах у люков, кто возле пушек, готовых открыть огонь, и юнги, корабельные и пороховые, которым предстоит передавать картузы из крюйт-камеры. Ни в жизнь бы не поверил, думает Маррахо, что три сотни мужиков могут молчать вот так И это правда — от их молчания пробирает дрожь.
— Вон они, сейчас высунутся… сейчас, сейчас… Внимание, ждать команды… Внимание.
Маррахо, как и его товарищи, не знает, кто или что и откуда собирается высунуться. Ему известно только, что они вот-вот вступят в огромную битву, а больше — ничего. Он не знает, что делается снаружи. Не знает, победят они или потерпят поражение. А может, сыграют вничью. Даже многоопытный Пернас со всем своим антуражем — хвостом на затылке и этими татуировками с крестами и пресвятыми девами — ни черта не знает о происходящем, хотя ему и проще представить себе это. Возможно, даже сам дон Рикардо Макуа и юный лейтенант-артиллерист знают лишь немногим больше. Да, в общем, оно и ни к чему, с горечью думает барбатинец, искоса поглядывая на сведенный морщинами лоб и широко открытый рот своего закадычного друга Курро Ортеги. Единственное, что требуется от них, так же как и от остальных людей первой батареи, когда начнется заварушка, — заряжать и стрелять, заряжать и стрелять, без отдыха, пока их не ранит или не убьет, или они не сдадутся, или не победят. Вот и все.
Курро Ортега по-прежнему стоит с открытым ртом. Раззявился чуть ли не на ладонь.
— Закрой рот, парень, — шепчет Маррахо ему на ухо. — Не ровен час, влетит что-нибудь.
— Нам же сказали открыть рот.
— Это потом… Когда нас начнут молотить.
Пернас жестом свободной руки велит им замолчать. Потом, указывая наружу, произносит еле слышно:
— Вон они.
Обернувшись, Маррахо видит, как с левой стороны порта медленно и пугающе близко выдвигается сначала корма, затем левый борт с черными и желтыми продольными полосами и окутанные всеми парусами мачты английского двухпалубника, курс которого где-то впереди должен сойтись с курсом «Антильи». Дон Рикардо Макуа тоже увидел его.
— Бить по мачтам!.. Когда качнемся на правый борт!.. По моей команде!
Маррахо как зачарованный смотрит на открытые порты английского корабля, в каждом из которых торчит жерло пушки. Их так много, и все несут смерть. Эти два слова — «много» и «смерть» — еще стоят у него в голове, когда он видит, как сначала из нижних, а затем и из верхних портов британца вырывается цепочка вспышек и белого дыма, похожая на связку ярмарочных петард. Такатакатаката.
— Не двигаться!.. Внимание!
Маррахо никогда не думал, что можно увидеть летящие к тебе ядра. Но он видит их, видит, как бог свят. Спустя мгновение после вспышек и облака дыма перед батареей вздыбливаются водяные фонтаны, некоторые ядра проходят выше, рррррааа, словно воздух затвердел, и теперь его разорвали, а другие цепью мощных ударов сотрясают корпус «Антильи» от носа до кормы. Что-то большое и твердое громыхнуло наверху, на палубе второй батареи, и несколько человек, отскочив от пушек, уставились друг на друга с перепуганными лицами. О господи, пресвятая дева Мария-дель-Кармен, вырывается у одного. Старший лейтенант Макуа — глаза у него так и мечут молнии — поднимает саблю, и молоденький лейтенант, перекрестившись, делает то же самое.
— Вот сейчас!.. Когда нас приподнимет!.. Огонь!.. Огонь!
Комендор Пернас прикрывает глаз, целится, дергает тросик затвора, отскакивает влево, чтобы при откате не попасть под лафет; огромная пушка встает на дыбы, заставляя трещать удерживающие ее найтовы, раздается оглушительный взрыв, буммм-ба, словно внутри у Николаса Маррахо, сотрясая все его существо. Внезапно этот грохот как бы двоится, троится, повторяется бесконечно, раскатываясь вдоль всей батареи, а ветром внутрь заносит искры пороха, горящие ошметки от пыжей и белый едкий дым, который слепит глаза и раздирает легкие кашлем так, будто в них полыхает целый ад. Если окажемся под ветром, вспоминает барбатинец слова Пернаса, он будет швырять нам все это дерьмо в лицо. Так оно и случилось.
Кто-то дважды сильно хлопает его по плечу. Обернувшись, Маррахо видит перекошенное лицо капрала, тот выкрикивает какие-то слова, которых он не слышит, потому что от взрыва его перепонки сделались как плохо натянутая кожа на барабане, но по знакам Пернаса он понимает, что ему велят отнести картуз с порохом тем, кто находится у жерла пушки, мать твою, шевелись, сукин ты сын, картуз, картуз. Натолкнувшись по дороге на согнутую спину одного из людей, которые, раскрепив лафет, откатывают его назад, Маррахо идет туда, где двое рекрутов, по виду крестьяне (он забыл их имена), орудуют клоцем и банником в дымящемся жерле; потом они отходят, кто-то выхватывает из рук барбатинца картуз, сует его в ствол, другой закатывает ядро, солдат-артиллерист забивает сверху пыж и уплотняет его прибойником. Маррахо отталкивают, он смущенно отходит в сторону. Наверху, на палубе, громыхает — рррраааа, ррраааа, ррраааа — и трещит, но поврежденные барабанные перепонки Маррахо приглушают эти звуки. Напротив тоже вспышки, а потом бумм-баа, бумм-баа, бумм-баа, он почти не слышит этих «бумм-баа», только чувствует, как они отдаются у него внутри, в сердце и в желудке. Палуба вновь сотрясается. Чвак, плюххх. Одно из ядер упало перед самым портом, и людей окатывает холодной водой.
Пушка номер одиннадцать готова. Подстраиваясь под колыхания палубы, Пернас и остальные тянут за тали, чтобы снова выкатить ее на позицию, и Маррахо как может помогает толкать ее; он уже успел, неизвестно где и как, ободрать себе пальцы. Рядом с ним, шустрый, как обезьянка, появляется пороховой юнга — мальчонка лет десяти-двенадцати, лицо все в саже, словно он выскочил из преисподней — и сует ему в руки два картуза, которые Маррахо, помедлив пару секунд — он не сразу понимает, откуда вдруг взялся ребенок среди всего этого безумия, — заталкивает себе под мышки и тут же чуть не роняет, потому что его снова отпихивают, чтобы колесом лафета не придавило ноги. Крррррр. Наконец он опять слышит. Сначала этот скрип лафета, потом какой-то странный звук, который оказывается стуком барабана, бьющего у подножия грот-мачты, трам, трататам, трам, трам, потом голос этого мальчишки-лейтенанта, Сандино, орущего как безумный: огонь, огонь, огонь. Бедный парень. Снова глянув в открытый порт, Маррахо видит полосатый черно-желтый борт английского корабля на половине расстояния пушечного выстрела — так близко, что, кажется, можно дотянуться до него рукой. Комендор Пернас опять нагибается к казеннику, все отодвигаются, в том числе и Маррахо — он слышит все лучше, — пушка подпрыгивает так, что, кажется, тали сейчас лопнут, и — бумммм-баа — ядро пошло, и на сей раз отчетливо видно, как оно попадает в борт английского корабля, вырывая кусок шкафута, и весь расчет орудия номер одиннадцать ревет от восторга, ага, сукины дети, нате вам, угощайтесь, самим-то не по нутру, а, моряки хреновы. В этот момент начинают стрелять другие орудия батареи, бумм-ба, бумм-ба, бумм-ба, и эти «бумм-ба» бегут, словно по цепочке, к носу и к корме, бумм-ба, бумм-ба, дым скрывает и врага, и друзей, а когда он рассеивается, люди уже прочищают и заряжают пушку, снова толкают ее к порту, и теперь у них все это получается согласованнее и увереннее, чем раньше, потому что глаза пугают, а руки делают, и человек способен в конце концов привыкнуть ко всему, даже к этому кошмару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28