На этих широтах стояла такая жара, а старое бордоское имело такой изысканный аромат…
И что же? Разве сонливость потерпевшего кораблекрушение была притворством? Тогда почему он не уснул в ожидании своего товарища, который, стараясь быть незамеченным, прошмыгнул к нему в каюту? И о чем они так долго и тихо беседуют?
Спустя некоторое время механик ушел, пряча под бушлатом увесистый пакет. Он пришел в помещение, где размещался старшинский состав, там находились боцманы, не занятые на вахте. Принесенный пакет содержал несколько бутылок ужасного пойла под названием бренди, столь высоко ценимого моряками всех стран и на всех географических широтах — от Полярного круга до экватора.
Бренди, которое, казалось бы, не стоило пить в такую жару, да еще и в такое позднее время, было встречено с радостью. Откуда? Это никого не заботило. Лишь бы отведать сей благословенный напиток. Если начальство позволяет себе пропустить рюмочку, почему бы подчиненным не взять с него пример? Ничего дурного в этом нет.
Естественно, принесенному механиком бренди воздали должное, и попойка продолжалась допоздна. Но вот что странно: слывший любителем не только табака, но и спиртного, механик всякий раз, подымая, как это бывает с алкоголиками, бережно, двумя руками железную кварту, торопился поднести ее под подбородок и незаметно опорожнить содержимое за ворот шерстяной рубахи. Такой оригинальный способ выпивать свидетельствовал о некотором недоверии к содержимому «божественной бутылки». Однако боцманам «Инда» не было нужды присматриваться к тому, каким образом напивается новый товарищ. Несмотря на разительное сходство с серной кислотой, бренди было напитком, без труда вливавшимся в их луженые глотки.
Точно так же, как недавно капитан и его первый помощник, боцманы, потребив свою порцию алкоголя, заснули. Правда, казалась странной скорость, с которой моряки захмелели. Думается, чтобы погрузить их в такой глубокий сон, требовалось подмешать в огненный напиток изрядную дозу снотворного. Автор этой смеси, безусловно, преуспел, ибо храп младшего командного состава соперничал с грохотом машины.
Делая вид, что хочет проветриться после попойки, механик незаметно пробрался на палубу, якобы случайно столкнулся с поваром-китайцем, взятым на борт в Буби-Айленде, тихо сказал ему несколько слов и вернулся на прежнее место.
Китаец, выполнявший на офицерском камбузе функции мойщика посуды, пользовался полной свободой передвижения и мог, ни у кого не вызывая никаких подозрений, появляться в любой части корабля. После встречи с механиком он тут же завернул на темени свою косицу, а потом, слегка покачиваясь, отправился в направлении лестницы, ведущей со спардека в отсеки, где обитали кули. У ее подножия он столкнулся с вахтенным, вооруженным короткой пикой в руке.
— Что ты здесь делаешь? — кинул он поваренку, хорошо видному в свете фонаря.
— Хоцу кулить опиум, — ответил тот.
— Ступай на палубу, здесь запрещено ходить.
— У меня нет опиум. Хоцю плосить товалищ.
— Нет мне дела ни до твоего опиума, ни до твоего товарища. Проваливай, да побыстрей!
— Лазлеши только луку плотянуть челез лешотка. Я кликну, и товалищ давай опиум.
Клянча таким образом, китаец подошел вплотную к вахтенному. Тот перехватил свою пику за середину древка, намереваясь ударить его, но так, чтобы не ранить, а лишь оттолкнуть.
Бедняга матрос дорого заплатил за то, что нарушил инструкцию, предписывающую без пощады заколоть каждого, кто попытается проникнуть ночью в помещение, отведенное кули. Он не успел даже подать сигнал тревоги. Гибким движением с трудно ожидаемой от такой комичной мартышки ловкостью китаец выхватил из-за пояса нож и бросился на вахтенного. Как молния, сверкнуло отточенное лезвие — кок одним движением перерезал вахтенному горло чуть ли не до самых шейных позвонков. Несчастный, не успев издать ни единого крика, ни единого стона, рухнул, обливаясь кровью.
Убийца хладнокровно, словно только что отрубил голову курице, оттащив труп под лестницу, вытерев лезвие о свою робу, заткнул нож за пояс, достал из кармана ключ, открыл тяжелую панель и тихо сказал несколько слов по-китайски.
Изнутри потянуло тошнотворным запахом грязи, свойственным китайским кули, и послышалось приглушенное бормотание. В проеме панели показалось несколько полуголых рабочих с лицами, искаженными страхом и изумлением. Вскоре целая группа нерешительно топталась под фонарем.
Китаец, совершивший все это, поспешил подобрать пику убитого, а затем погасил фонарь, от которого было мало проку — глаза затворников привыкли к темноте.
С момента короткой беседы между злодеем и механиком прошло всего минут пять. Подчиняясь заранее полученному приказу, соблюдая во всех подробностях разработанный план, кули бесшумно выскальзывали из отсеков и скучивались на твиндеке, с тем чтобы сразу захватить весь корабль. Человек сто уже вырвались из заточения, когда близ большого люка раздался крик:
— Тревога! Китайцы разбегаются!
Матросы, лежавшие на баке, все как один вскочили и, схватив оружие, приготовились дать решительный отпор неприятелю, ринувшемуся на штурм верхней палубы. Везде мелькали желтые лица, все такие же нелепые, но теперь искаженные гневом, ненавистью и внушавшие страх. Полуголые, блестящие от грязи и пота, тела то и дело сбивались в плотные группы столь многочисленные, что под их натиском не могли устоять ни панели, ни переборки, ни обшивка. Чуть ли не на ходу азиаты строили баррикады, чтобы иметь возможность укрыться за ними от града летящих в них снарядов.
До появления капитана и первого помощника вахтенный офицер, приказав застопорить машины, попытался пробиться в центр корабля, к той части экипажа, которая была отрезана из-за столь внезапного нападения. Но он не успел сделать ни одного выстрела, как прибежал разбуженный первый помощник, сжимая в руке оружие, и принял командование над личным составом. Вот уже более двухсот китайцев прорвались на нос.
— Огонь! — закричал офицер, разряжая всю обойму.
Яркие вспышки осветили палубу. Толпа, беспощадно осыпаемая градом свинца, с криками заметалась. К тому времени главный артиллерист поднял уже на ноги своих людей и провел их в конец нижней палубы — подкрепление для главного канонира и пулеметчиков.
Хоть китайцы и действовали со всей возможной быстротой, им не удалось освободить всех своих соотечественников — помещения были сконструированы так, что возможность действовать одновременно имели лишь малочисленные группы людей; коридоры были довольно узки и разгорожены решетками, равно как лестницы, ведущие на нижнюю палубу и из трюма на твиндек. Оба унтер-офицера получили подробные инструкции на случай бунта и сейчас спешно их выполняли.
Раздался оглушительный грохот, извергая ураган свинца, застрекотали карабины и пулеметы. Пули расплющивались о прутья решеток, сыпались рикошетом, отскакивая от щитов, крушили все — дерево, металл, человеческие тела. Густой дым медленно стал просачиваться в люки, еще немного, и задыхающиеся солдаты вынуждены будут прекратить стрельбу. Видя, что в ход пошло оружие, китайцы как одержимые, испуская ужасные крики, кидались на решетки, падали и, сбивая друг друга с ног, метались по коридору, пытаясь удрать.
Главный артиллерист, желая опустить и второй щит, обнаружил, что механизм не срабатывает — должно быть, его повредило автоматной очередью, а значит, они лишились действенного средства самозащиты. Корабельное начальство, переоценив прочность решеток, явно недооценило численности китайцев, при которой и двойная предосторожность не была бы лишней.
По правде говоря, на борту предвидели любые неожиданности, но не измену. В данном случае она была тем более неожиданной, что шла от людей, потерпевших кораблекрушение и радушно принятых на судне: с самого отплытия от Буби-Айленда к ним относились по-братски. Вот поэтому-то моряки «Инда» и были застигнуты врасплох; несмотря на их отвагу, хорошее вооружение и дисциплину, приходилось опасаться, что экипаж дрогнет перед численным превосходством захватчиков.
На палубе разыгралась ужасная битва. Вопя и гримасничая, гнусные уродцы, покрытые потом и кровью, укрылись за импровизированными баррикадами. Напрасно матросы открыли по ним ураганный огонь: почти все выстрелы не достигали цели благодаря дьявольской изворотливости и изобретательности желтолицых. Они пускали в дело и уголь из угольных бункеров, и ростры , и рангоутное дерево, и клетки для кур, и обломки вольеров для животных, и даже трупы своих соотечественников.
Раненые бесновались еще больше, чем здоровые, и, дешево ценя свою жизнь, из последних сил старались пробиться вперед или, переключая на себя внимание защитников корабля, дать продвинуться товарищам.
Так было сделано несколько атак. Палубу устилала, не считая тех, кто остался лежать в межпалубном пространстве, сотня трупов. Предположим, столько же было и раненых. В любом случае в живых оставалось еще никак не меньше четырехсот китайцев. То есть один против десяти. Моряки были лучше вооружены, но численное преимущество врага было огромно. И если — а этого стоило опасаться — китайцам надоест, что их отстреливают поодиночке, и они кинутся толпою, то даже автоматические карабины будут бессильны.
Вся эта сцена, так долго нами описываемая, длилась на самом деле всего несколько минут. Но за это время и капитан, и первый помощник стряхнули с себя странное оцепенение, охватившее их после ужина, и в мгновение ока заняли свои посты, среди людей, вооружившихся до их появления.
Старшинам и боцманам, хлебнувшим коварно отравленного бренди, увы, повезло меньше: бунтовщики захватили их сонными в кубрике и истребили с неслыханной жестокостью, вмиг изрубив в куски. К тому же в боцманском кубрике оказалось оружие: сабли, ружья, револьверы и патроны к ним. Завладев ими, кули достаточно метко ответили на огонь экипажа. Тогда-то капитан, боясь поражения, приказал дать сигнал бедствия — были запущены ракеты и дважды выстрелила пушка.
Пулеметные очереди пробили кровавую брешь в рядах нападавших, и они, скорее возбужденные, чем испуганные, ринулись на приступ, одним махом преодолев пространство между фок— и грот-мачтами. В это время стоявшие рядом капитан и первый помощник почти одновременно упали, сраженные один — пулей, посланной с правого борта, другой — с левого, но из точек, куда китайцы еще не добрались.
Наступила минута горестного и возмущенного оцепенения, затем те, кто слышал свист пуль и понял, откуда они были выпущены, закричали: «Измена! Измена!» В ответ раздалось еще два выстрела. Вахтенный офицер с пробитой грудью покатился по лесенке с капитанского мостика, второй лейтенант с простреленной головой рухнул на месте. Затем среди молчания, наступившего после такого ужасного побоища, загремел всем знакомый голос:
— Держитесь, друзья! Все офицеры перебиты! Корабль наш!
И злополучный капитан «Тагаля» с еще дымящимся карабином в руке вылез из-за служившего ему укрытием деревянного чана с водой, кинулся к бунтовщикам. Тотчас же к нему присоединился и его сообщник. Желтолицые их приветствовали бешеными криками. Разомкнув ряды, они живой изгородью окружили предателей, испуская вопли, слышные даже на борту «Годавери».
— Да, славное было дельце! — сказал бандит, снимая просмоленный чехол с передней пушки.
— Эге, тысяча чертей, она заряжена и готова стрелять! Отчего же не загорается эта штука? — Он указал в сторону, где были видны габаритные огни «Годавери». — Неужели меня надули?
Сноп огня, взмывший над судном капитана Кристиана, вызвал у захватчика радостный возглас:
— Вот и славно! Это всем диверсиям диверсия! Милейший капитан не станет искать с нами ссоры, ему будет чем заняться. Хорошо всюду иметь дружков. Придет время, и я расплачусь за эту услугу со славным парнем, который рисковал своей шкурой, чтоб зажечь на «Годавери» отменный фейерверк. А теперь — вперед! Спускайся к машине, парень!
Механик в сопровождении трех десятков негодяев кинулся в машинное отделение, где дышало металлическое чудовище, и, увидев главного механика, вдребезги разнес ему череп. Кочегаров порешили прямо возле топок, их заменили знакомые с кочегарным делом преступники, а сам механик занял место своей жертвы.
Сцена резни на палубе была недолгой, но леденящей кровь. Желтолицые, чью алчность изо дня в день, из часу в час разжигал с дьявольской хитростью капитан «Тагаля», как бурный поток хлынули на бедных защитников корабля; лишенные возможности защищаться, со всех сторон схваченные грубыми руками, они были повалены на землю, избиты, изрезаны, изрублены с холодной и изобретательной чисто китайской жестокостью.
— Отлично! — радовался бандит. — Разве же мы не у себя дома?
Громкое «ура!», которое испускает это человеческое отребье, перекрыло жалобные стоны умирающих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
И что же? Разве сонливость потерпевшего кораблекрушение была притворством? Тогда почему он не уснул в ожидании своего товарища, который, стараясь быть незамеченным, прошмыгнул к нему в каюту? И о чем они так долго и тихо беседуют?
Спустя некоторое время механик ушел, пряча под бушлатом увесистый пакет. Он пришел в помещение, где размещался старшинский состав, там находились боцманы, не занятые на вахте. Принесенный пакет содержал несколько бутылок ужасного пойла под названием бренди, столь высоко ценимого моряками всех стран и на всех географических широтах — от Полярного круга до экватора.
Бренди, которое, казалось бы, не стоило пить в такую жару, да еще и в такое позднее время, было встречено с радостью. Откуда? Это никого не заботило. Лишь бы отведать сей благословенный напиток. Если начальство позволяет себе пропустить рюмочку, почему бы подчиненным не взять с него пример? Ничего дурного в этом нет.
Естественно, принесенному механиком бренди воздали должное, и попойка продолжалась допоздна. Но вот что странно: слывший любителем не только табака, но и спиртного, механик всякий раз, подымая, как это бывает с алкоголиками, бережно, двумя руками железную кварту, торопился поднести ее под подбородок и незаметно опорожнить содержимое за ворот шерстяной рубахи. Такой оригинальный способ выпивать свидетельствовал о некотором недоверии к содержимому «божественной бутылки». Однако боцманам «Инда» не было нужды присматриваться к тому, каким образом напивается новый товарищ. Несмотря на разительное сходство с серной кислотой, бренди было напитком, без труда вливавшимся в их луженые глотки.
Точно так же, как недавно капитан и его первый помощник, боцманы, потребив свою порцию алкоголя, заснули. Правда, казалась странной скорость, с которой моряки захмелели. Думается, чтобы погрузить их в такой глубокий сон, требовалось подмешать в огненный напиток изрядную дозу снотворного. Автор этой смеси, безусловно, преуспел, ибо храп младшего командного состава соперничал с грохотом машины.
Делая вид, что хочет проветриться после попойки, механик незаметно пробрался на палубу, якобы случайно столкнулся с поваром-китайцем, взятым на борт в Буби-Айленде, тихо сказал ему несколько слов и вернулся на прежнее место.
Китаец, выполнявший на офицерском камбузе функции мойщика посуды, пользовался полной свободой передвижения и мог, ни у кого не вызывая никаких подозрений, появляться в любой части корабля. После встречи с механиком он тут же завернул на темени свою косицу, а потом, слегка покачиваясь, отправился в направлении лестницы, ведущей со спардека в отсеки, где обитали кули. У ее подножия он столкнулся с вахтенным, вооруженным короткой пикой в руке.
— Что ты здесь делаешь? — кинул он поваренку, хорошо видному в свете фонаря.
— Хоцу кулить опиум, — ответил тот.
— Ступай на палубу, здесь запрещено ходить.
— У меня нет опиум. Хоцю плосить товалищ.
— Нет мне дела ни до твоего опиума, ни до твоего товарища. Проваливай, да побыстрей!
— Лазлеши только луку плотянуть челез лешотка. Я кликну, и товалищ давай опиум.
Клянча таким образом, китаец подошел вплотную к вахтенному. Тот перехватил свою пику за середину древка, намереваясь ударить его, но так, чтобы не ранить, а лишь оттолкнуть.
Бедняга матрос дорого заплатил за то, что нарушил инструкцию, предписывающую без пощады заколоть каждого, кто попытается проникнуть ночью в помещение, отведенное кули. Он не успел даже подать сигнал тревоги. Гибким движением с трудно ожидаемой от такой комичной мартышки ловкостью китаец выхватил из-за пояса нож и бросился на вахтенного. Как молния, сверкнуло отточенное лезвие — кок одним движением перерезал вахтенному горло чуть ли не до самых шейных позвонков. Несчастный, не успев издать ни единого крика, ни единого стона, рухнул, обливаясь кровью.
Убийца хладнокровно, словно только что отрубил голову курице, оттащив труп под лестницу, вытерев лезвие о свою робу, заткнул нож за пояс, достал из кармана ключ, открыл тяжелую панель и тихо сказал несколько слов по-китайски.
Изнутри потянуло тошнотворным запахом грязи, свойственным китайским кули, и послышалось приглушенное бормотание. В проеме панели показалось несколько полуголых рабочих с лицами, искаженными страхом и изумлением. Вскоре целая группа нерешительно топталась под фонарем.
Китаец, совершивший все это, поспешил подобрать пику убитого, а затем погасил фонарь, от которого было мало проку — глаза затворников привыкли к темноте.
С момента короткой беседы между злодеем и механиком прошло всего минут пять. Подчиняясь заранее полученному приказу, соблюдая во всех подробностях разработанный план, кули бесшумно выскальзывали из отсеков и скучивались на твиндеке, с тем чтобы сразу захватить весь корабль. Человек сто уже вырвались из заточения, когда близ большого люка раздался крик:
— Тревога! Китайцы разбегаются!
Матросы, лежавшие на баке, все как один вскочили и, схватив оружие, приготовились дать решительный отпор неприятелю, ринувшемуся на штурм верхней палубы. Везде мелькали желтые лица, все такие же нелепые, но теперь искаженные гневом, ненавистью и внушавшие страх. Полуголые, блестящие от грязи и пота, тела то и дело сбивались в плотные группы столь многочисленные, что под их натиском не могли устоять ни панели, ни переборки, ни обшивка. Чуть ли не на ходу азиаты строили баррикады, чтобы иметь возможность укрыться за ними от града летящих в них снарядов.
До появления капитана и первого помощника вахтенный офицер, приказав застопорить машины, попытался пробиться в центр корабля, к той части экипажа, которая была отрезана из-за столь внезапного нападения. Но он не успел сделать ни одного выстрела, как прибежал разбуженный первый помощник, сжимая в руке оружие, и принял командование над личным составом. Вот уже более двухсот китайцев прорвались на нос.
— Огонь! — закричал офицер, разряжая всю обойму.
Яркие вспышки осветили палубу. Толпа, беспощадно осыпаемая градом свинца, с криками заметалась. К тому времени главный артиллерист поднял уже на ноги своих людей и провел их в конец нижней палубы — подкрепление для главного канонира и пулеметчиков.
Хоть китайцы и действовали со всей возможной быстротой, им не удалось освободить всех своих соотечественников — помещения были сконструированы так, что возможность действовать одновременно имели лишь малочисленные группы людей; коридоры были довольно узки и разгорожены решетками, равно как лестницы, ведущие на нижнюю палубу и из трюма на твиндек. Оба унтер-офицера получили подробные инструкции на случай бунта и сейчас спешно их выполняли.
Раздался оглушительный грохот, извергая ураган свинца, застрекотали карабины и пулеметы. Пули расплющивались о прутья решеток, сыпались рикошетом, отскакивая от щитов, крушили все — дерево, металл, человеческие тела. Густой дым медленно стал просачиваться в люки, еще немного, и задыхающиеся солдаты вынуждены будут прекратить стрельбу. Видя, что в ход пошло оружие, китайцы как одержимые, испуская ужасные крики, кидались на решетки, падали и, сбивая друг друга с ног, метались по коридору, пытаясь удрать.
Главный артиллерист, желая опустить и второй щит, обнаружил, что механизм не срабатывает — должно быть, его повредило автоматной очередью, а значит, они лишились действенного средства самозащиты. Корабельное начальство, переоценив прочность решеток, явно недооценило численности китайцев, при которой и двойная предосторожность не была бы лишней.
По правде говоря, на борту предвидели любые неожиданности, но не измену. В данном случае она была тем более неожиданной, что шла от людей, потерпевших кораблекрушение и радушно принятых на судне: с самого отплытия от Буби-Айленда к ним относились по-братски. Вот поэтому-то моряки «Инда» и были застигнуты врасплох; несмотря на их отвагу, хорошее вооружение и дисциплину, приходилось опасаться, что экипаж дрогнет перед численным превосходством захватчиков.
На палубе разыгралась ужасная битва. Вопя и гримасничая, гнусные уродцы, покрытые потом и кровью, укрылись за импровизированными баррикадами. Напрасно матросы открыли по ним ураганный огонь: почти все выстрелы не достигали цели благодаря дьявольской изворотливости и изобретательности желтолицых. Они пускали в дело и уголь из угольных бункеров, и ростры , и рангоутное дерево, и клетки для кур, и обломки вольеров для животных, и даже трупы своих соотечественников.
Раненые бесновались еще больше, чем здоровые, и, дешево ценя свою жизнь, из последних сил старались пробиться вперед или, переключая на себя внимание защитников корабля, дать продвинуться товарищам.
Так было сделано несколько атак. Палубу устилала, не считая тех, кто остался лежать в межпалубном пространстве, сотня трупов. Предположим, столько же было и раненых. В любом случае в живых оставалось еще никак не меньше четырехсот китайцев. То есть один против десяти. Моряки были лучше вооружены, но численное преимущество врага было огромно. И если — а этого стоило опасаться — китайцам надоест, что их отстреливают поодиночке, и они кинутся толпою, то даже автоматические карабины будут бессильны.
Вся эта сцена, так долго нами описываемая, длилась на самом деле всего несколько минут. Но за это время и капитан, и первый помощник стряхнули с себя странное оцепенение, охватившее их после ужина, и в мгновение ока заняли свои посты, среди людей, вооружившихся до их появления.
Старшинам и боцманам, хлебнувшим коварно отравленного бренди, увы, повезло меньше: бунтовщики захватили их сонными в кубрике и истребили с неслыханной жестокостью, вмиг изрубив в куски. К тому же в боцманском кубрике оказалось оружие: сабли, ружья, револьверы и патроны к ним. Завладев ими, кули достаточно метко ответили на огонь экипажа. Тогда-то капитан, боясь поражения, приказал дать сигнал бедствия — были запущены ракеты и дважды выстрелила пушка.
Пулеметные очереди пробили кровавую брешь в рядах нападавших, и они, скорее возбужденные, чем испуганные, ринулись на приступ, одним махом преодолев пространство между фок— и грот-мачтами. В это время стоявшие рядом капитан и первый помощник почти одновременно упали, сраженные один — пулей, посланной с правого борта, другой — с левого, но из точек, куда китайцы еще не добрались.
Наступила минута горестного и возмущенного оцепенения, затем те, кто слышал свист пуль и понял, откуда они были выпущены, закричали: «Измена! Измена!» В ответ раздалось еще два выстрела. Вахтенный офицер с пробитой грудью покатился по лесенке с капитанского мостика, второй лейтенант с простреленной головой рухнул на месте. Затем среди молчания, наступившего после такого ужасного побоища, загремел всем знакомый голос:
— Держитесь, друзья! Все офицеры перебиты! Корабль наш!
И злополучный капитан «Тагаля» с еще дымящимся карабином в руке вылез из-за служившего ему укрытием деревянного чана с водой, кинулся к бунтовщикам. Тотчас же к нему присоединился и его сообщник. Желтолицые их приветствовали бешеными криками. Разомкнув ряды, они живой изгородью окружили предателей, испуская вопли, слышные даже на борту «Годавери».
— Да, славное было дельце! — сказал бандит, снимая просмоленный чехол с передней пушки.
— Эге, тысяча чертей, она заряжена и готова стрелять! Отчего же не загорается эта штука? — Он указал в сторону, где были видны габаритные огни «Годавери». — Неужели меня надули?
Сноп огня, взмывший над судном капитана Кристиана, вызвал у захватчика радостный возглас:
— Вот и славно! Это всем диверсиям диверсия! Милейший капитан не станет искать с нами ссоры, ему будет чем заняться. Хорошо всюду иметь дружков. Придет время, и я расплачусь за эту услугу со славным парнем, который рисковал своей шкурой, чтоб зажечь на «Годавери» отменный фейерверк. А теперь — вперед! Спускайся к машине, парень!
Механик в сопровождении трех десятков негодяев кинулся в машинное отделение, где дышало металлическое чудовище, и, увидев главного механика, вдребезги разнес ему череп. Кочегаров порешили прямо возле топок, их заменили знакомые с кочегарным делом преступники, а сам механик занял место своей жертвы.
Сцена резни на палубе была недолгой, но леденящей кровь. Желтолицые, чью алчность изо дня в день, из часу в час разжигал с дьявольской хитростью капитан «Тагаля», как бурный поток хлынули на бедных защитников корабля; лишенные возможности защищаться, со всех сторон схваченные грубыми руками, они были повалены на землю, избиты, изрезаны, изрублены с холодной и изобретательной чисто китайской жестокостью.
— Отлично! — радовался бандит. — Разве же мы не у себя дома?
Громкое «ура!», которое испускает это человеческое отребье, перекрыло жалобные стоны умирающих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56