А если при этом по твоей дубине шарахнет другая, не легче? Да окажется в этом ударе совсем не та сила, которую ждал? А вдруг хитрый соперник, желая тебя провести, чуть изменит направление взмаха, и твой защитный удар не встретит опоры?…
В общем, только тому это просто, кто смотрит со стороны. Один удар, реже два – и оба ратоборца под общий хохот сыпятся наземь, а на освободившиеся чурбаки карабкаются уже другие.
Сегодня чаще других победителем выходил Бусый. Этому особенно никто не дивился, Бусого Зайцы знали хорошо, знали его обыкновение хмуро смотреть противнику куда-то в живот, словно там, в животе, таилось ещё не родившееся движение. Чего доброго, и вправду таилось; иные пробовали делать как он, только не у всех получалось.
Ульгеш на чурбачок забрался впервые…
Он случайно забрёл на игрище, а когда стали звать, вначале отнекивался. Наверное, срамиться не хотел. Несколько раз он ронял палку и сам падал с опрокинутого кряжа, выслушивал хохот и, кажется, поначалу собирался озлиться, но вместо этого распалился азартом, ожил и… неожиданно приноровился, почувствовал телом, как подавать туда-сюда ненадёжный насест, творя летучее равновесие. И одного за другим стал скидывать наземь Зайчат.
Пока не подвернулся мономатанской косе да веннский камешек.
Против Ульгеша на чурбак встал Бусый.
Скоро Зайчата от нечего делать принялись считать удары. Благо поединщики бились не просто честно, не пытаясь лишь выстаивать, оказывая пустой вид, что бьются. Они сражались отчаянно, без видимой осторожности, яро вкладывались в удары, их ни в чём нельзя было упрекнуть.
Вот Бусый, размахнувшись одновременно с Ульгешем, сделал вид, что пускает всю силу в удар, но в последний миг двинул запястьями. Ульгеш ожидал столкновения и начал проваливаться вперёд. Но не провалился. Его палка полетела за палкой Бусого, являя едва ли не собственную волю, и всё-таки сшиблась с ней – хлёстко и звонко. Так, что теперь уже Бусому вроде бы неминуемо предстояло лететь с чурбака. Нет, тоже не слетел, правда, выгнулся неловко назад, вытянув далеко вперёд руки с тяжёлой дубиной… В которую Ульгеш тут же и нацелил новый удар, короткий и резкий. Нацелил, да не попал…
Остальные мальчишки, несмотря на то что им порядком надоело-таки ждать, не могли удержаться от восхищённого вздоха.
В это время раздался звонкий девчоночий крик:
– Лакомка щенков вывела!
Щенок
Бусый вмиг забыл про игру и про их с Ульгешем соперничество. Тут же бросил дубинку, соскочил так, что чурбак покатился прочь, и со всех ног помчался в деревню.
Общая любимица Лакомка, добродушная и ласковая красавица сука, родила поздним вечером того дня, когда погиб сперва Срезень, а за ним и Летун. Родила, как рожала всю жизнь – на руки своему хозяину, Серому Псу.
Лакомка была дочерью Срезня.
И мамкой Летуна.
Храня малышей, Серый Пёс ни словом никому о них не обмолвился, и в деревне смиряли негожее любопытство, хотя писк из-под клети слышали все. Вот выведет Лакомка достаточно окрепших детей, вот надумает показывать их людям – тогда и будем смотреть!
Щенята Лакомки всегда бывали привязчивыми и смышлёными, в правильных руках из них вырастали настоящие волкодавы, своим хозяевам могучие заступники и друзья.
Бусый очень ждал, не родится ли в нынешнем помёте новый Летун. Он не сомневался, что сразу узнает его. По щетинкам на мордочке, чёрным с одной стороны и белым – с другой. По узкой белой проточине, бегущей на лоб…
Он так и не решился заговорить с дедушкой Псом, просто верил – старик ему не откажет.
Имя своё Лакомка получила оттого, что с удовольствием ела яблоки, которыми её угощала озорная ребятня. А когда ходила с Зайчатами в лес – объедала сладкую малину прямо с кустов. И, само собой, никто лучше неё не выучился заглядывать в глаза хозяйке, вышедшей из дому со свежими пирожками.
Бусый заскочил в дом, прихватил для суки гостинец: ломоть вяленой икры. И угощение, и забава.
…Подбежавшие к Лакомке дети обступили щенков, Зайчата гладили их, бережно брали на руки, с видом знатоков обсуждали, какой из кого получится толк. Толстые, выхоленные щенки потешно ковыляли, доверчиво тянулись к рукам, но от мамки на всякий случай далеко не отходили. Лакомка улыбалась, принимая заслуженные похвалы. Выводок у неё был далеко не первый, и она знала: ни люди, ни их детёныши вреда её детям не причинят.
А Бусый, сидя на корточках, ничего кругом уже не замечал. Он смотрел только на светлошёрстного кобелька – может, чуть поменьше других, шустрого, непоседливого, подвижного. Внешне в нём ничего не было от Летуна, даже ресницы – и те белые на тёмной обводке глаз. Но что-то заставило Бусого прикипеть к нему взглядом, а потом зажмуриться и тихо позвать:
– Летун…
Он открыл глаза и увидел, что щенок шёл к нему, смешно косолапя.
Бусый вздохнул и со странным чувством, в котором радость смешивалась с непонятной тревогой, подался настречу, осторожно протянул к малышу руки. Успел увидеть, как они вместе мчатся по лесу, как плавают в обмелевшем летнем Крупце, как топают домой с охоты под осенним дождём…
Лакомка вскинулась, в один миг оказавшись между ними, и жутко зарычала Бусому прямо в лицо.
– Эй! – прикрикнул строгий хозяин.
Мальчишка невольно шарахнулся и неловко сел наземь, ушибив подвёрнутую ладонь. Сердце трепыхнулось и застыло в груди.
– Лакомка… – одними губами выговорил он. – Лакомка… ты что? Это же я…
От звука голоса словно бы рассеялся морок. Сука тоненько взвизгнула, завиляла не то что хвостом – всем задом, что было сил извиняясь перед давним знакомцем Бельчонком. Дескать, сама не пойму, что меня толкнуло на этакое непотребство. Она ластилась к мальчишке, заглядывала в глаза, норовила лизнуть, всовывала морду ему под руку. «Ну погладь, ну покажи, что простил…»
Бусый, конечно, простил. Погладил, потрепал по ушам, хотя руки продолжали трястись. Сразу и полностью, лишь только пришёл в себя. Вытащил из-за пазухи угощение. Лакомка очень осторожно взяла пахучий ломоть… Бусому только бросилось в глаза, что её голова была куда как побольше, чем у него. И, когда она чавкала, довольная, в пасти казали себя страшенные зубы. «А что было бы, если…»
Да ладно, с Лакомкой никакого «если» не будет. Ну, рявкнула. Так и человек на пустом месте рявкнуть может, не обрадуешься. А тут – сука со щенками!
Бусый снова опустился на корточки.
– Летун…
Лакомка с рёвом сшибла его с ног.
И отпрыгнула.
И снова принялась извиняться, только теперь Бусый рассмотрел, как она загораживала собою щенка.
От него загораживала…
Серый Пёс посмотрел на мальчика и молча, медленно покачал головой.
Один
Бусый выбежал из деревни Зайцев и кинулся дальше, сквозь берёзовую рощу, росшую на берегу Крупца. Он слышал недоуменные крики Зайчат, голоса взрослых, но не остановился.
Он сам понимал, что поступает скверно, не по-мужски. «Ну да, я сопливый мальчишка. И пусть…»
Даже с Осокой, в доме которой гостил, не попрощался.
«Прав дядька Лось, от Осоки я тоже когда-нибудь получу. Крылом по носу…»
Добрая Лакомка не просто так отогнала его от щенка, она что-то почувствовала. Теперь на ум лезли разные мелочи и намёки – слово тут, слово там, чей-то взгляд, обрывок то ли воспоминания, то ли сна… Всё вместе складывалось в петлю, готовую захлестнуться на шее.
У Бусого были мать и отец, за него стояли горой отважные Белки, его называли сыном вещие виллы… И всё равно он был на этом свете сиротой. Для всех чужаком.
Он думал, у него здесь семья, но оказалось, семья жила сама по себе, а он стоял в стороне. Тщился примерять на себя Беличью шкуру, но, как он ни старайся, настоящим Бельчонком ему не стать никогда. Лакомка, не умевшая притворяться, просто самой первой это ему показала.
Бусый умом понимал, что рассуждает очень несправедливо, что мать и отец от горя бы поседели, вздумай он вывалить им это в глаза. Он пожалеет их, он никогда им ни полслова не скажет, но… как же больно-то, как больно!…
Задыхаясь от бега и слёз, Бусый мчался по лесу, не разбирая дороги, всё равно куда, лишь бы подальше. Измучиться бе гом, глядишь, и отступят чёрные мысли… Только вот измучиться всё не получалось, слишком крепок был Бусый, вынослив и легконог. «И это тоже во мне… не no-Беличьи…» Березняк кончился, справа и слева воткнулись в самое небо кронами сосны. Здесь Бусый остановился и постоял, прислушался к себе с жалостью и отвращением, махнул рукой на всё сразу и снова направился неведомо куда, только уже не побежал, а поплёлся. Потом лёг на маленькой, уже подсохшей поляне и подумал о том, как славно было бы прямо здесь помереть.
Лежать было холодно, душевную муку сменили безразличие и сонливость.
Вновь поднявшись на ноги, мальчишка равнодушно побрёл, зная: куда бы ни занесли его ноги, под вечер небось к дому-то вынесут. Не пугать же родню, не заставлять разыскивать его, дурака.
«Родню…» И кривая усмешка проползла по его губам.
Бусый вскинул голову, заслышав шорох над головой. Краснохвостая белочка собиралась спускаться по сосновому стволу, но что-то её остановило на полпути. Она уставилась на Бусого двумя любопытными бусинками, как будто ожидая чего-то.
Плох тот Бельчонок, у которого не отыщется с собой угощения для родни… Бусый пошарил в поясном кошеле, вытащил три орешка.
И протянул их зверьку на раскрытой ладони, заранее зная, что сейчас должно было произойти… Испуганное, а то и гневное цоканье… мгновенный взлёт к безопасной вершине…
Нет, белочка доверчиво пробежала сверху вниз по стволу, даже коснулась его руки коготками. Но орехов не тронула, махнула хвостом, исчезла.
Бусый выпрямился, уронив наземь орехи.
Он был чужим для них. Чужим в роду Белок.
«Я, может, и венном зря себя называю…»
Бусый сел на корточки и остался сидеть. Что с того, что он был приёмышем. У Белок хватало приёмышей, но лесные белки относились к ним точно так же, как к кровной родне.
«А я? Я чем хуже? Почему я один?…»
Знать бы, что он кому сделал, за какие грехи с ним так обошлась Хозяйка Судеб. Но – обошлась, и дальнейшая жизнь перестала существовать. Бусый слышал, что есть на свете сироты, люди, у которых совсем никого нет, и что эти люди так и живут – одни, умудряясь как-то с горя не помереть.
«Я так жить не смогу. Я не хочу…»
Один…
«И огонь очажный в доме – не мой. И меньшие, кого в люльках качал – не сестрички мне и не братики…»
Чьи-то шаги вторглись в его бессвязные мысли, шаги были знакомые, Бусый не стал оборачиваться. Вот рука осторожно коснулась плеча. Бусый устало поднял глаза.
Рядом стоял Ульгеш. Вот ведь – и леса толком не знает, и что ему, спрашивается, до зарёванного Бусого, пытавшегося убежать от себя? А догнал, и торчит напротив, чёрная рожа, и смотрит огненно-жёлтыми глазищами, словно кто его об этом просил…
– Надо что? – спросил Бусый неласково.
Мономатанец сел под тем же деревом, касаясь его плеча своим, и ничего не ответил.
Встреча
На Крупце заканчивался ледоход, с верховий плыли редкие льдины. Осока с Бусым и Ульгешем не торопясь шли берёзовой рощей, что тянулась вдоль берега Крупца сразу от деревни Зайцев. Солнце ощутимо пригревало, по северным склонам холмов ещё лежал снег, но на подсохших буграх лезла из земли отважная зелень. Осока смотрела по сторонам, хотела увидеть первый подснежник.
Сегодня втроём они ещё раз побывали на буевище. Ульгеш принёс деду свечку, которую сам справил из белёного и красного воска. Хитрая была свечка, кручёная и о двух фитильках.
– На что так? – спросил Бусый.
– Дедушка Аканума был жрецом Мбо Мбелек. Там, дома, – не очень понятно ответил Ульгеш.
Бусый не стал особо вникать и расспрашивать, отложил на потом.
Льдины плыли мимо, унося с собой чьи-то расплывшиеся следы, трепетал на ветру маленький двойной огонёк… Ульгеш заслонил свечку куском коры, чтобы не гасла. Он сказал:
– Я плохо учился у дедушки… А теперь по ночам и звёзд почти не видать…
Бусый давно заметил, что на реку можно смотреть хоть с утра до вечера – не надоест. Так же, как и следить за огнём. И движущаяся вода, и пляшущие языки пламени – живые, и жизнь эту можно постигать без конца. Колояр, помнится, рассказывал, как Соболь учил его собирать воедино ум и внутреннюю силу, всего лишь наблюдая за течением реки или за пламенем. И не просто собирать, но и множить достигнутое единение, питая его от пламени и воды. Соболь говорил, это умение может сделать воина непобедимым. Бусый ещё попросил Колояра научить и его. Тот смутился и пообещал научить, только чуть попозже, ему, мол, самому эта наука пока ещё не очень даётся, вот немного освоится, тогда уж и Бусого станет учить…
Как недавно всё это было.
Осока тоже наблюдала за льдинами. И тоже наверняка думала о Колояре. Может, и ей он что-то пообещал, чего никогда уже не сможет исполнить?
Втроём они обошли мокрый, с надувшимися почками ракитник и увидели на том берегу Крупца большого медведя, вышедшего к воде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
В общем, только тому это просто, кто смотрит со стороны. Один удар, реже два – и оба ратоборца под общий хохот сыпятся наземь, а на освободившиеся чурбаки карабкаются уже другие.
Сегодня чаще других победителем выходил Бусый. Этому особенно никто не дивился, Бусого Зайцы знали хорошо, знали его обыкновение хмуро смотреть противнику куда-то в живот, словно там, в животе, таилось ещё не родившееся движение. Чего доброго, и вправду таилось; иные пробовали делать как он, только не у всех получалось.
Ульгеш на чурбачок забрался впервые…
Он случайно забрёл на игрище, а когда стали звать, вначале отнекивался. Наверное, срамиться не хотел. Несколько раз он ронял палку и сам падал с опрокинутого кряжа, выслушивал хохот и, кажется, поначалу собирался озлиться, но вместо этого распалился азартом, ожил и… неожиданно приноровился, почувствовал телом, как подавать туда-сюда ненадёжный насест, творя летучее равновесие. И одного за другим стал скидывать наземь Зайчат.
Пока не подвернулся мономатанской косе да веннский камешек.
Против Ульгеша на чурбак встал Бусый.
Скоро Зайчата от нечего делать принялись считать удары. Благо поединщики бились не просто честно, не пытаясь лишь выстаивать, оказывая пустой вид, что бьются. Они сражались отчаянно, без видимой осторожности, яро вкладывались в удары, их ни в чём нельзя было упрекнуть.
Вот Бусый, размахнувшись одновременно с Ульгешем, сделал вид, что пускает всю силу в удар, но в последний миг двинул запястьями. Ульгеш ожидал столкновения и начал проваливаться вперёд. Но не провалился. Его палка полетела за палкой Бусого, являя едва ли не собственную волю, и всё-таки сшиблась с ней – хлёстко и звонко. Так, что теперь уже Бусому вроде бы неминуемо предстояло лететь с чурбака. Нет, тоже не слетел, правда, выгнулся неловко назад, вытянув далеко вперёд руки с тяжёлой дубиной… В которую Ульгеш тут же и нацелил новый удар, короткий и резкий. Нацелил, да не попал…
Остальные мальчишки, несмотря на то что им порядком надоело-таки ждать, не могли удержаться от восхищённого вздоха.
В это время раздался звонкий девчоночий крик:
– Лакомка щенков вывела!
Щенок
Бусый вмиг забыл про игру и про их с Ульгешем соперничество. Тут же бросил дубинку, соскочил так, что чурбак покатился прочь, и со всех ног помчался в деревню.
Общая любимица Лакомка, добродушная и ласковая красавица сука, родила поздним вечером того дня, когда погиб сперва Срезень, а за ним и Летун. Родила, как рожала всю жизнь – на руки своему хозяину, Серому Псу.
Лакомка была дочерью Срезня.
И мамкой Летуна.
Храня малышей, Серый Пёс ни словом никому о них не обмолвился, и в деревне смиряли негожее любопытство, хотя писк из-под клети слышали все. Вот выведет Лакомка достаточно окрепших детей, вот надумает показывать их людям – тогда и будем смотреть!
Щенята Лакомки всегда бывали привязчивыми и смышлёными, в правильных руках из них вырастали настоящие волкодавы, своим хозяевам могучие заступники и друзья.
Бусый очень ждал, не родится ли в нынешнем помёте новый Летун. Он не сомневался, что сразу узнает его. По щетинкам на мордочке, чёрным с одной стороны и белым – с другой. По узкой белой проточине, бегущей на лоб…
Он так и не решился заговорить с дедушкой Псом, просто верил – старик ему не откажет.
Имя своё Лакомка получила оттого, что с удовольствием ела яблоки, которыми её угощала озорная ребятня. А когда ходила с Зайчатами в лес – объедала сладкую малину прямо с кустов. И, само собой, никто лучше неё не выучился заглядывать в глаза хозяйке, вышедшей из дому со свежими пирожками.
Бусый заскочил в дом, прихватил для суки гостинец: ломоть вяленой икры. И угощение, и забава.
…Подбежавшие к Лакомке дети обступили щенков, Зайчата гладили их, бережно брали на руки, с видом знатоков обсуждали, какой из кого получится толк. Толстые, выхоленные щенки потешно ковыляли, доверчиво тянулись к рукам, но от мамки на всякий случай далеко не отходили. Лакомка улыбалась, принимая заслуженные похвалы. Выводок у неё был далеко не первый, и она знала: ни люди, ни их детёныши вреда её детям не причинят.
А Бусый, сидя на корточках, ничего кругом уже не замечал. Он смотрел только на светлошёрстного кобелька – может, чуть поменьше других, шустрого, непоседливого, подвижного. Внешне в нём ничего не было от Летуна, даже ресницы – и те белые на тёмной обводке глаз. Но что-то заставило Бусого прикипеть к нему взглядом, а потом зажмуриться и тихо позвать:
– Летун…
Он открыл глаза и увидел, что щенок шёл к нему, смешно косолапя.
Бусый вздохнул и со странным чувством, в котором радость смешивалась с непонятной тревогой, подался настречу, осторожно протянул к малышу руки. Успел увидеть, как они вместе мчатся по лесу, как плавают в обмелевшем летнем Крупце, как топают домой с охоты под осенним дождём…
Лакомка вскинулась, в один миг оказавшись между ними, и жутко зарычала Бусому прямо в лицо.
– Эй! – прикрикнул строгий хозяин.
Мальчишка невольно шарахнулся и неловко сел наземь, ушибив подвёрнутую ладонь. Сердце трепыхнулось и застыло в груди.
– Лакомка… – одними губами выговорил он. – Лакомка… ты что? Это же я…
От звука голоса словно бы рассеялся морок. Сука тоненько взвизгнула, завиляла не то что хвостом – всем задом, что было сил извиняясь перед давним знакомцем Бельчонком. Дескать, сама не пойму, что меня толкнуло на этакое непотребство. Она ластилась к мальчишке, заглядывала в глаза, норовила лизнуть, всовывала морду ему под руку. «Ну погладь, ну покажи, что простил…»
Бусый, конечно, простил. Погладил, потрепал по ушам, хотя руки продолжали трястись. Сразу и полностью, лишь только пришёл в себя. Вытащил из-за пазухи угощение. Лакомка очень осторожно взяла пахучий ломоть… Бусому только бросилось в глаза, что её голова была куда как побольше, чем у него. И, когда она чавкала, довольная, в пасти казали себя страшенные зубы. «А что было бы, если…»
Да ладно, с Лакомкой никакого «если» не будет. Ну, рявкнула. Так и человек на пустом месте рявкнуть может, не обрадуешься. А тут – сука со щенками!
Бусый снова опустился на корточки.
– Летун…
Лакомка с рёвом сшибла его с ног.
И отпрыгнула.
И снова принялась извиняться, только теперь Бусый рассмотрел, как она загораживала собою щенка.
От него загораживала…
Серый Пёс посмотрел на мальчика и молча, медленно покачал головой.
Один
Бусый выбежал из деревни Зайцев и кинулся дальше, сквозь берёзовую рощу, росшую на берегу Крупца. Он слышал недоуменные крики Зайчат, голоса взрослых, но не остановился.
Он сам понимал, что поступает скверно, не по-мужски. «Ну да, я сопливый мальчишка. И пусть…»
Даже с Осокой, в доме которой гостил, не попрощался.
«Прав дядька Лось, от Осоки я тоже когда-нибудь получу. Крылом по носу…»
Добрая Лакомка не просто так отогнала его от щенка, она что-то почувствовала. Теперь на ум лезли разные мелочи и намёки – слово тут, слово там, чей-то взгляд, обрывок то ли воспоминания, то ли сна… Всё вместе складывалось в петлю, готовую захлестнуться на шее.
У Бусого были мать и отец, за него стояли горой отважные Белки, его называли сыном вещие виллы… И всё равно он был на этом свете сиротой. Для всех чужаком.
Он думал, у него здесь семья, но оказалось, семья жила сама по себе, а он стоял в стороне. Тщился примерять на себя Беличью шкуру, но, как он ни старайся, настоящим Бельчонком ему не стать никогда. Лакомка, не умевшая притворяться, просто самой первой это ему показала.
Бусый умом понимал, что рассуждает очень несправедливо, что мать и отец от горя бы поседели, вздумай он вывалить им это в глаза. Он пожалеет их, он никогда им ни полслова не скажет, но… как же больно-то, как больно!…
Задыхаясь от бега и слёз, Бусый мчался по лесу, не разбирая дороги, всё равно куда, лишь бы подальше. Измучиться бе гом, глядишь, и отступят чёрные мысли… Только вот измучиться всё не получалось, слишком крепок был Бусый, вынослив и легконог. «И это тоже во мне… не no-Беличьи…» Березняк кончился, справа и слева воткнулись в самое небо кронами сосны. Здесь Бусый остановился и постоял, прислушался к себе с жалостью и отвращением, махнул рукой на всё сразу и снова направился неведомо куда, только уже не побежал, а поплёлся. Потом лёг на маленькой, уже подсохшей поляне и подумал о том, как славно было бы прямо здесь помереть.
Лежать было холодно, душевную муку сменили безразличие и сонливость.
Вновь поднявшись на ноги, мальчишка равнодушно побрёл, зная: куда бы ни занесли его ноги, под вечер небось к дому-то вынесут. Не пугать же родню, не заставлять разыскивать его, дурака.
«Родню…» И кривая усмешка проползла по его губам.
Бусый вскинул голову, заслышав шорох над головой. Краснохвостая белочка собиралась спускаться по сосновому стволу, но что-то её остановило на полпути. Она уставилась на Бусого двумя любопытными бусинками, как будто ожидая чего-то.
Плох тот Бельчонок, у которого не отыщется с собой угощения для родни… Бусый пошарил в поясном кошеле, вытащил три орешка.
И протянул их зверьку на раскрытой ладони, заранее зная, что сейчас должно было произойти… Испуганное, а то и гневное цоканье… мгновенный взлёт к безопасной вершине…
Нет, белочка доверчиво пробежала сверху вниз по стволу, даже коснулась его руки коготками. Но орехов не тронула, махнула хвостом, исчезла.
Бусый выпрямился, уронив наземь орехи.
Он был чужим для них. Чужим в роду Белок.
«Я, может, и венном зря себя называю…»
Бусый сел на корточки и остался сидеть. Что с того, что он был приёмышем. У Белок хватало приёмышей, но лесные белки относились к ним точно так же, как к кровной родне.
«А я? Я чем хуже? Почему я один?…»
Знать бы, что он кому сделал, за какие грехи с ним так обошлась Хозяйка Судеб. Но – обошлась, и дальнейшая жизнь перестала существовать. Бусый слышал, что есть на свете сироты, люди, у которых совсем никого нет, и что эти люди так и живут – одни, умудряясь как-то с горя не помереть.
«Я так жить не смогу. Я не хочу…»
Один…
«И огонь очажный в доме – не мой. И меньшие, кого в люльках качал – не сестрички мне и не братики…»
Чьи-то шаги вторглись в его бессвязные мысли, шаги были знакомые, Бусый не стал оборачиваться. Вот рука осторожно коснулась плеча. Бусый устало поднял глаза.
Рядом стоял Ульгеш. Вот ведь – и леса толком не знает, и что ему, спрашивается, до зарёванного Бусого, пытавшегося убежать от себя? А догнал, и торчит напротив, чёрная рожа, и смотрит огненно-жёлтыми глазищами, словно кто его об этом просил…
– Надо что? – спросил Бусый неласково.
Мономатанец сел под тем же деревом, касаясь его плеча своим, и ничего не ответил.
Встреча
На Крупце заканчивался ледоход, с верховий плыли редкие льдины. Осока с Бусым и Ульгешем не торопясь шли берёзовой рощей, что тянулась вдоль берега Крупца сразу от деревни Зайцев. Солнце ощутимо пригревало, по северным склонам холмов ещё лежал снег, но на подсохших буграх лезла из земли отважная зелень. Осока смотрела по сторонам, хотела увидеть первый подснежник.
Сегодня втроём они ещё раз побывали на буевище. Ульгеш принёс деду свечку, которую сам справил из белёного и красного воска. Хитрая была свечка, кручёная и о двух фитильках.
– На что так? – спросил Бусый.
– Дедушка Аканума был жрецом Мбо Мбелек. Там, дома, – не очень понятно ответил Ульгеш.
Бусый не стал особо вникать и расспрашивать, отложил на потом.
Льдины плыли мимо, унося с собой чьи-то расплывшиеся следы, трепетал на ветру маленький двойной огонёк… Ульгеш заслонил свечку куском коры, чтобы не гасла. Он сказал:
– Я плохо учился у дедушки… А теперь по ночам и звёзд почти не видать…
Бусый давно заметил, что на реку можно смотреть хоть с утра до вечера – не надоест. Так же, как и следить за огнём. И движущаяся вода, и пляшущие языки пламени – живые, и жизнь эту можно постигать без конца. Колояр, помнится, рассказывал, как Соболь учил его собирать воедино ум и внутреннюю силу, всего лишь наблюдая за течением реки или за пламенем. И не просто собирать, но и множить достигнутое единение, питая его от пламени и воды. Соболь говорил, это умение может сделать воина непобедимым. Бусый ещё попросил Колояра научить и его. Тот смутился и пообещал научить, только чуть попозже, ему, мол, самому эта наука пока ещё не очень даётся, вот немного освоится, тогда уж и Бусого станет учить…
Как недавно всё это было.
Осока тоже наблюдала за льдинами. И тоже наверняка думала о Колояре. Может, и ей он что-то пообещал, чего никогда уже не сможет исполнить?
Втроём они обошли мокрый, с надувшимися почками ракитник и увидели на том берегу Крупца большого медведя, вышедшего к воде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31