Такая жестокость была ни к чему. Я давно уже знаю это. Чего ты от меня хочешь?
Судя по совершенно беззащитному тону, он готов был отдать ей все, чего она ни попросит. Чего она хочет? Ариадна вспомнила пышнотелую ахейскую жрицу, и сердце ее снова зашлось от ревности.
Вдобавок ко всему теперь, когда страх ее исчез, Дионис пришел к ней и буря миновала, тело Ариадны начало отзываться на его близость, их соприкосновение и, как подозревала Ариадна, то чувство, которое доносили до нее лепестки ее цветка. Соски ее отвердели; лоно набухло и увлажнилось. Вопрос Диониса перерубил нить Дамоклова меча. Пора было решаться.
— Чего я хочу? — эхом откликнулась она. — Я хочу, чтобы ты сделал меня своей жрицей целиком и полностью, чего ты не делал никогда. Разве могу я подвести тебя, Дионис? Почему ты отвергаешь меня?
— Отвергаю тебя? Ты моя Избранница, моя любимая, ты мои Уста, моя тихая пристань в непонятном тревожном мире...
— Дионис! — Ариадна отстранилась, вцепилась ему в плечи и слегка встряхнула. — Я предлагала себя тебе не помню уж сколько раз, а ты отталкивал меня. Всякий раз, стоит мне приласкать тебя, — ты бежишь от меня, словно я чумная. Чаще всего ты вообще не касаешься меня. Порой мне кажется, я чем-то вызываю у тебя омерзение, но мой цветок не лжет. Я знаю, ты желаешь меня. Но почему-то готов возлечь с любой жрицей от запада до востока, только не со мной.
Он скрестил руки на груди.
— Возлечь с тобой? Но ты же ведь совсем ребенок, дитя! Я могу быть убийцей, но никогда не трону ребенка.
— Дитя? Ты свихнулся?.. Только потому, что я не похожа на ту тяжкозадую корову из Наксоса? Мое двадцать первое лето давно миновало. Взгляни на меня! Дионис, взгляни на меня!
Ариадна быстро шагнула назад, расстегнула пояс и сорвала с себя замаранное в путешествии платье. Она стояла перед ним почти нагая, не прикрытая ничем, кроме узкой набедренной повязки.
— Взгляни на меня, — настойчиво повторила она. — Да, я мала ростом. Все критяне — коротышки в сравнении с олимпийцами, да даже и с ахейцами. Но эти груди — не груди ребенка, и эти бедра — не бедра девочки. Я женщина, и в полном расцвете сил. Неужто все те девять лет, что я служу тебе, ты не смотрел на меня?
По правде говоря, Дионис делал все возможное, чтобы не смотреть на нее. Он боялся, что если признает ее женщиной, если обрушит на нее ту безудержную похоть, которую только и знал — лик любви, явленный Афродитой в критском наряде, — то потеряет покой и дружбу, уют и надежность — все то, чем дарила его Ариадна. Он отказывался видеть то, в чем она сейчас убеждала его. То, что при первой их встрече, когда он впервые увидел ее обнаженной на алтаре, было едва набухшими бутонами, стало теперь прекрасными высокими грудями, округлыми и гладкими, с набухшими от возбуждения сосками. Талия была узкой, бедра широкими. Дионис глубоко вздохнул. Нет, она не ребенок. Они не касались друг друга, но он чувствовал ее жар.
Он резко шагнул вперед. Желание росло в нем. Не зная, как можно иначе, он готов был схватить ее, повалить и самому навалиться сверху... но она протянула руку и взяла его ладонь в свою. Другая рука тоже потянулась... но не к его чреслам и не чтобы сорвать с него тунику — а ко лбу Диониса, отбросить рассыпанные волосы. Что-то исходило от Ариадны в том прохладном серебристом тумане, который всегда окутывал его, когда она была рядом, он ощущал ее пыл, но совершенно невинный, а когда она улыбнулась, Дионис увидел в ней Афродиту в обличье чистой любви.
— Для меня это в первый раз, — сказала она. — Ты будешь нежен со мной, господин?
Его глаза округлились, в них заблестели слезы.
— Я не умею быть нежным, — прошептал он. — Ты научишь меня?..
Она улыбнулась шире.
— Мы будем учиться вместе. — И, взяв его под руку, повела в спальню.
Дионис никогда не поверил бы, как много уроков может вместить в себя столь малый промежуток времени — и насколько неизгладимыми они окажутся. Он знал, что никогда не забудет ни единого мига любовной игры, которая разгоралась — но не лишала его разума. Он не забудет этого слияния, медленного и осторожного, чтобы избежать малейшей боли. Не забудет ласк и объяснений, что последовали за вспыхнувшей в обоих радостью.
То, что пришло к нему — не телесное наслаждение, которое он получил бы в любом случае, но осознание себя, обретенная уверенность в себе, — было чрезвычайно важно. В глубине души он давно понимал: то, что Ариадна могла дать ему, восстановило бы его равновесие, дало возможность смеяться над собой. Но сейчас, все еще дрожа и задыхаясь, он думал, что покончил бы с собой, если бы не знал, что может снова и снова обретать те покой и радость, которые нашел в единении с Ариадной, когда пожелает — и так часто, как только захочет. Но — может ли?
— Ариадна, — прошептал он, — почему ты сбежала и спряталась от меня?
— Я не сбегала. — Она свернулась рядом и положила голову ему на плечо. — Да, я знаю, меня не было. Но моей вины тут нет. Это была ошибка. — Она помолчала и спросила: — Ты знаешь, что Минотавр умер?
— Да. Сафо так перепугалась — был бунт и ты пропала, — что через чашу Позвала на помощь. Я пришел, но вообще не ощущал тебя... Я... я думал, ты винишь меня, но смерть быкоглавого — не мое деяние.
— Я знаю. Я была там. А почувствовать меня ты не мог потому, что я была без сознания. — Ариадна ощутила, как он напрягся, и погладила его по щеке. — Нет, милый. Нет нужды никого убивать. Это была ошибка — и мне хотели лучшего.
Потом она рассказала Дионису обо всем, с тихим плачем повторив последние слова Минотавра и снова содрогнувшись от ужаса при воспоминании о том, как мгновенно распалось на куски его тело.
— Заклинание разрушилось, — сказал Дионис, прижимая ее к себе. — А как говорила Геката, только заклинание связывало обе его части друг с другом. Подозреваю, что серый клинок, которым воспользовался Тезей, — это один из железных мечей Гефеста. У Афины слабость к Афинам и этой семье. Должно быть, она дала тот клинок Эгею, а Эгей передал сыну, когда решил, что того могут ожидать магические ловушки. Железо и магия уживаются плохо. Гадес талантлив и в том, и в другом, но Гефесту далеко до Гадеса. Так что когда Тезей сразил Минотавра, заклинание разрушилось. Но я никак не пойму, как вышло — если только ты не сошла с ума от страха, — что ты потеряла сознание, и отчего я целых три дня не мог тебя отыскать.
Пришлось Ариадне рассказать ему, как Тезей, чтобы спасти ее от толпы, оглушил ее рукоятью меча и хотел увезти в Афины. Дионис выпустил ее из объятий и сел. Ариадна вцепилась в него.
— Нет! Тезей станет мужем моей сестры. По-моему, она совершает ошибку. Афиняне, кажется, считают женщин низшими существами...
— Так заблуждаются почти все ахейцы. Пентей запрещал своим женщинам поклоняться мне. — Глаза Диониса потемнели. — Возможно, Тезею тоже нужен урок.
— Не такой! — резко произнесла Ариадна. — Он слишком... непреклонен, а Федра не захочет стать вдовой — по крайней мере не так скоро.
Дионис взглянул на нее. Ариадна повела плечами.
— Ну, не нравится мне Тезей. Думаю, со временем она станет находить его все менее привлекательным, но после того как стало известно, что она пошла в лабиринт вместе с Тезеем, а Тезей прилюдно убил Минотавра, ей стоит держаться подальше от Крита. Тезей лучше, чем гнев царя Миноса.
— И то верно. Я был там в обличье критянина — искал тебя и смешался с толпой, чтобы узнать — быть может, ты ранена. Или... — голос его дрогнул, — ...убита. Я слышал, как Минос обвинял афинян, что они нарушили условия договора, потому что через лабиринт прошел только Тезей.
— Нет, лабиринт прошли они все, — вставила Ариадна. — Если надо — я заступлюсь за них. Тезей объяснил, что, когда Федра развеяла иллюзии, Минотавр, должно быть, учуял их — и взревел. Тогда товарищи Тезея заставили Дедала открыть ворота и бросились на помощь своему вождю. Но они не знали правильной дороги, поэтому блуждали, пока Минотавр не погиб, а я не потеряла сознания.
— Не важно. Минос никогда не выступит против Афин. В тот день его воинам пришлось потрудиться, усмиряя бунтующих. Народ взъярился из-за ложного бога. Оно и понятно. — Лицо Диониса было отрешенным и мрачным. — Я думал, ты умерла. Боялся, что именно поэтому не чувствую тебя.
Ариадна тоже села и обняла его.
— Прости, что заставила тебя страдать, любимый. Я не хотела этого. Просто я испугалась, что ты перебьешь всех на корабле за то, что меня увезли, поэтому закрыла свой цветок. — Она обвила руками его шею и улыбнулась. — Больше этого никогда не случится.
— Никогда. — Он тоже улыбнулся, но улыбка вышла кривой. — Вряд ли у меня достанет мужества расстаться с тобой — по любой причине.
— Но я сделала это не нарочно — во всяком случае, сначала. — Она глубоко, резко вздохнула. — Знаешь, если отец задумал снова воевать с Афинами, мне стоит предупредить его: на сей раз легкой победы не будет. Тезей потому и отказывался' вернуть меня в Кносс, что не хотел тратить времени: он очень спешил сообщить, что Минотавр действительно был ложным богом и защищать свой город для афинян больше не бесчестье.
— Это не нужно. Когда Минос собрался судить как предателей тех, кто возглавил мятеж, появилась Пасифая.
— Пасифая!..
— Она явилась как воплощение Богини — сидящей меж рогов над площадкой для танца. Дух Матери был так силен в ней, что меня просто притянуло туда.
— Пасифая... — удивленно повторила Ариадна. — Но в последний раз, когда я ее видела, она была почти безумна и выглядела так, точно восстала из гроба.
— Все изменилось, — заверил ее Дионис. — Царица возрождена. Она теперь сильнее, чем когда я в первый раз видел твой танец для Матери. Но она заплатила за это — и великую цену. Пасифая больше не превосходит тебя в красоте. Она потеряла ее. Тело ее — как обтянутые сухой кожей кости, лицо похоже на череп. И это не ее лицо. Оно... знаешь, в нем есть что-то от лика Матери в святилище Персефоны.
Ариадна тихонько вздохнула.
— Я не знаю, для чего умер Андрогей. Возможно, это было Ее деяние, ибо она нуждалась в Пасифае как воплощении Себя или потому, что решила обуздать отца в его безудержном стремлении к власти. Понять цели олимпийских «богов» нетрудно, но Она — за гранью понимания. А возможно — смерть Андрогея никак не связана с Ней, и Она просто воспользовалась заговором «богов», чтобы наказать Афины. Я слышала — Посейдон их терпеть не может. Возможно, Она использовала это, чтобы исцелить мою мать от безумия.
— И она исцелилась, — сказал Дионис. — Сперва Пасифая заставила Миноса простить вождей мятежа, сказав, что, когда навязываешь народу ложного бога, бунт вполне справедлив. Потом распекла мятежников — а заодно и всех критян — за пренебрежение своим долгом. Восставать, сказала она, надо было, когда им впервые показали Минотавра — тогда сами боги были на их стороне. Она признала свою — и Миноса — вину в навлечении на всех проклятия, но обвинила критян в том, что они без возмущения принимали предлагаемое ею и Миносом потому, что не менее своих владык погрязли в гордыне и жадности.
— Странно, как ее не разорвали на месте.
— Только не ее! — покачал головой Дионис. — Она лучилась Силой. Потом она заговорила мягче — признала, что Минотавр был карой, но то зло, что вершили они с Миносом, искуплено, что Афины тоже понесли наказание за бесконечные смуты и также искупили свой грех. Я никогда не видел, чтобы Мать являла себя столь откровенно и столь... твердо. Все бунтовщики отдали Миносу царский салют и вновь принесли клятвы верности.
— Бедный Минотавр, — прошептала Ариадна. — Бедное невинное орудие. — Потом ей вспомнилось мимолетное дуновение теплого ветерка на корабле, и как он ласково потрепал ее локоны. — Он наконец-то обрел покой под рукой Матери. Я знаю, что это так.
Внезапно Дионис вскочил с ложа.
— Вот интересно, что ты теперь выдумаешь, чтобы не идти со мной на Олимп?
Ариадна рассмеялась.
— А ничего. Ты хочешь забрать меня тотчас? Я готова. Он заморгал.
— Готова?.. Что — даже не одевшись? Почему же ты так долго противилась мне?
— Иногда поверить, что ты человек, куда проще, чем в то, что ты бог. — Она хихикнула. — Я сопротивлялась потому, что ты не стал бы делить со мной ложе. Мне все время виделось, как к тебе чередой стекаются толстомясые ничтожества, ты делишь с ними постель и радость, а я предоставлена презрению и насмешкам твоих друзей и домашних.
У Диониса отвалилась челюсть. Он закрыл рот и сглотнул.
— Но я не привожу женщин в свой дом. Мне вполне хватает того, что бывает в полях. Я...
— Лжец, — коротко обронила Ариадна. — Однажды утром я Призвала тебя — и в постели с тобой была женщина. — Он снова открыл и закрыл рот. — И ты не заставишь меня поверить, что ты невинен, строя из себя снулую рыбу, — продолжала она. — И в будущем ложь тебя не спасет. В твоей постели намерена быть я, так что места другой там не будет, а еще я намерена вместе с тобой благословлять виноградники и лозы — чтобы быть под рукой, если потребуется некая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Судя по совершенно беззащитному тону, он готов был отдать ей все, чего она ни попросит. Чего она хочет? Ариадна вспомнила пышнотелую ахейскую жрицу, и сердце ее снова зашлось от ревности.
Вдобавок ко всему теперь, когда страх ее исчез, Дионис пришел к ней и буря миновала, тело Ариадны начало отзываться на его близость, их соприкосновение и, как подозревала Ариадна, то чувство, которое доносили до нее лепестки ее цветка. Соски ее отвердели; лоно набухло и увлажнилось. Вопрос Диониса перерубил нить Дамоклова меча. Пора было решаться.
— Чего я хочу? — эхом откликнулась она. — Я хочу, чтобы ты сделал меня своей жрицей целиком и полностью, чего ты не делал никогда. Разве могу я подвести тебя, Дионис? Почему ты отвергаешь меня?
— Отвергаю тебя? Ты моя Избранница, моя любимая, ты мои Уста, моя тихая пристань в непонятном тревожном мире...
— Дионис! — Ариадна отстранилась, вцепилась ему в плечи и слегка встряхнула. — Я предлагала себя тебе не помню уж сколько раз, а ты отталкивал меня. Всякий раз, стоит мне приласкать тебя, — ты бежишь от меня, словно я чумная. Чаще всего ты вообще не касаешься меня. Порой мне кажется, я чем-то вызываю у тебя омерзение, но мой цветок не лжет. Я знаю, ты желаешь меня. Но почему-то готов возлечь с любой жрицей от запада до востока, только не со мной.
Он скрестил руки на груди.
— Возлечь с тобой? Но ты же ведь совсем ребенок, дитя! Я могу быть убийцей, но никогда не трону ребенка.
— Дитя? Ты свихнулся?.. Только потому, что я не похожа на ту тяжкозадую корову из Наксоса? Мое двадцать первое лето давно миновало. Взгляни на меня! Дионис, взгляни на меня!
Ариадна быстро шагнула назад, расстегнула пояс и сорвала с себя замаранное в путешествии платье. Она стояла перед ним почти нагая, не прикрытая ничем, кроме узкой набедренной повязки.
— Взгляни на меня, — настойчиво повторила она. — Да, я мала ростом. Все критяне — коротышки в сравнении с олимпийцами, да даже и с ахейцами. Но эти груди — не груди ребенка, и эти бедра — не бедра девочки. Я женщина, и в полном расцвете сил. Неужто все те девять лет, что я служу тебе, ты не смотрел на меня?
По правде говоря, Дионис делал все возможное, чтобы не смотреть на нее. Он боялся, что если признает ее женщиной, если обрушит на нее ту безудержную похоть, которую только и знал — лик любви, явленный Афродитой в критском наряде, — то потеряет покой и дружбу, уют и надежность — все то, чем дарила его Ариадна. Он отказывался видеть то, в чем она сейчас убеждала его. То, что при первой их встрече, когда он впервые увидел ее обнаженной на алтаре, было едва набухшими бутонами, стало теперь прекрасными высокими грудями, округлыми и гладкими, с набухшими от возбуждения сосками. Талия была узкой, бедра широкими. Дионис глубоко вздохнул. Нет, она не ребенок. Они не касались друг друга, но он чувствовал ее жар.
Он резко шагнул вперед. Желание росло в нем. Не зная, как можно иначе, он готов был схватить ее, повалить и самому навалиться сверху... но она протянула руку и взяла его ладонь в свою. Другая рука тоже потянулась... но не к его чреслам и не чтобы сорвать с него тунику — а ко лбу Диониса, отбросить рассыпанные волосы. Что-то исходило от Ариадны в том прохладном серебристом тумане, который всегда окутывал его, когда она была рядом, он ощущал ее пыл, но совершенно невинный, а когда она улыбнулась, Дионис увидел в ней Афродиту в обличье чистой любви.
— Для меня это в первый раз, — сказала она. — Ты будешь нежен со мной, господин?
Его глаза округлились, в них заблестели слезы.
— Я не умею быть нежным, — прошептал он. — Ты научишь меня?..
Она улыбнулась шире.
— Мы будем учиться вместе. — И, взяв его под руку, повела в спальню.
Дионис никогда не поверил бы, как много уроков может вместить в себя столь малый промежуток времени — и насколько неизгладимыми они окажутся. Он знал, что никогда не забудет ни единого мига любовной игры, которая разгоралась — но не лишала его разума. Он не забудет этого слияния, медленного и осторожного, чтобы избежать малейшей боли. Не забудет ласк и объяснений, что последовали за вспыхнувшей в обоих радостью.
То, что пришло к нему — не телесное наслаждение, которое он получил бы в любом случае, но осознание себя, обретенная уверенность в себе, — было чрезвычайно важно. В глубине души он давно понимал: то, что Ариадна могла дать ему, восстановило бы его равновесие, дало возможность смеяться над собой. Но сейчас, все еще дрожа и задыхаясь, он думал, что покончил бы с собой, если бы не знал, что может снова и снова обретать те покой и радость, которые нашел в единении с Ариадной, когда пожелает — и так часто, как только захочет. Но — может ли?
— Ариадна, — прошептал он, — почему ты сбежала и спряталась от меня?
— Я не сбегала. — Она свернулась рядом и положила голову ему на плечо. — Да, я знаю, меня не было. Но моей вины тут нет. Это была ошибка. — Она помолчала и спросила: — Ты знаешь, что Минотавр умер?
— Да. Сафо так перепугалась — был бунт и ты пропала, — что через чашу Позвала на помощь. Я пришел, но вообще не ощущал тебя... Я... я думал, ты винишь меня, но смерть быкоглавого — не мое деяние.
— Я знаю. Я была там. А почувствовать меня ты не мог потому, что я была без сознания. — Ариадна ощутила, как он напрягся, и погладила его по щеке. — Нет, милый. Нет нужды никого убивать. Это была ошибка — и мне хотели лучшего.
Потом она рассказала Дионису обо всем, с тихим плачем повторив последние слова Минотавра и снова содрогнувшись от ужаса при воспоминании о том, как мгновенно распалось на куски его тело.
— Заклинание разрушилось, — сказал Дионис, прижимая ее к себе. — А как говорила Геката, только заклинание связывало обе его части друг с другом. Подозреваю, что серый клинок, которым воспользовался Тезей, — это один из железных мечей Гефеста. У Афины слабость к Афинам и этой семье. Должно быть, она дала тот клинок Эгею, а Эгей передал сыну, когда решил, что того могут ожидать магические ловушки. Железо и магия уживаются плохо. Гадес талантлив и в том, и в другом, но Гефесту далеко до Гадеса. Так что когда Тезей сразил Минотавра, заклинание разрушилось. Но я никак не пойму, как вышло — если только ты не сошла с ума от страха, — что ты потеряла сознание, и отчего я целых три дня не мог тебя отыскать.
Пришлось Ариадне рассказать ему, как Тезей, чтобы спасти ее от толпы, оглушил ее рукоятью меча и хотел увезти в Афины. Дионис выпустил ее из объятий и сел. Ариадна вцепилась в него.
— Нет! Тезей станет мужем моей сестры. По-моему, она совершает ошибку. Афиняне, кажется, считают женщин низшими существами...
— Так заблуждаются почти все ахейцы. Пентей запрещал своим женщинам поклоняться мне. — Глаза Диониса потемнели. — Возможно, Тезею тоже нужен урок.
— Не такой! — резко произнесла Ариадна. — Он слишком... непреклонен, а Федра не захочет стать вдовой — по крайней мере не так скоро.
Дионис взглянул на нее. Ариадна повела плечами.
— Ну, не нравится мне Тезей. Думаю, со временем она станет находить его все менее привлекательным, но после того как стало известно, что она пошла в лабиринт вместе с Тезеем, а Тезей прилюдно убил Минотавра, ей стоит держаться подальше от Крита. Тезей лучше, чем гнев царя Миноса.
— И то верно. Я был там в обличье критянина — искал тебя и смешался с толпой, чтобы узнать — быть может, ты ранена. Или... — голос его дрогнул, — ...убита. Я слышал, как Минос обвинял афинян, что они нарушили условия договора, потому что через лабиринт прошел только Тезей.
— Нет, лабиринт прошли они все, — вставила Ариадна. — Если надо — я заступлюсь за них. Тезей объяснил, что, когда Федра развеяла иллюзии, Минотавр, должно быть, учуял их — и взревел. Тогда товарищи Тезея заставили Дедала открыть ворота и бросились на помощь своему вождю. Но они не знали правильной дороги, поэтому блуждали, пока Минотавр не погиб, а я не потеряла сознания.
— Не важно. Минос никогда не выступит против Афин. В тот день его воинам пришлось потрудиться, усмиряя бунтующих. Народ взъярился из-за ложного бога. Оно и понятно. — Лицо Диониса было отрешенным и мрачным. — Я думал, ты умерла. Боялся, что именно поэтому не чувствую тебя.
Ариадна тоже села и обняла его.
— Прости, что заставила тебя страдать, любимый. Я не хотела этого. Просто я испугалась, что ты перебьешь всех на корабле за то, что меня увезли, поэтому закрыла свой цветок. — Она обвила руками его шею и улыбнулась. — Больше этого никогда не случится.
— Никогда. — Он тоже улыбнулся, но улыбка вышла кривой. — Вряд ли у меня достанет мужества расстаться с тобой — по любой причине.
— Но я сделала это не нарочно — во всяком случае, сначала. — Она глубоко, резко вздохнула. — Знаешь, если отец задумал снова воевать с Афинами, мне стоит предупредить его: на сей раз легкой победы не будет. Тезей потому и отказывался' вернуть меня в Кносс, что не хотел тратить времени: он очень спешил сообщить, что Минотавр действительно был ложным богом и защищать свой город для афинян больше не бесчестье.
— Это не нужно. Когда Минос собрался судить как предателей тех, кто возглавил мятеж, появилась Пасифая.
— Пасифая!..
— Она явилась как воплощение Богини — сидящей меж рогов над площадкой для танца. Дух Матери был так силен в ней, что меня просто притянуло туда.
— Пасифая... — удивленно повторила Ариадна. — Но в последний раз, когда я ее видела, она была почти безумна и выглядела так, точно восстала из гроба.
— Все изменилось, — заверил ее Дионис. — Царица возрождена. Она теперь сильнее, чем когда я в первый раз видел твой танец для Матери. Но она заплатила за это — и великую цену. Пасифая больше не превосходит тебя в красоте. Она потеряла ее. Тело ее — как обтянутые сухой кожей кости, лицо похоже на череп. И это не ее лицо. Оно... знаешь, в нем есть что-то от лика Матери в святилище Персефоны.
Ариадна тихонько вздохнула.
— Я не знаю, для чего умер Андрогей. Возможно, это было Ее деяние, ибо она нуждалась в Пасифае как воплощении Себя или потому, что решила обуздать отца в его безудержном стремлении к власти. Понять цели олимпийских «богов» нетрудно, но Она — за гранью понимания. А возможно — смерть Андрогея никак не связана с Ней, и Она просто воспользовалась заговором «богов», чтобы наказать Афины. Я слышала — Посейдон их терпеть не может. Возможно, Она использовала это, чтобы исцелить мою мать от безумия.
— И она исцелилась, — сказал Дионис. — Сперва Пасифая заставила Миноса простить вождей мятежа, сказав, что, когда навязываешь народу ложного бога, бунт вполне справедлив. Потом распекла мятежников — а заодно и всех критян — за пренебрежение своим долгом. Восставать, сказала она, надо было, когда им впервые показали Минотавра — тогда сами боги были на их стороне. Она признала свою — и Миноса — вину в навлечении на всех проклятия, но обвинила критян в том, что они без возмущения принимали предлагаемое ею и Миносом потому, что не менее своих владык погрязли в гордыне и жадности.
— Странно, как ее не разорвали на месте.
— Только не ее! — покачал головой Дионис. — Она лучилась Силой. Потом она заговорила мягче — признала, что Минотавр был карой, но то зло, что вершили они с Миносом, искуплено, что Афины тоже понесли наказание за бесконечные смуты и также искупили свой грех. Я никогда не видел, чтобы Мать являла себя столь откровенно и столь... твердо. Все бунтовщики отдали Миносу царский салют и вновь принесли клятвы верности.
— Бедный Минотавр, — прошептала Ариадна. — Бедное невинное орудие. — Потом ей вспомнилось мимолетное дуновение теплого ветерка на корабле, и как он ласково потрепал ее локоны. — Он наконец-то обрел покой под рукой Матери. Я знаю, что это так.
Внезапно Дионис вскочил с ложа.
— Вот интересно, что ты теперь выдумаешь, чтобы не идти со мной на Олимп?
Ариадна рассмеялась.
— А ничего. Ты хочешь забрать меня тотчас? Я готова. Он заморгал.
— Готова?.. Что — даже не одевшись? Почему же ты так долго противилась мне?
— Иногда поверить, что ты человек, куда проще, чем в то, что ты бог. — Она хихикнула. — Я сопротивлялась потому, что ты не стал бы делить со мной ложе. Мне все время виделось, как к тебе чередой стекаются толстомясые ничтожества, ты делишь с ними постель и радость, а я предоставлена презрению и насмешкам твоих друзей и домашних.
У Диониса отвалилась челюсть. Он закрыл рот и сглотнул.
— Но я не привожу женщин в свой дом. Мне вполне хватает того, что бывает в полях. Я...
— Лжец, — коротко обронила Ариадна. — Однажды утром я Призвала тебя — и в постели с тобой была женщина. — Он снова открыл и закрыл рот. — И ты не заставишь меня поверить, что ты невинен, строя из себя снулую рыбу, — продолжала она. — И в будущем ложь тебя не спасет. В твоей постели намерена быть я, так что места другой там не будет, а еще я намерена вместе с тобой благословлять виноградники и лозы — чтобы быть под рукой, если потребуется некая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57