Я знаю, как спасти отца. Поэтому я взяла Гзорлика и сбежала…
– Откуда сбежала?
– Из Храма Богини Кан, что стоит на краю Вечной Степи. Это мамина воля была, чтобы меня туда отдали… Так вот, я сбежала, но почти в Нарлаке меня поймали бродяги. Знаешь, они спорили, как со мной поступить. Одни говорили, что надо меня продать торговцам рабами. Я, мол, красивая, за меня им много денег дадут. А другие хотели сами насиловать, пока не помру. Я лежала и думала, почему у меня лицо не в коросте, а на спине нет горба. Почему я не додумалась прикинуться уродиной или старухой, почему не сожгла себе над углями щёки и лоб…
У веннов было принято выпускать насильникам кишки. Чтобы завершали свою дерьмовую жизнь, измеряя ногами собственное дерьмо.
Бусому хотелось зарычать, поднять на загривке густую шерсть, оскалить клыки… Прыжком разметать негодяев и гнать их, гнать через лес, убивая одного за другим…
– Ты самая красивая, Таемлу, – сказал он. – Ты лучше всех…
Человеческая речь далась ему почему-то не без труда.
– Я лежала и незаметно распутывала верёвки, – продолжала Таемлу. – Меня научили ещё в Храме, это несложно… Мне надоело слушать этих обезьян, и я прыгнула вниз с крутого откоса. Там были камни внизу, и, по-моему, я их даже коснулась… – Она подняла из воды только что зажившую руку. – Смотри, к нам Гзорлик плывёт!…
– У нас, – хмуро проговорил Бусый, – глупым девкам вроде тебя одним в лес ходить не велят. Мало ли, что случится, обиды не вышло бы.
Гзорлик тряской рысью нёс их назад к дому.
– А ты меня попробуй обидь, – хмыкнула Таемлу.
– Я?… – Бусый озадачился и смутился. – Не стану я тебя обижать…
Но Таемлу уже осадила Гзорлика и спрыгнула наземь, зелёные глаза воинственно сверкали.
– Думаешь небось, я слабая, беззащитная? Да если бы их не семеро было… А ну-ка, напади на меня! Ну? Ударь посильнее или хотя бы толкни, схвати за руку!
Бусый почесал недоумённо затылок и – ну, мол, раз просишь… – легонько толкнул девчонку в плечо.
Ему показалось, что Таемлу шагнула навстречу. Что получилось дальше, он просто не понял, он потерял равновесие и никак не мог его вернуть. Чтобы не упасть, приходилось чуть ли не бежать, бежать кругом Таемлу. И вырваться из этого круга Бусый не мог, сумел только подставить ладони, когда лёгкая рука на плече направила его в песок головой.
– Ну тебя, – поднимаясь, засопел юный венн. – Не привык я девок толкать…
– Да оно кислое, – подбоченясь, кивнула Таемлу. – Как сказала кошка, не добравшаяся до молока…
Бусый взялся отряхивать штаны… и, не кончив движения, распрямляясь, хищно и крепко сцапал Таемлу за руку. Конечно, не за ту, на которой только вчера был лубок.
Его кисть тотчас пронзила внезапная боль. Отдалась в локоть и плечо, белым пламенем встала перед глазами… Бусый ахнул, попытался спастись, взвился на цыпочки, потом неловко завалился на колени, ёрзая, растянулся на животе, уткнулся носом всё в тот же песок.
– Не помяла?… – виновато спросила Таемлу.
Стоило ей разжать пальцы, как боль сразу куда-то исчезла. Вся, без остатка.
– Велика твоя Богиня, – невольно вырвалось у Бусого. – И милосердна, – добавил он поразмыслив.
Отец и мать
Бусый всё думал о дымке, сулившей грозу, и к вечеру решил, что не стоило терять время попусту.
– Дедушка, – подступил он к Горному Кузнецу. – Помоги мне! Пожалуйста! Кто меня у отца с матерью из рук вырвал? Как мне вспомнить?…
Отшельник внимательно посмотрел на него.
– Этого ты не сможешь вспомнить, малыш. Впрочем… Есть нити, связавшие тебя с теми, кто видел, и эти клубки можно попробовать размотать…
– Спасибо, дедушка! – поклонился Бусый.
– Погоди благодарить, – отмахнулся старик. – Лучше подумай, какие носочки ты свяжешь из ниток, которые мы размотаем, и каково тебе будет потом в тех носочках ходить. – Бусый смотрел на него, явно не понимая, и Кузнец пояснил: – Я пока не знаю, что мы увидим… Кажется мне почему-то, что сегодня тебе станет страшно. Поразмысли хорошенько, ты этого хочешь?
Бусый честно попробовал вообразить что-нибудь страшнее распяленных рёбер ещё тёплого Колояра. Не получилось.
«Если посмотреть страху прямо в глаза…»
В животе начало противно урчать. Бусый вскинул голову и ответил, постаравшись, чтобы голос прозвучал твёрдо:
– Да, дедушка. Я хочу.
К вечеру он успел убедиться, что мёртвое и разорванное тело друга – далеко не самое жуткое, что можно себе навоображать. Особенно если хорошенько порыться не только в собственных воспоминаниях, но и послушать чьи-то рассказы. Вот его отец рубится один против десяти, и звероподобные, обросшие рыже-бурой шерстью разбойники наносят ему рану за раной. Или всё не так, отцу в живот попала стрела, и он корчится, глотает кровь и ползёт по земле, и никак не может доползти туда, где бьётся и кричит в руках у нелюдей мать…
«Я отомщу за вас. Я за вас отомщу…»
…Пещера. Дымный чад факелов. Крылатые тени, мечущиеся под потолком. Косматая, позванивающая кандалами толпа…
Молодой парень, стоящий на середине пустой площадки. Он одет не в лохмотья, а в крепкую, добротную одежду. Он держит в правой руке кнут, а в левой – длинный кинжал с лезвием, плавно сбегавшим от рукояти к гранёному, как шило, острию. Молодой, совсем молодой…
«Кто это?…»
А впрочем, ответ ему уже ясен. Почему он полагал, что отец будет вроде нынешнего Летобора, у которого уже завелось в бороде порядочно седины?… Человек с кнутом выглядит примерно ровесником Колояру. Или тому же Летобору, когда тот впервые взял на руки приёмыша.
Отца нельзя не узнать, он очень похож на Бусого, каким тот станет через несколько лет. Бусый смотрит во все глаза, понимая, что их встреча, вытянутая из глубин чужой памяти, будет недолгой. Ладная, крепкая фигура, широкие плечи, красивое лицо недавно возмужавшего парня. На левой щеке две тёмные родинки. Презрительная усмешка кривит губы, он смотрит на сына, как на какую-то мерзкую вошь…
Нет, не на сына. Просто Бусый видит отца глазами человека, с которым тот собирается драться.
Себя, то есть не себя, а противника отца, Бусый рассмотреть не может. Только руку в лохмотьях, мелькнувшую перед лицом, на запястье свежий след от кандалов, кровавая царапина от зубила, только что сбившего те кандалы…
Одновременно с глазами Бусый распахнул рот для возмущённого крика:
«Не-е-ет! Я хочу знать его судьбу! Я хочу знать…»
Но не закричал, потому что увидел лицо Горного Кузнеца. Старик сидел крепко зажмурившись, его губы дёргались, а по лбу и вискам стекал пот. Бусый понял, что распутывание ниточек давалось ему огромным трудом.
– Мама, – прошептал мальчик. – Дедушка, ну пожалуйста…
К его удивлению, новое видение возникло совсем легко. Похоже, выводившая к нему нить оказалась короче. Или содержала гораздо меньше узлов.
…Ночная, залитая густым туманом улица незнакомого города. По улице, то и дело оглядываясь, быстро бежит нищенка. Ей страшно, она боится погони… Вот лицо женщины озаряет уличный светильник, и Бусому в глаза опять бросается сходство. Никакого сомнения, это она…
«Мама! Мама! Кто гонится за тобой?! Как мне тебя защитить?»
Женщина выбегает на широкую площадь у пристани. Площадь пустынна, только клубится, перетекает плывущий с моря туман… «Мама!!!»
Она оглядывается, и её лицо искажает немой ужас. Бусый тоже замечает в тумане движение. На миг ему кажется, что из мглы вот-вот выйдет оборотень, похожий на Резоуста… Но нет, это просто собака. Веннский волкодав, несущийся во весь мах. Бусый видит приоткрытую пасть, широченные лапы, вздымающийся и опадающий длинный мех. Кого бояться, когда рядом такой пёс?
Спустя нескончаемое мгновение Бусый понимает, что пёс вовсе не спешит женщине на защиту.
Наоборот. Это мчится из тумана её смерть. И глаза у смерти горят зеленоватым огнём…
«Мама-а-а-а-а!…»
Она пятится, не сводя с пса зачарованных глаз и медленно, слишком медленно наматывая на левую руку широкий продранный плащ. В правой, выставленной вперёд, остриём вверх глядит кинжал, готовый распороть брюхо летящему зверю. Но Бусый с ужасом чувствует, что у неё ничего не получится.
Последний прыжок…
«Не-е-е-ет!!!»
Видение всё-таки распадается на куски, но мальчишка успевает в последний миг увидеть, что и в пса откуда-то сбоку летит нож. Летит с такой же неотвратимой, смертоносной точностью, с какой и сам пёс летит на его маму…
Рассказ отшельника
– Знаешь, почему люди зовут меня Горным Кузнецом?
Бусый и старик сидели на коврике под большим раскидистым деревом, названия которого Бусый не удосужился спросить, и смотрели, как Таемлу, зажав в коленях заднюю ногу Гзорлика, чистит ему копыто.
– Я в самом деле когда-то был кузнецом. Из тех, что не сидят у себя в кузнице, а бродят по свету, ища знаний и мастерства. Тогда я полагал, что именно таким будет Путь моего приближения к Истине. Я много где побывал, доводилось жить и у вас, веннов. Благо у вас есть, чему поучиться… Время шло, люди меня самого стали называть мастером, проситься в ученики. Наверное, им было видней. Я умел восторг и трепет души вложить в то, что выходило у меня из-под молота. Я научился слышать его звон, для меня он был внятен, как речь на родном языке. У тебя есть нож, подаренный виллами, люди считают, что повторить такой клинок невозможно. Так вот, я в то время делал клинки нисколько не хуже.
Небо над предгорьями стало совсем белёсым. Это в самом деле приближалась гроза.
– Я безмерно гордился мечами, которые создавал, – продолжал отшельник, – и лишь много позже задумался, в какие руки они могут попасть и какое зло принести. Когда я это понял, то потратил уйму времени и сил, чтобы отыскать и уничтожить свои мечи… Ко всему прочему, меня занимала уже иная цель. Я учился не просто слушать свой молот, я силился изменять звуки ударов, наполнять их новыми, необычными красками… И однажды заметил, что творить способен не только сам молот, но и звуки, им издаваемые! И как же велика оказалась их сила! Нашлись те, кто назвал новые звуки волшебными, а меня, владеющего этими звуками – волшебником. Вряд ли те люди очень уж сильно преувеличивали…
Старик замолчал, ему понадобилось отдышаться. Бусый заметил, что пальцы у Кузнеца дрожали. «Да он же, – молча ахнул мальчишка, – совсем вымотался за эти дни, пока возится со мной! Он, может, сейчас с ног свалится и умрёт!»
– Дедушка, – вырвалось у него. – Может… может, нам с Таемлу ещё у тебя побыть? До следующей грозы?…
Кузнец отмахнулся.
– Я тебе рассказываю всё это, малыш, не по старческой болтливости и не похвальбы ради. Слушай же. Многие просились ко мне в учение, но я искал среди них единственного, кто должен был оказаться достойным. Такого, кто жаждал бы познания и готов был отринуть весь мир ради утоления своей жажды. Я хотел, чтобы однажды мой будущий ученик смог меня превзойти. И в конце концов я нашёл его… На свою и на твою беду, малыш.
Кузнец вновь замолчал. Молчал и Бусый. Кажется, удивительный дед снова полагал, что вот сейчас до смерти напугает его.
– Мавут, так звали моего ученика… Впрочем, он и сейчас здравствует. Моя былая гордость, мой нынешний бесконечный позор… Представь, мальчик мой: могучий ум, непреклонная воля, чуткие руки, бесстрашное сердце… То, что у него при всём этом чёрная душа, я понял много позже. Когда уже было поздно…
– Он сумел превзойти тебя?
– Не знаю. Надеюсь, что нет. Когда я решился прогнать его, он не хотел уходить, зная, что ещё не всё успел перенять. Но я его прогнал, ибо понял, что создал чудовище. Я искал на Пути познания Истины саму Истину, Мавут же шёл по Пути след в след за мной, взыскуя безграничия власти. Он жаждал только могущества…
Бусый невольно вспомнил Зайцев, пригревших у себя Резоуста.
– Я искал в Звуках света и радости, я поднимал с постели больных, от которых отступались целители. А Мавут быстро понял, что Звуки способны служить разрушению, они могут убивать. И Мавут увидел в них свою дорогу к могуществу, не важно, что она должна была пролечь по костям. Скоро он научился изготавливать снасти для извлечения особых Звуков, подчиняющих волю противника, ввергающих его в сонное оцепенение, а порою и убивающих…
– Значит, – осенило Бусого, – тогда, на Белом Яру…
– Верно, малыш. Это были ученики Мавута, его слуги и воины. С помощью своих свирелей они прошли по землям веннов так, что никто их не увидел и не услышал. А кто и заметил, тот немедля забыл… Понимаешь теперь, почему я, давно привыкший не вмешиваться, всё-таки решился тебе помочь?
– Понимаю… – пробормотал Бусый, соображая, что у его родичей, похоже, здорово прибудет хлопот.
– Запомни, у Мавута много учеников, он в отличие от меня берёт к себе всех. Он требует от учеников нерассуждающего подчинения, которое ему угодно называть честью воина. Он никому не прощает того, что он называет предательством. И ещё. Сам он жертвует учениками, если того требует его честолюбие, но до сих пор не бывало ни разу, чтобы Мавут не сумел отыскать и предать страшной смерти того, кто убил какого-нибудь из его учеников…
– Значит…
– Да, малыш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Откуда сбежала?
– Из Храма Богини Кан, что стоит на краю Вечной Степи. Это мамина воля была, чтобы меня туда отдали… Так вот, я сбежала, но почти в Нарлаке меня поймали бродяги. Знаешь, они спорили, как со мной поступить. Одни говорили, что надо меня продать торговцам рабами. Я, мол, красивая, за меня им много денег дадут. А другие хотели сами насиловать, пока не помру. Я лежала и думала, почему у меня лицо не в коросте, а на спине нет горба. Почему я не додумалась прикинуться уродиной или старухой, почему не сожгла себе над углями щёки и лоб…
У веннов было принято выпускать насильникам кишки. Чтобы завершали свою дерьмовую жизнь, измеряя ногами собственное дерьмо.
Бусому хотелось зарычать, поднять на загривке густую шерсть, оскалить клыки… Прыжком разметать негодяев и гнать их, гнать через лес, убивая одного за другим…
– Ты самая красивая, Таемлу, – сказал он. – Ты лучше всех…
Человеческая речь далась ему почему-то не без труда.
– Я лежала и незаметно распутывала верёвки, – продолжала Таемлу. – Меня научили ещё в Храме, это несложно… Мне надоело слушать этих обезьян, и я прыгнула вниз с крутого откоса. Там были камни внизу, и, по-моему, я их даже коснулась… – Она подняла из воды только что зажившую руку. – Смотри, к нам Гзорлик плывёт!…
– У нас, – хмуро проговорил Бусый, – глупым девкам вроде тебя одним в лес ходить не велят. Мало ли, что случится, обиды не вышло бы.
Гзорлик тряской рысью нёс их назад к дому.
– А ты меня попробуй обидь, – хмыкнула Таемлу.
– Я?… – Бусый озадачился и смутился. – Не стану я тебя обижать…
Но Таемлу уже осадила Гзорлика и спрыгнула наземь, зелёные глаза воинственно сверкали.
– Думаешь небось, я слабая, беззащитная? Да если бы их не семеро было… А ну-ка, напади на меня! Ну? Ударь посильнее или хотя бы толкни, схвати за руку!
Бусый почесал недоумённо затылок и – ну, мол, раз просишь… – легонько толкнул девчонку в плечо.
Ему показалось, что Таемлу шагнула навстречу. Что получилось дальше, он просто не понял, он потерял равновесие и никак не мог его вернуть. Чтобы не упасть, приходилось чуть ли не бежать, бежать кругом Таемлу. И вырваться из этого круга Бусый не мог, сумел только подставить ладони, когда лёгкая рука на плече направила его в песок головой.
– Ну тебя, – поднимаясь, засопел юный венн. – Не привык я девок толкать…
– Да оно кислое, – подбоченясь, кивнула Таемлу. – Как сказала кошка, не добравшаяся до молока…
Бусый взялся отряхивать штаны… и, не кончив движения, распрямляясь, хищно и крепко сцапал Таемлу за руку. Конечно, не за ту, на которой только вчера был лубок.
Его кисть тотчас пронзила внезапная боль. Отдалась в локоть и плечо, белым пламенем встала перед глазами… Бусый ахнул, попытался спастись, взвился на цыпочки, потом неловко завалился на колени, ёрзая, растянулся на животе, уткнулся носом всё в тот же песок.
– Не помяла?… – виновато спросила Таемлу.
Стоило ей разжать пальцы, как боль сразу куда-то исчезла. Вся, без остатка.
– Велика твоя Богиня, – невольно вырвалось у Бусого. – И милосердна, – добавил он поразмыслив.
Отец и мать
Бусый всё думал о дымке, сулившей грозу, и к вечеру решил, что не стоило терять время попусту.
– Дедушка, – подступил он к Горному Кузнецу. – Помоги мне! Пожалуйста! Кто меня у отца с матерью из рук вырвал? Как мне вспомнить?…
Отшельник внимательно посмотрел на него.
– Этого ты не сможешь вспомнить, малыш. Впрочем… Есть нити, связавшие тебя с теми, кто видел, и эти клубки можно попробовать размотать…
– Спасибо, дедушка! – поклонился Бусый.
– Погоди благодарить, – отмахнулся старик. – Лучше подумай, какие носочки ты свяжешь из ниток, которые мы размотаем, и каково тебе будет потом в тех носочках ходить. – Бусый смотрел на него, явно не понимая, и Кузнец пояснил: – Я пока не знаю, что мы увидим… Кажется мне почему-то, что сегодня тебе станет страшно. Поразмысли хорошенько, ты этого хочешь?
Бусый честно попробовал вообразить что-нибудь страшнее распяленных рёбер ещё тёплого Колояра. Не получилось.
«Если посмотреть страху прямо в глаза…»
В животе начало противно урчать. Бусый вскинул голову и ответил, постаравшись, чтобы голос прозвучал твёрдо:
– Да, дедушка. Я хочу.
К вечеру он успел убедиться, что мёртвое и разорванное тело друга – далеко не самое жуткое, что можно себе навоображать. Особенно если хорошенько порыться не только в собственных воспоминаниях, но и послушать чьи-то рассказы. Вот его отец рубится один против десяти, и звероподобные, обросшие рыже-бурой шерстью разбойники наносят ему рану за раной. Или всё не так, отцу в живот попала стрела, и он корчится, глотает кровь и ползёт по земле, и никак не может доползти туда, где бьётся и кричит в руках у нелюдей мать…
«Я отомщу за вас. Я за вас отомщу…»
…Пещера. Дымный чад факелов. Крылатые тени, мечущиеся под потолком. Косматая, позванивающая кандалами толпа…
Молодой парень, стоящий на середине пустой площадки. Он одет не в лохмотья, а в крепкую, добротную одежду. Он держит в правой руке кнут, а в левой – длинный кинжал с лезвием, плавно сбегавшим от рукояти к гранёному, как шило, острию. Молодой, совсем молодой…
«Кто это?…»
А впрочем, ответ ему уже ясен. Почему он полагал, что отец будет вроде нынешнего Летобора, у которого уже завелось в бороде порядочно седины?… Человек с кнутом выглядит примерно ровесником Колояру. Или тому же Летобору, когда тот впервые взял на руки приёмыша.
Отца нельзя не узнать, он очень похож на Бусого, каким тот станет через несколько лет. Бусый смотрит во все глаза, понимая, что их встреча, вытянутая из глубин чужой памяти, будет недолгой. Ладная, крепкая фигура, широкие плечи, красивое лицо недавно возмужавшего парня. На левой щеке две тёмные родинки. Презрительная усмешка кривит губы, он смотрит на сына, как на какую-то мерзкую вошь…
Нет, не на сына. Просто Бусый видит отца глазами человека, с которым тот собирается драться.
Себя, то есть не себя, а противника отца, Бусый рассмотреть не может. Только руку в лохмотьях, мелькнувшую перед лицом, на запястье свежий след от кандалов, кровавая царапина от зубила, только что сбившего те кандалы…
Одновременно с глазами Бусый распахнул рот для возмущённого крика:
«Не-е-ет! Я хочу знать его судьбу! Я хочу знать…»
Но не закричал, потому что увидел лицо Горного Кузнеца. Старик сидел крепко зажмурившись, его губы дёргались, а по лбу и вискам стекал пот. Бусый понял, что распутывание ниточек давалось ему огромным трудом.
– Мама, – прошептал мальчик. – Дедушка, ну пожалуйста…
К его удивлению, новое видение возникло совсем легко. Похоже, выводившая к нему нить оказалась короче. Или содержала гораздо меньше узлов.
…Ночная, залитая густым туманом улица незнакомого города. По улице, то и дело оглядываясь, быстро бежит нищенка. Ей страшно, она боится погони… Вот лицо женщины озаряет уличный светильник, и Бусому в глаза опять бросается сходство. Никакого сомнения, это она…
«Мама! Мама! Кто гонится за тобой?! Как мне тебя защитить?»
Женщина выбегает на широкую площадь у пристани. Площадь пустынна, только клубится, перетекает плывущий с моря туман… «Мама!!!»
Она оглядывается, и её лицо искажает немой ужас. Бусый тоже замечает в тумане движение. На миг ему кажется, что из мглы вот-вот выйдет оборотень, похожий на Резоуста… Но нет, это просто собака. Веннский волкодав, несущийся во весь мах. Бусый видит приоткрытую пасть, широченные лапы, вздымающийся и опадающий длинный мех. Кого бояться, когда рядом такой пёс?
Спустя нескончаемое мгновение Бусый понимает, что пёс вовсе не спешит женщине на защиту.
Наоборот. Это мчится из тумана её смерть. И глаза у смерти горят зеленоватым огнём…
«Мама-а-а-а-а!…»
Она пятится, не сводя с пса зачарованных глаз и медленно, слишком медленно наматывая на левую руку широкий продранный плащ. В правой, выставленной вперёд, остриём вверх глядит кинжал, готовый распороть брюхо летящему зверю. Но Бусый с ужасом чувствует, что у неё ничего не получится.
Последний прыжок…
«Не-е-е-ет!!!»
Видение всё-таки распадается на куски, но мальчишка успевает в последний миг увидеть, что и в пса откуда-то сбоку летит нож. Летит с такой же неотвратимой, смертоносной точностью, с какой и сам пёс летит на его маму…
Рассказ отшельника
– Знаешь, почему люди зовут меня Горным Кузнецом?
Бусый и старик сидели на коврике под большим раскидистым деревом, названия которого Бусый не удосужился спросить, и смотрели, как Таемлу, зажав в коленях заднюю ногу Гзорлика, чистит ему копыто.
– Я в самом деле когда-то был кузнецом. Из тех, что не сидят у себя в кузнице, а бродят по свету, ища знаний и мастерства. Тогда я полагал, что именно таким будет Путь моего приближения к Истине. Я много где побывал, доводилось жить и у вас, веннов. Благо у вас есть, чему поучиться… Время шло, люди меня самого стали называть мастером, проситься в ученики. Наверное, им было видней. Я умел восторг и трепет души вложить в то, что выходило у меня из-под молота. Я научился слышать его звон, для меня он был внятен, как речь на родном языке. У тебя есть нож, подаренный виллами, люди считают, что повторить такой клинок невозможно. Так вот, я в то время делал клинки нисколько не хуже.
Небо над предгорьями стало совсем белёсым. Это в самом деле приближалась гроза.
– Я безмерно гордился мечами, которые создавал, – продолжал отшельник, – и лишь много позже задумался, в какие руки они могут попасть и какое зло принести. Когда я это понял, то потратил уйму времени и сил, чтобы отыскать и уничтожить свои мечи… Ко всему прочему, меня занимала уже иная цель. Я учился не просто слушать свой молот, я силился изменять звуки ударов, наполнять их новыми, необычными красками… И однажды заметил, что творить способен не только сам молот, но и звуки, им издаваемые! И как же велика оказалась их сила! Нашлись те, кто назвал новые звуки волшебными, а меня, владеющего этими звуками – волшебником. Вряд ли те люди очень уж сильно преувеличивали…
Старик замолчал, ему понадобилось отдышаться. Бусый заметил, что пальцы у Кузнеца дрожали. «Да он же, – молча ахнул мальчишка, – совсем вымотался за эти дни, пока возится со мной! Он, может, сейчас с ног свалится и умрёт!»
– Дедушка, – вырвалось у него. – Может… может, нам с Таемлу ещё у тебя побыть? До следующей грозы?…
Кузнец отмахнулся.
– Я тебе рассказываю всё это, малыш, не по старческой болтливости и не похвальбы ради. Слушай же. Многие просились ко мне в учение, но я искал среди них единственного, кто должен был оказаться достойным. Такого, кто жаждал бы познания и готов был отринуть весь мир ради утоления своей жажды. Я хотел, чтобы однажды мой будущий ученик смог меня превзойти. И в конце концов я нашёл его… На свою и на твою беду, малыш.
Кузнец вновь замолчал. Молчал и Бусый. Кажется, удивительный дед снова полагал, что вот сейчас до смерти напугает его.
– Мавут, так звали моего ученика… Впрочем, он и сейчас здравствует. Моя былая гордость, мой нынешний бесконечный позор… Представь, мальчик мой: могучий ум, непреклонная воля, чуткие руки, бесстрашное сердце… То, что у него при всём этом чёрная душа, я понял много позже. Когда уже было поздно…
– Он сумел превзойти тебя?
– Не знаю. Надеюсь, что нет. Когда я решился прогнать его, он не хотел уходить, зная, что ещё не всё успел перенять. Но я его прогнал, ибо понял, что создал чудовище. Я искал на Пути познания Истины саму Истину, Мавут же шёл по Пути след в след за мной, взыскуя безграничия власти. Он жаждал только могущества…
Бусый невольно вспомнил Зайцев, пригревших у себя Резоуста.
– Я искал в Звуках света и радости, я поднимал с постели больных, от которых отступались целители. А Мавут быстро понял, что Звуки способны служить разрушению, они могут убивать. И Мавут увидел в них свою дорогу к могуществу, не важно, что она должна была пролечь по костям. Скоро он научился изготавливать снасти для извлечения особых Звуков, подчиняющих волю противника, ввергающих его в сонное оцепенение, а порою и убивающих…
– Значит, – осенило Бусого, – тогда, на Белом Яру…
– Верно, малыш. Это были ученики Мавута, его слуги и воины. С помощью своих свирелей они прошли по землям веннов так, что никто их не увидел и не услышал. А кто и заметил, тот немедля забыл… Понимаешь теперь, почему я, давно привыкший не вмешиваться, всё-таки решился тебе помочь?
– Понимаю… – пробормотал Бусый, соображая, что у его родичей, похоже, здорово прибудет хлопот.
– Запомни, у Мавута много учеников, он в отличие от меня берёт к себе всех. Он требует от учеников нерассуждающего подчинения, которое ему угодно называть честью воина. Он никому не прощает того, что он называет предательством. И ещё. Сам он жертвует учениками, если того требует его честолюбие, но до сих пор не бывало ни разу, чтобы Мавут не сумел отыскать и предать страшной смерти того, кто убил какого-нибудь из его учеников…
– Значит…
– Да, малыш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31