Которому теперь приходится кусать локти и с недоумением спрашивать себя, как этому юнцу удалось провести человека, о проницательности которого в Охранном отделении ходили легенды.
На секунду Вацлав даже усомнился в даре, которым наградил его Господь. Но нет, ход мыслей Мишки Ревякина он представлял себе сейчас вполне отчетливо. И с некоторой оторопью осознал, что конокрад не врет. Он действительно боится Студента, считая его существом иной породы. Невежество невежеством, но для подобных опасений должны быть веские основания. Ибо Мишка человек далеко не робкого десятка, оборвавший уже не одну человеческую жизнь. Видимо, Студент действительно обладает незаурядными способностями, если ему удалось обвести вокруг пальца Вацлава Радзинского, до сих пор легко угадывавшего чужие устремления и даже мысли.
Дар Вацлава обнаружился еще в детстве, но он не стал делиться своим открытием даже с родителями, уже тогда сообразив, что это знание, неведомым образом возникающее в сознании, дает ему власть над ближними и дальними. К тридцати годам он научился в совершенстве владеть своим даром, помогавшим ему и в частной жизни, и в карьере, а вот сегодня он попал впросак самым нелепым и дурацким образом.
– А я думал, ваше благородие, что вы меня кокнете, как того унтера.
– Ну и дурак, – усмехнулся Радзинский. – Костенко был службист, его доносу поверили бы. А тебя никто слушать не будет, что бы ты ни плел по моему адресу.
– Да уж, – легко согласился Ревякин, вынимая руку из кармана. – Кто я – и кто вы, ваше благородие!
– Здесь пятьсот рублей, Миша. – Радзинский бросил на стол несколько мятых бумажек. – А у Студента на руках два миллиона ассигнациями. Ты получишь двадцать процентов, если сумеешь их найти. Никуда эти сволочи от нас не денутся.
– А сколько это будет – двадцать процентов?
– Четыреста тысяч рублей.
– Я же сопьюсь, ваше благородие, – присвистнул Ревякин. – Мне и ста тысяч хватит.
– Ценю твою скромность, Миша. И помни, за мной не пропадет.
Экс наделал много шума. Говорят, даже государь выразил по этому поводу крайнюю степень неудовольствия. Были задействованы все структуры, имеющие отношение к сыскному делу, но результат оказался нулевым. Даже Радзинский, который буквально землю носом рыл, удостоился устного выговора от начальства. Отставки не заставили себя ждать, но коснулись они только высшего эшелона, а в средних и нижних звеньях эту бурю, вызванную монаршим гневом, даже не заметили.
Вацлав Радзинский был, разумеется, вне подозрений. К сожалению, вне подозрений оказался и студент юридического факультета Петербургского университета Владимир Фомич Воронин, посещавший лекции знаменитых профессоров с завидной регулярностью. И этим дело не ограничилось. Студент как ни в чем не бывало явился в назначенный срок на конспиративную квартиру за жалованьем, причитающимся ему за верную службу царю и Отечеству.
У Радзинского даже глаза на лоб полезли, когда он увидел этого наглеца на пороге.
– Центральный комитет РСДРП(б) объявляет вам, Вацлав Янович, благодарность за проделанную работу и выражает надежду, что наше сотрудничество будет столь же успешным и впредь.
Радзинский положил ладонь на рукоять револьвера, но выстрелить не сумел. Рука словно налилась свинцом, а ноги отнялись. Этот человек бесспорно обладал даром гипноза, но Вацлав понял это слишком поздно, когда его оружие уже перекочевало в руки Студента.
– Зачем же так нервничать, Вацлав Янович, – укоризненно покачал головой Воронин. – Я ведь пришел с выгодным для вас предложением. Мы оплатим ваши долги, а вы снабдите нас информацией о провокаторах, засланных Охранкой в наши ряды.
– А если я откажусь?
– Тогда о вашем активном участии в эксе станет известно в Охранном отделении.
– У вас нет свидетелей, – попробовал увернуться от жестких объятий Студента Вацлав.
– А Мишка Ревякин? – напомнил Воронин. – Конечно, большой веры конокраду нет, но только не в данных обстоятельствах. Вы, Вацлав Янович, были одним из немногих, кто знал и время перемещения денежных средств, и маршрут движения кареты. Два миллиона – это большая сумма.
Радзинский проанализировал ситуацию, душевных сил на это хватило. Оправдаться будет крайне сложно, но если даже каким-то чудом он выйдет из-под следствия с незапятнанной репутацией, его добьют кредиторы. Впервые в жизни ротмистр столкнулся с человеком, превосходящим его если не умом, то силой духа. Но борьба еще не окончена, и, надо полагать, у него будет шанс посчитаться с господином Ворониным.
– Деньги при вас?
Студент выставил на стол саквояж и раскрыл его.
– Здесь триста пятьдесят тысяч рублей. Именно такую сумму вы задолжали кредиторам. Вы расточительный человек, Вацлав Янович. Надо жить скромнее. Мы не собираемся далее оплачивать ваши безумства. Имейте это в виду.
– Расписку писать?
– Разумеется. И составьте, пожалуйста, список ваших агентов. А также список тех агентов, о которых вы что-либо слышали.
– Но мне нужно время, чтобы заглянуть в бумаги.
– Бросьте, Вацлав Янович, у вас абсолютная память, и имена своих агентов вы помните наизусть. И не дай вам бог ошибиться, господин Радзинский.
Вацлав не стал рисковать и в течение короткого времени сдал всю свою агентурную сеть. Зато взамен получил другую, созданную Владимиром Ворониным. Ценность сведений, получаемых от этих агентов, была равна нулю. Зато им регулярно выплачивались поощрения из средств, выделяемых правительством Охранному отделению на борьбу с революционным подпольем. Суммы нельзя было назвать умопомрачительными, но тем не менее они были значительными и вполне могли скрасить жизнь ротмистра, нежданно-негаданно угодившего в капкан. К сожалению, эти деньги приходилось отдавать Студенту, который переправлял их на тайные счета своей партии.
Впоследствии Вацлав четырежды пытался устранить Студента, но, увы, тот непостижимым образом разгадывал хитроумные комбинации ротмистра, раз за разом отправляя на тот свет наемных убийц.
– Все, ваше благородие, – взмолился после четвертого провала Мишка Ревякин. – Больше никто со Студентом связываться не будет. Шутка сказать, сколько ребят он загубил. Рваный, Кыш, Слюнявый, Ястреб, Абраша… Последний вообще был виртуоз. Его Скрипачом еще называли. Иные так на струнах не играют, как он на чужих ребрах. Вчера Лютый свернул ему шею. Играючи. А у Абраши шея была как у быка, он пятаки гнул пальцами. Кочергу узлом завязывал. А этот придушил его как паршивого куренка.
– Какой еще Лютый? – нахмурился Вацлав.
– Так о Студенте речь, чтоб ему пусто было. А в его боевке сплошь мореевские ребята. Оборотни, ваше благородие.
Глава 17
ГИМНАЗИСТ
До 1915 года Вацлав Радзинский чувствовал на своей шее железные пальцы Студента. До тех самых пор, пока партия не отправила отчаянного боевика на фронт разлагать солдатские массы большевистской пропагандой. А в конце шестнадцатого года ротмистру и вовсе крупно подфартило. Среди гимназистов, задержанных за антивоенную агитацию, оказался Василий Воронин, родной брат Студента. В эту минуту Вацлав почувствовал предвкушение реванша. При его огромном опыте и бесценном даре сломать семнадцатилетнего мальчишку труда не составило. Впрочем, Радзинский действовал крайне осторожно, ибо вскоре убедился, что отношения младшего брата к старшему далеко не однозначное. И возможно, поэтому Василий примкнул не к большевикам, а к эсерам.
– Скверно, юноша, – вздохнул Радзинский, глядя на младшего Воронина полными сочувствия глазами. – Время военное. Положение империи катастрофическое, а вина ваша очевидна. Расстреляют и вас, и ваших неразумных друзей.
– Я не боюсь, – вскинул Василий голову, заросшую светлыми волосами.
Нет, он боялся. Что, впрочем, и не удивительно. Но подростковый романтизм помогал ему справляться со страхом. Да и время наступало смутное. Радзинский предчувствовал приближение катастрофы. Василий, юноша далеко не глупый, вероятно, тоже. Почему бы в таком случае двум разумным людям не договориться.
– А вы что, сочувствуете революции? – вскинул Василий на ротмистра удивленные глаза.
– Нет, юноша, не сочувствую. По той простой причине, что не жду от нее ничего хорошего ни для себя, ни для Отечества. Но жертвовать для спасения империи жизнями зеленых мальчишек не хочу. Не спасет эта жертва ни царя-батюшку, ни его присных.
– Тогда отпустите нас.
– Так я бы отпустил, Василий Фомич, но это, увы, не в моей власти, – вздохнул Радзинский. – Кстати, вы в курсе, что ваш брат Владимир сотрудничал с Охранным отделением?
– Вы провокатор! – Василий побледнел и попытался вскочить на ноги.
– Сидите, юноша, сидите, – взмахом руки остановил его Радзинский. – Экий вы, право. У меня ведь бумаги есть. Вы почерк брата, надеюсь, хорошо знаете? Вот его согласие на сотрудничество, написанное собственноручно. Вот расписки о получении жалованья. Я ведь почему вами заинтересовался? Меня с вашим братом связывают годы совместной работы. Памятуя об этом, я и вас хочу спасти от смерти. А заодно и ваших глупых приятелей. Вы о них-то подумали, Василий Фомич? У них ведь отцы-матери есть. Для них смерть сыновей будет страшным ударом.
– Подлец, – процедил сквозь зубы гимназист. Радзинский на оскорбление не прореагировал, поскольку вовремя понял, что предназначено оно не ему.
– Это вы напрасно, Василий, – осуждающе покачал головой Радзинский. – Ваш брат – убежденный монархист. Вы ведь за свою идею боретесь, не стесняясь в средствах. Так почему же Владимир Фомич или я должны придерживаться джентльменского кодекса чести? Да и деньги ему были нужны не в последнюю очередь для вас. Лучше скажите спасибо брату, юноша. Ведь все эти годы он вас кормил, одевал, обувал. Еще и платил за ваше обучение. Вот она, человеческая благодарность.
– Чего вы от меня хотите, господин ротмистр?
– Ничего. Вы подписываете бумагу о сотрудничестве, и я вас отпускаю.
– Нет, – твердо сказал Василий.
– Глупо, юноша. Ведете себя как девственница перед брачной ночью. Смею вас уверить, в наших архивах хранятся автографы многих людей, коих вы считаете несгибаемыми революционерами. Могу показать.
– Не надо, – глухо отозвался Воронин.
– А зря, – осудил его Радзинский. – Это позволило бы вам более трезво взглянуть на краснобаев, которые подталкивают незрелых юнцов к бунту, несмотря на полное свое безверие и застарелый цинизм. Я отпустил бы вас без всякой подписи, просто из расположения к вашему брату, но я должен представить оправдательный документ начальству. Даю слово офицера, что уничтожу эту бумагу, как только надобность в ней отпадет.
– Почему я должен вам верить?
– Вы что же, думаете, будто я стану вас шантажировать? Начну выпытывать пароли и явки ваших вождей и активистов? Бедный юноша! Все это мне уже давно известно. Загляните в эту папочку. Я вам разрешаю. Вот пожалуйста, Войнаровский Владислав Сигизмундович, он же Сидоров Фрол Яковлевич, он же Козлов Ефим Петрович, он же… А впрочем, достаточно. Читайте сами. Вы юноша грамотный.
Гимназист довольно долго изучал предложенные ему бумаги, Радзинский успел выкурить за это время две папиросы и открыл форточку, чтобы проветрить помещение. В решении Василия он не сомневался. Гимназист пережил крушение иллюзий. И, надо отдать ему должное, пережил с достоинством. Крепкий, судя по всему, юноша. Такой действительно может быть полезен.
– Скажите, Василий Фомич, вы никаких странностей за своим братом не замечали?
Гимназист вскинул на ротмистра испуганные глаза и тут же их опустил.
– Это вы о чем?
– Да так, – неопределенно махнул рукой Радзинский, – ходили разные слухи. Ну спасибо вам, молодой человек, за понимание. Вы сняли огромный камень с моей души. Я бы себе никогда не простил, если бы с братом моего старого друга случилась крупная неприятность.
Пряча в карман бумажку, подписанную Василием Ворониным, ротмистр Радзинский и не подозревал, как скоро она ему понадобится. Революция, которую ждали все, грянула как гром среди ясного неба. Началось-то все с сущей ерунды, с бунта кухарок, вызванного задержкой подвоза хлеба в столицу. А закончилось отречением государя-императора. Точнее, не закончилось, а вступило в свою самую разрушительную фазу. Вацлав Янович и не предполагал тогда, что эта фаза закончится для него в 1920 году, когда ему придется уносить ноги из страны, служению которой он отдал без малого пятнадцать лет. Радзинского нисколько не удивило, что первым делом революционные массы спалили архивы Охранного отделения. Этими массами руководили люди, лично заинтересованные в том, чтобы собранные там сведения не испортили бы их репутацию признанных борцов с режимом. К сожалению, Вацлав знал многих из этих борцов лично. А потому за его жизнь в бунтарском феврале семнадцатого года никто не дал бы и медной копейки. Именно в этот критический для себя момент он вспомнил о Василии Воронине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
На секунду Вацлав даже усомнился в даре, которым наградил его Господь. Но нет, ход мыслей Мишки Ревякина он представлял себе сейчас вполне отчетливо. И с некоторой оторопью осознал, что конокрад не врет. Он действительно боится Студента, считая его существом иной породы. Невежество невежеством, но для подобных опасений должны быть веские основания. Ибо Мишка человек далеко не робкого десятка, оборвавший уже не одну человеческую жизнь. Видимо, Студент действительно обладает незаурядными способностями, если ему удалось обвести вокруг пальца Вацлава Радзинского, до сих пор легко угадывавшего чужие устремления и даже мысли.
Дар Вацлава обнаружился еще в детстве, но он не стал делиться своим открытием даже с родителями, уже тогда сообразив, что это знание, неведомым образом возникающее в сознании, дает ему власть над ближними и дальними. К тридцати годам он научился в совершенстве владеть своим даром, помогавшим ему и в частной жизни, и в карьере, а вот сегодня он попал впросак самым нелепым и дурацким образом.
– А я думал, ваше благородие, что вы меня кокнете, как того унтера.
– Ну и дурак, – усмехнулся Радзинский. – Костенко был службист, его доносу поверили бы. А тебя никто слушать не будет, что бы ты ни плел по моему адресу.
– Да уж, – легко согласился Ревякин, вынимая руку из кармана. – Кто я – и кто вы, ваше благородие!
– Здесь пятьсот рублей, Миша. – Радзинский бросил на стол несколько мятых бумажек. – А у Студента на руках два миллиона ассигнациями. Ты получишь двадцать процентов, если сумеешь их найти. Никуда эти сволочи от нас не денутся.
– А сколько это будет – двадцать процентов?
– Четыреста тысяч рублей.
– Я же сопьюсь, ваше благородие, – присвистнул Ревякин. – Мне и ста тысяч хватит.
– Ценю твою скромность, Миша. И помни, за мной не пропадет.
Экс наделал много шума. Говорят, даже государь выразил по этому поводу крайнюю степень неудовольствия. Были задействованы все структуры, имеющие отношение к сыскному делу, но результат оказался нулевым. Даже Радзинский, который буквально землю носом рыл, удостоился устного выговора от начальства. Отставки не заставили себя ждать, но коснулись они только высшего эшелона, а в средних и нижних звеньях эту бурю, вызванную монаршим гневом, даже не заметили.
Вацлав Радзинский был, разумеется, вне подозрений. К сожалению, вне подозрений оказался и студент юридического факультета Петербургского университета Владимир Фомич Воронин, посещавший лекции знаменитых профессоров с завидной регулярностью. И этим дело не ограничилось. Студент как ни в чем не бывало явился в назначенный срок на конспиративную квартиру за жалованьем, причитающимся ему за верную службу царю и Отечеству.
У Радзинского даже глаза на лоб полезли, когда он увидел этого наглеца на пороге.
– Центральный комитет РСДРП(б) объявляет вам, Вацлав Янович, благодарность за проделанную работу и выражает надежду, что наше сотрудничество будет столь же успешным и впредь.
Радзинский положил ладонь на рукоять револьвера, но выстрелить не сумел. Рука словно налилась свинцом, а ноги отнялись. Этот человек бесспорно обладал даром гипноза, но Вацлав понял это слишком поздно, когда его оружие уже перекочевало в руки Студента.
– Зачем же так нервничать, Вацлав Янович, – укоризненно покачал головой Воронин. – Я ведь пришел с выгодным для вас предложением. Мы оплатим ваши долги, а вы снабдите нас информацией о провокаторах, засланных Охранкой в наши ряды.
– А если я откажусь?
– Тогда о вашем активном участии в эксе станет известно в Охранном отделении.
– У вас нет свидетелей, – попробовал увернуться от жестких объятий Студента Вацлав.
– А Мишка Ревякин? – напомнил Воронин. – Конечно, большой веры конокраду нет, но только не в данных обстоятельствах. Вы, Вацлав Янович, были одним из немногих, кто знал и время перемещения денежных средств, и маршрут движения кареты. Два миллиона – это большая сумма.
Радзинский проанализировал ситуацию, душевных сил на это хватило. Оправдаться будет крайне сложно, но если даже каким-то чудом он выйдет из-под следствия с незапятнанной репутацией, его добьют кредиторы. Впервые в жизни ротмистр столкнулся с человеком, превосходящим его если не умом, то силой духа. Но борьба еще не окончена, и, надо полагать, у него будет шанс посчитаться с господином Ворониным.
– Деньги при вас?
Студент выставил на стол саквояж и раскрыл его.
– Здесь триста пятьдесят тысяч рублей. Именно такую сумму вы задолжали кредиторам. Вы расточительный человек, Вацлав Янович. Надо жить скромнее. Мы не собираемся далее оплачивать ваши безумства. Имейте это в виду.
– Расписку писать?
– Разумеется. И составьте, пожалуйста, список ваших агентов. А также список тех агентов, о которых вы что-либо слышали.
– Но мне нужно время, чтобы заглянуть в бумаги.
– Бросьте, Вацлав Янович, у вас абсолютная память, и имена своих агентов вы помните наизусть. И не дай вам бог ошибиться, господин Радзинский.
Вацлав не стал рисковать и в течение короткого времени сдал всю свою агентурную сеть. Зато взамен получил другую, созданную Владимиром Ворониным. Ценность сведений, получаемых от этих агентов, была равна нулю. Зато им регулярно выплачивались поощрения из средств, выделяемых правительством Охранному отделению на борьбу с революционным подпольем. Суммы нельзя было назвать умопомрачительными, но тем не менее они были значительными и вполне могли скрасить жизнь ротмистра, нежданно-негаданно угодившего в капкан. К сожалению, эти деньги приходилось отдавать Студенту, который переправлял их на тайные счета своей партии.
Впоследствии Вацлав четырежды пытался устранить Студента, но, увы, тот непостижимым образом разгадывал хитроумные комбинации ротмистра, раз за разом отправляя на тот свет наемных убийц.
– Все, ваше благородие, – взмолился после четвертого провала Мишка Ревякин. – Больше никто со Студентом связываться не будет. Шутка сказать, сколько ребят он загубил. Рваный, Кыш, Слюнявый, Ястреб, Абраша… Последний вообще был виртуоз. Его Скрипачом еще называли. Иные так на струнах не играют, как он на чужих ребрах. Вчера Лютый свернул ему шею. Играючи. А у Абраши шея была как у быка, он пятаки гнул пальцами. Кочергу узлом завязывал. А этот придушил его как паршивого куренка.
– Какой еще Лютый? – нахмурился Вацлав.
– Так о Студенте речь, чтоб ему пусто было. А в его боевке сплошь мореевские ребята. Оборотни, ваше благородие.
Глава 17
ГИМНАЗИСТ
До 1915 года Вацлав Радзинский чувствовал на своей шее железные пальцы Студента. До тех самых пор, пока партия не отправила отчаянного боевика на фронт разлагать солдатские массы большевистской пропагандой. А в конце шестнадцатого года ротмистру и вовсе крупно подфартило. Среди гимназистов, задержанных за антивоенную агитацию, оказался Василий Воронин, родной брат Студента. В эту минуту Вацлав почувствовал предвкушение реванша. При его огромном опыте и бесценном даре сломать семнадцатилетнего мальчишку труда не составило. Впрочем, Радзинский действовал крайне осторожно, ибо вскоре убедился, что отношения младшего брата к старшему далеко не однозначное. И возможно, поэтому Василий примкнул не к большевикам, а к эсерам.
– Скверно, юноша, – вздохнул Радзинский, глядя на младшего Воронина полными сочувствия глазами. – Время военное. Положение империи катастрофическое, а вина ваша очевидна. Расстреляют и вас, и ваших неразумных друзей.
– Я не боюсь, – вскинул Василий голову, заросшую светлыми волосами.
Нет, он боялся. Что, впрочем, и не удивительно. Но подростковый романтизм помогал ему справляться со страхом. Да и время наступало смутное. Радзинский предчувствовал приближение катастрофы. Василий, юноша далеко не глупый, вероятно, тоже. Почему бы в таком случае двум разумным людям не договориться.
– А вы что, сочувствуете революции? – вскинул Василий на ротмистра удивленные глаза.
– Нет, юноша, не сочувствую. По той простой причине, что не жду от нее ничего хорошего ни для себя, ни для Отечества. Но жертвовать для спасения империи жизнями зеленых мальчишек не хочу. Не спасет эта жертва ни царя-батюшку, ни его присных.
– Тогда отпустите нас.
– Так я бы отпустил, Василий Фомич, но это, увы, не в моей власти, – вздохнул Радзинский. – Кстати, вы в курсе, что ваш брат Владимир сотрудничал с Охранным отделением?
– Вы провокатор! – Василий побледнел и попытался вскочить на ноги.
– Сидите, юноша, сидите, – взмахом руки остановил его Радзинский. – Экий вы, право. У меня ведь бумаги есть. Вы почерк брата, надеюсь, хорошо знаете? Вот его согласие на сотрудничество, написанное собственноручно. Вот расписки о получении жалованья. Я ведь почему вами заинтересовался? Меня с вашим братом связывают годы совместной работы. Памятуя об этом, я и вас хочу спасти от смерти. А заодно и ваших глупых приятелей. Вы о них-то подумали, Василий Фомич? У них ведь отцы-матери есть. Для них смерть сыновей будет страшным ударом.
– Подлец, – процедил сквозь зубы гимназист. Радзинский на оскорбление не прореагировал, поскольку вовремя понял, что предназначено оно не ему.
– Это вы напрасно, Василий, – осуждающе покачал головой Радзинский. – Ваш брат – убежденный монархист. Вы ведь за свою идею боретесь, не стесняясь в средствах. Так почему же Владимир Фомич или я должны придерживаться джентльменского кодекса чести? Да и деньги ему были нужны не в последнюю очередь для вас. Лучше скажите спасибо брату, юноша. Ведь все эти годы он вас кормил, одевал, обувал. Еще и платил за ваше обучение. Вот она, человеческая благодарность.
– Чего вы от меня хотите, господин ротмистр?
– Ничего. Вы подписываете бумагу о сотрудничестве, и я вас отпускаю.
– Нет, – твердо сказал Василий.
– Глупо, юноша. Ведете себя как девственница перед брачной ночью. Смею вас уверить, в наших архивах хранятся автографы многих людей, коих вы считаете несгибаемыми революционерами. Могу показать.
– Не надо, – глухо отозвался Воронин.
– А зря, – осудил его Радзинский. – Это позволило бы вам более трезво взглянуть на краснобаев, которые подталкивают незрелых юнцов к бунту, несмотря на полное свое безверие и застарелый цинизм. Я отпустил бы вас без всякой подписи, просто из расположения к вашему брату, но я должен представить оправдательный документ начальству. Даю слово офицера, что уничтожу эту бумагу, как только надобность в ней отпадет.
– Почему я должен вам верить?
– Вы что же, думаете, будто я стану вас шантажировать? Начну выпытывать пароли и явки ваших вождей и активистов? Бедный юноша! Все это мне уже давно известно. Загляните в эту папочку. Я вам разрешаю. Вот пожалуйста, Войнаровский Владислав Сигизмундович, он же Сидоров Фрол Яковлевич, он же Козлов Ефим Петрович, он же… А впрочем, достаточно. Читайте сами. Вы юноша грамотный.
Гимназист довольно долго изучал предложенные ему бумаги, Радзинский успел выкурить за это время две папиросы и открыл форточку, чтобы проветрить помещение. В решении Василия он не сомневался. Гимназист пережил крушение иллюзий. И, надо отдать ему должное, пережил с достоинством. Крепкий, судя по всему, юноша. Такой действительно может быть полезен.
– Скажите, Василий Фомич, вы никаких странностей за своим братом не замечали?
Гимназист вскинул на ротмистра испуганные глаза и тут же их опустил.
– Это вы о чем?
– Да так, – неопределенно махнул рукой Радзинский, – ходили разные слухи. Ну спасибо вам, молодой человек, за понимание. Вы сняли огромный камень с моей души. Я бы себе никогда не простил, если бы с братом моего старого друга случилась крупная неприятность.
Пряча в карман бумажку, подписанную Василием Ворониным, ротмистр Радзинский и не подозревал, как скоро она ему понадобится. Революция, которую ждали все, грянула как гром среди ясного неба. Началось-то все с сущей ерунды, с бунта кухарок, вызванного задержкой подвоза хлеба в столицу. А закончилось отречением государя-императора. Точнее, не закончилось, а вступило в свою самую разрушительную фазу. Вацлав Янович и не предполагал тогда, что эта фаза закончится для него в 1920 году, когда ему придется уносить ноги из страны, служению которой он отдал без малого пятнадцать лет. Радзинского нисколько не удивило, что первым делом революционные массы спалили архивы Охранного отделения. Этими массами руководили люди, лично заинтересованные в том, чтобы собранные там сведения не испортили бы их репутацию признанных борцов с режимом. К сожалению, Вацлав знал многих из этих борцов лично. А потому за его жизнь в бунтарском феврале семнадцатого года никто не дал бы и медной копейки. Именно в этот критический для себя момент он вспомнил о Василии Воронине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44