– Капитан Морозов, займитесь этим, – бросил через плечо Иванов.
– Есть, – бодро отозвался с заднего сиденья опер.
– Что еще?
– Я хочу знать, как погиб мой дед, Воронин Вадим Владимирович. Он похоронен в том самом Детмольде, где погиб Вацлав Радзинский. Кажется, еще жив один из участников тех событий, служивший под началом моего деда. Фамилия его Смирнов. И последнее: мой прадед служил в вашей Конторе. Я хочу знать, обладал ли он экстрасенсорными способностями.
– На последний вопрос я могу вам ответить уже сейчас – обладал. Причем эти способности он начал проявлять еще до революции. По имеющимся у нас сведениям, он состоял в так называемой боевке при РСДРП(б), которая боролась с засылаемыми в ряды партии провокаторами. Одно время он даже работал секретным сотрудником охранки, возможно, именно тогда и пересеклись их с Вацлавом Радзинским дороги.
– Странно, что его не расстреляли в тридцать седьмом – с такой-то биографией, – вздохнул Морозов.
– Сталин доверял Владимиру Воронину безгранично. Тот дважды устраивал ему побеги из ссылки. К сожалению, в наших архивах сохранились далеко не все сведения о деятельности Владимира Воронина, как в предреволюционную, так и в послереволюционную пору. Известно лишь, что Воронин часто бывал за границей, выполняя личные распоряжения Сталина. Обстоятельства его гибели неизвестны. По некоторым данным, он пропал без вести где-то в окрестностях деревни Световидовки, откуда была родом его мать. На его поиски была отправлена специальная группа, но никаких сведений они собрать не смогли.
Печальная история, что и говорить. До недавнего времени Воронин практически ничего не знал о своих предках и родственниках с отцовской стороны. Своего отца, Всеволода Воронина он практически не помнил. А мать не любила рассказывать о первом муже. Да Герман, собственно, и не приставал к ней с вопросами. Ему вполне хватало общения с отчимом, человеком, замечательным во всех отношениях. Кто же знал тогда, что наша связь с предками не прекращается даже после их смерти, а заложенная чуть ли не сто лет назад мина может рвануть в самый неподходящий момент?
Глава 16
СТУДЕНТ
Вацлав Радзинский умел читать чужие мысли. И это умение помогало ему практически безошибочно подбирать кадры. К чинам он не рвался. Его больше привлекала реальная власть и возможность творить историю собственными руками. В сущности, именно от Радзинского зависело, быть империи или не быть. А он, полуполяк-полунемец, принявший православие уже в достаточно зрелые годы, никак не мог решить, какой исход надвигающейся смуты выгоден лично ему. Впрочем, многие чины Охранного отделения также пребывали в мучительных раздумьях. Быть может, поэтому охранка все более срасталась с революционным подпольем, бездумно провоцируя нестойких людей на безумные выходки, чтобы потом использовать их революционный порыв в своих интересах.
… Этого студента он раскусил сразу. Молодого человека обуревала жажда деятельности. К сожалению, учеба в стенах университета не могла удовлетворить его жажду и страсть к приключениям. Если бы Радзинский не привлек Владимира Воронина к работе в Охранном отделении, тот обязательно спутался бы с эсерами. Именно социалисты-революционеры привечали людей, обуреваемых юношескими комплексами, и направляли их неуемную энергию на служение безумным идеям, в которые вожди партии, скорее всего, не верили. В России, конечно, возможно все, за исключением социализма. Похоже, вожди революционеров, по большей части окопавшиеся в эмиграции, начали это понимать. А потому от убийства царских чиновников стали переходить к откровенному грабежу. Это у них называлось экспроприацией экспроприаторов. Сначала к эксам прибегали только эсеры, но потом к ним присоединились и эсдеки.
Радзинский очень даже хорошо понимал вождей грядущей революции. Жизнь в благословенной Европе требовала немалых средств, а на пожертвования лиц, сочувствующих революционерам, много не пошикуешь. Как и на зарплату царского чиновника, впрочем. В последнее время Вацлав испытывал нехватку средств. Больших расходов требовала супруга, кроме того, Радзинский играл – и в последнее время, увы, неудачно. Чтобы расплатиться с долгами, ему потребовалось бы десять лет беспорочной службы на благо царю и Отечеству.
Сказать, что прежде он жил только на жалованье, – значит сказать неправду. Время от времени к нему в сети попадали богатые налимы, чьи отпрыски вообразили себя борцами за свободу, равенство и братство. Однако их идеалы испарялись при виде жандармского мундира, а перспектива провести остаток жизни на каторге и в ссылке повергала сынков и дочек богатых дядей в тихий ужас.
Радзинский всегда шел навстречу разумным людям, которые готовы были оплатить романтический порыв своих отпрысков купюрами. К сожалению, в данный момент Вацлаву требовалась слишком большая сумма, а на горизонте не просматривалось наивного юнца, который мог бы обеспечить ротмистру безгрешный доход. Революционный подъем пятого – седьмого годов сменился спадом. Это не могло не отразиться на благосостоянии сотрудников Охранного отделения. Нужно было принимать какие-то меры, дабы выйти из затруднительного положения. И Радзинский принял решение.
– Люди готовы?
– Да, – вскинул на ротмистра васильковые глаза Владимир Воронин. – Можете не сомневаться, Вацлав Янович, мы вас не подведем.
– Ты знаешь, Владимир, зачем нам нужны эти деньги?
– Разумеется, Вацлав Янович. Деньги нужны для работы. Слишком мало людей, согласных жертвовать собой на благо Отечества даром.
– Вот именно, – усмехнулся Радзинский. – Мы с тобой в этом ряду счастливое исключение. Тем не менее твоя работа будет оплачена. Ценных сотрудников надо поощрять.
– Я, разумеется, готов работать и даром, но от денег не откажусь. Двадцать процентов от экспроприированной суммы меня бы устроили.
– Ты становишься меркантильным, Владимир.
– Что делать, господин ротмистр. У меня на руках младший брат, и я должен обеспечить ему сносное существование.
– Речь идет о двух миллионах ассигнациями.
– Я понимаю, господин Радзинский, но и вы войдите в мое положение. Жизнь дорожает, а соблазнов становится все больше. К тому же риск слишком велик. Есть шанс угодить на каторгу – если не подстрелят конвойные.
– Хорошо. Я согласен.
Спорил Радзинский только для отвода глаз. У него были все основания полагать, что Владимиру Воронину экспроприированных денег не только не тратить, но и в руках не держать. Завтрашний день для этого рослого и широкоплечего молодца будет последним. Радзинский не собирался рисковать. В живых после экса должен остаться только один человек. И только этому человеку предстоит окончить свои дни в довольстве и покое.
Корнет Борейко сильно нервничал. Его абсолютно не волновало, за каким чертом казначейству понадобилось перевозить два миллиона рублей ассигнациями в Амурский банк, но он никак не мог взять в толк, почему охрану этих проклятых миллионов поручили именно ему. В конце концов, это дело полиции. В крайнем случае, могли бы вызвать казаков. Но при чем здесь, скажите на милость, драгуны? Успокаивало его только то, что путь карете предстояло проделать недолгий, всего несколько кварталов, да и людей в это солнечное утро на улицах столицы было с избытком. Борейко с неудовольствием покосился на довольно тяжелый железный ящик, стоящий посреди кареты, и едва сдержался, чтобы не пнуть его ногой. Сидевший напротив чиновник казначейства улыбнулся.
– Успокойтесь, корнет. Я уже шесть лет еженедельно отвожу деньги в банк – и жив, как видите. Смею вас уверить, два миллиона для нас небольшая сумма.
Сумма, может, и небольшая для привыкшей слюнявить купюры конторской крысы, но Борейко таких денег видеть еще не доводилось. Поручик выглянул в окно, где медленно трусили на сытых конях шестеро его драгун. Пока все вроде было в порядке. Двое впереди, двое по бокам и двое сзади. Прохожие, бредущие по тротуару, тоже не вызывали подозрений. Борейко откинулся назад и на всякий случай расстегнул кобуру. Штафирка в котелке чуть заметно улыбнулся. Поручик собрался было выругаться, но как раз в эту минуту с улицы донесся протяжный вопль:
– Горим!
– Кто горит? – подпрыгнул Борейко. – Какого черта!
– Дым впереди, ваше благородие, – склонился к окну драгун, ехавший справа.
В воздухе действительно запахло гарью. Борейко покосился на чиновника, но тот лишь пожал плечами. И на всякий случай извлек из внутреннего кармана небольшой револьвер. Карета остановилась столь неожиданно, что Борейко, качнувшийся вперед, больно ударился ногой об угол железного ящика.
– Что там еще? – спросил драгуна поручик.
– Бочка с водой, ваше благородие, – оскалил зубы конопатый всадник. – На пожар едут.
Борейко грязно выругался и пулей вылетел из кареты. Бочка с водой, которую влекли за собой две клячи, действительно застряла поперек дороги, зацепившись колесом за фонарный столб. Кучер кареты, с трудом сдерживая лошадей, поливал отборным матом четверых топорников в светлых робах и дурацких медных касках.
– А я что сделаю?! – орал на кучера пожарный. – Видишь – застряло!
– Застряло! Баграми оттяните колесо, мать вашу! – подсказал медным лбам один из драгун.
Топорники пустили в ход багры, но, увы, освободить телегу им так и не удалось.
– Помогите им! – крикнул своим драгунам Борейко.
Это была его ошибка, но осознал он ее только тогда, когда из-за бочки с водой в сторону кареты одна за другой полетели две гранаты. А следом зазвучали револьверные выстрелы. Борейко, оглушенный взрывами, оторопело наблюдал, как падают на мостовую его драгуны, и все пытался извлечь из кобуры наган, намертво там застрявший.
Вацлав Радзинский, сидевший в пролетке неподалеку от места происшествия, видел, как умело боевики Студента расправились с солдатами. Потом из кареты выскочил человек в штатском с револьвером в руке, но выстрелить ему не дали липовые пожарные.
Радзинский оглянулся на унтер-офицера Костенко, стоявшего в десяти шагах у дверей булочной. Костенко был в штатском, руки он держал в карманах пиджака. Именно ему предстояло перестрелять четверых боевиков, когда они перенесут ящик с деньгами в пролетку, где сидела дама в шикарном платье и шляпке под вуалью. Роль дамы пришлось играть самому Радзинскому, а за кучера у него был Мишка Ревякин, конокрад и сукин сын, по которому давно рыдала Сибирь. Вацлав расстегнул изящную сумочку и нащупал рукоять револьвера. Если Костенко не справится, надо будет стрелять самому. Впрочем, унтера в любом случае придется устранять. Водовозные клячи неожиданно сорвались с места и понеслись вдоль по улицы, чудом не зацепив пролетку. Радзинский выругался и оглянулся. Кони, раненные осколками гранат, продолжали биться на мостовой среди трупов несчастных драгун. Но боевиков возле кареты уже не было. Зато в соседней переулок, распугав немногочисленных зевак, сворачивал тарантас, невесть откуда взявшийся на месте преступления.
Вацлав хоть и не сразу, но сообразил, что вместе с тарантасом умчались в неведомую даль и ассигнации на сумму в два миллиона рублей. Грязно выругавшись, он выстрелил в лоб унтеру Костенко и крикнул в спину ошалевшему Ревякину:
– Гони!
Скрылись они с места происшествия без проблем, но никакой радости по этому поводу Радзинский не испытывал. Его просто трясло от бешенства. В себя он пришел уже на конспиративной квартире, где смог наконец сбросить с себя женские тряпки и переодеться в жандармский мундир. Ревякин с хитрой улыбочкой на тонких губах наблюдал за чудесными превращениями бравого ротмистра. Вацлав с трудом пересилил желание всадить ему в лоб горошину из железного стручка. Теперь, когда деньги столь неожиданно уплыли из его рук, Мишка нужен был ему живым.
– Нагрели нас, выходит, ваше высокоблагородие? – насмешливо спросил Ревякин.
– Выходит, нагрели, Миша, – скрипнул зубами Радзинский. – Но я этого сукина сына из-под земли достану. И ты мне в этом поможешь.
– Кабы он собачьим сыном был, ваше благородие, я бы с дорогой душой, – вздохнул Ревякин. – Но про Студента про меж наших ходят слухи, что оборотень он.
– Это я и без тебя знаю, – угрюмо усмехнулся Вацлав.
– Так я ведь в прямом смысле, ваше благородие. Мать его со Зверем нагуляла.
– С каким Зверем, Миша? – удивленно уставился на конокрада Радзинский. – Ты в своем уме?
– За что купил, ваше благородие, за то и продаю, – обиделся Ревякин. – Мне о нем Епиха рассказал.
– Какой еще Епиха?
– Епифан Белов. Есть в Питере такой карманник, ваше благородие. Они с матерью Студента из одной деревни.
Радзинский с изумлением выслушал пересказ байки неведомого ему карманника Епихи. Боже мой, какое чудовищное невежество. А ведь сожгли бы, пожалуй, несчастную девку, не появись в деревне земский врач. Вот только появился он там, судя по всему, на беду Вацлава Радзинского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44