Каждый внутренне уверен в успехе. Однако душераздирающее волнение охватывает всех присутствующих, когда блоки начинают вращаться. Капитан покидает свой пост и подходит к машинам. Все идет хорошо. Вес возрастает. Трос зацеплен. Если бы не предыдущие срывы, каждый бы уже закричал громкое «ура!».
Операция продолжается при сосредоточенном молчании присутствующих, которое в сто раз красноречивее любых изъявлений беспокойства или надежды.
Проходит полчаса. Наступает темень. Электрические прожектора тотчас же заливают все ослепительным светом. Вынуто четыре тысячи метров… Четыре тысячи пятьсот… Пять тысяч!.. Пять тысяч двести!.. Громовое «ура!» раздается при виде трала, накрепко опутанного обрезанным тросом.
Капитан, чья выдержка не изменяет ему ни на мгновенье, чувствует, как кто-то душит его в яростных объятьях. Это ассистент-химик, единственный глаз которого увлажнен радостной слезой.
Итак, большая часть работы сделана; трал взят на борт, а трос «Крота» закреплен на пустой катушке, вставленной на место катушки с аварийным тросом. Не мешкая надо приступать к части более важной, а может быть, и самой трудной. Радоваться будем после.
Но какая новая катастрофа, еще страшнее прежней, угрожает несчастным узникам подводного снаряда! Стальной трос, методично наматываемый на катушку, кажется ничуть не тяжелее аварийного… А как же вес «Морского крота»?!
Капитан боится поверить. На смену взрыву радости приходит мрачное молчание. Кроме дыхания машины, не слышно ни звука. Вращение убыстряется. И через относительно короткое время, так как наматывание происходит без помех, над водой показывается второй конец кабеля. Он срезан так же тщательно, как и предыдущий.
Надрез, должно быть, был произведен совсем близко от прикрепленного к тросу «Крота», — длина троса по-прежнему составляет пять тысяч двести метров. На этот раз все действительно кончено. Спасение невозможно. Господин Синтез и его спутник окончательно погибли.
Убитый горем капитан Кристиан, приказав пришвартовать судно на прежнее место, передал командование первому помощнику. Затем, обезумевший, не способный ни мыслить, ни рассуждать, призывая смерть, он спустился к себе в каюту, бросился на койку и долгое время лежал в том изнеможении, которое сопутствует великим катастрофам.
— А я ведь поклялся ей, что за все отвечу головой… — пробормотал моряк в бреду. — Жизнью поклялся… Бедное дитя!.. Какое пробуждение ее ждет! Нет, у меня никогда не хватит смелости показаться ей на глаза… Жизнью клялся?.. Что ж, жизнью и отвечу! Так и будет. Мертвые ни за что не отвечают… Вот я и умру. — Кристиан бросил взгляд на револьвер, висящий среди коллекции оружия над диваном, быстрым движением снял его со стены и машинально глянул на хронометр, часы показывали двенадцать часов ночи. — Полночь!.. Уже полночь! Кошмар длился так долго, а я еще жив! Надо с этим кончать.
Капитан зарядил револьвер, приставил к виску, но тут дверь каюты тихо отворилась. Один из индусов-бхили господина Синтеза показался в свете лампы, освещающей приготовившегося к смерти честного офицера.
— Капитан, — сказал он на языке хинди, — Мэтр вас зовет.
— Что ж, пойдем, — пробормотал капитан про себя, — кошмар длится… Но это не надолго…
ГЛАВА 10
Сетования профессора зоологии. — Луч надежды. — Фотографирование опытных образцов. — Господин Синтез спокойно признает, что спасение невозможно. — Несколько цифр. — Закон Архимеда. — Приготовления. — Господин Синтез обедает. — Легче воды. — Вес троса. — «Морской крот» и привязанный воздушный шар. — Господин Синтез все предвидел. — «Крот» вверх ногами. — «Мы поднимаемся!» — Свет по правому борту. — Матрос в шлюпке привозит «штуковину». — Изумление вахтенного лейтенанта «Инда». — На «Анне». — Господин Синтез желает завтра продолжить поиски bathybius hceckelii .
Если бы господин Артур Роже-Адамс, профессор зоологии одного из наших самых прославленных университетов, подписывая контракт с господином Синтезом, мог предполагать, что экспедиция, пусть даже иногда, будет опасной, ему бы и в голову не пришло подвергать себя риску.
Наш профессор предвидел лишь тяготы длительного путешествия и обычные для всякого дальнего морского плавания приключения, сильно смягченные, кстати говоря, тем, что его корабль принадлежал к флотилии из четырех судов. Движимый некоторой долей научной любознательности, но в большей мере честолюбием и корыстью, он принял условия, предложенные ему стариком.
Если господин зоолог и хотел выведать парочку секретов, прославивших имя господина Синтеза, то еще больше желал по возвращении получить грандиозную рекламу, на которую так падка наша эпоха интервью и репортажей. Он видел, как его именем пестрят светские и научные газеты, как репортеры толпятся у него в прихожей, а хроникеры вымаливают несколько слов.
Господин Артур представлял себе, как неделями парижские, провинциальные и иностранные издания будут восхвалять господина Роже-Адамса, «отважного ученого», «неутомимого путешественника», «знаменитого профессора» и т. д. и т. д. Коллеги усохнут от зависти, маститые профессора окажутся просто-напросто старыми хрычами, а ректор, противный старец, надувшийся, когда речь зашла об отпуске, вынужден будет с ним считаться. Награды потекут рекой, продвижение по службе не заставит себя ждать. То есть он полной мерой получит и честь и выгоду. В особенности выгоду.
Так как, истый сын науки, господин Артур питал живейшую симпатию к благам мира сего, а господин Синтез обеспечивал ему такое содержание, какое и послу не снилось, салонный зоолог счел необходимым принять все условия контракта. Подумать только: за год одним махом стать знаменитым и составить себе состояние!.. И вот внезапно все это прекрасное построение рухнуло, пошли на глубину пяти километров все планы на будущее, да и сама жизнь честолюбца почти наверняка была непоправимо загублена. Какое горчайшее сожаление испытывал зоолог, какая тоска сжимала ему сердце с того момента, когда, едва дыша и заикаясь, он выдавил из себя эти слова:
— Трос оборвался! Мы погибли!
Оцепенев, как забитое животное, он не мог даже пошевелиться. Но мысль господина зоолога работала, будто при раздвоении личности; вся его жизнь прошла перед глазами, как головокружительно мелькающее перед объективом изображение.
Ранние годы ребенка, избалованного добрым, слабым и рассеянным отцом. Обучение в такой классической школе, чей режим не мешал отцу продолжать его баловать. Первые студенческие годы. Отцова лаборатория, где маленький Артур препарировал огромное количество устриц, улиток, земноводных…
Он вспоминал свои первые научные каламбуры, заставлявшие млеть от удовольствия почтенных папашиных сотрудников, пожилых, испытывающих слабость к этому факультетскому златоусту, господ в очках и с лысинами цвета сливочного масла. Затем первые экзамены на звание бакалавра , полученное в результате целого шквала белых шаров . Потом защита диссертации и легко одержанная победа над не представлявшими большой угрозы соперниками… Далее кафедра в провинции, чтение лекций в безукоризненном костюме ученого денди . Высший свет департамента, административные приемы, чиновники, над которыми господин зоолог возвышался благодаря всем своим ученым степеням и в которых изредка принимал благосклонное участие, словно гран-сеньор , снисходящий до простолюдинов, словно лауреат конкурсов — до учеников начальной школы. А мягчайшие, отделанные мольтоном комнатные туфли, а дорогие стеганые халаты, а вкусные блюда, приготовленные старой Катериной…
Господин Артур вспоминал памятные времена сессий, дни экзаменов, когда перед ним проходили вызывающие жалость вереницы студентов, чьи грубые ошибки давали молодому профессору пищу для веселья и он, сперва поупражнявшись в остроумии, журил их с величественным видом.
Как же прекрасна была жизнь! Легко представить себе состояние человека, находящегося в столь отчаянном положении и вынужденного прощаться с подобными радостями!
Тем временем господин Синтез попытался вывести коллегу из затянувшейся прострации .
То ли старик после своих таинственных переговоров с пандитом успокоился насчет судьбы своей внучки, то ли он черпал энергию и непонятную силу в своем недюжинном характере, но на его отрешенном лице не было и тени волнения. Видя, что его ласковые подбадривающие слова не оказывают воздействия, Мэтр переменил тон и резко окликнул своего спутника.
— Давайте займемся работой. Вы слышите меня, не так ли?
Но в ответ прозвучал лишь жалобный стон.
— Я не могу… Господин… Мэтр, помилосердствуйте…
— Здесь, как и везде, даже перед лицом смерти, вы обязаны мне подчиняться. Ваша подпись стоит под контрактом. Более того, вы дали мне честное слово.
— К чему эта бесплодная работа?
— То есть как это — к чему? Даже если у нас из-за ограниченного запаса воздуха остались считанные часы для работы, считаете ли вы напрасным вырвать у природы одну из ее тайн? Не должен ли настоящий ученый до последнего вдоха продолжать свое Великое Дело?
И так как зоолог, все такой же подавленный, не двинулся с места, неотрывно глядя на лампочку, казалось его гипнотизирующую, господин Синтез заговорил еще суровей:
— Значит, вы — трус? Вы непременно хотите заслужить мое презрение, презрение труженика? Потом, когда вы, как я надеюсь, вновь предадитесь всем тем низменным радостям, о которых сейчас так сожалеете, мое отношение к вам вряд ли изменится.
При этих словах «как я надеюсь» бедолага-профессор мигом преобразился. Не думая о том, какой смысл содержится в сказанном, не учитывая настоящее положение вещей и не смущаясь тем, что вот уже некоторое время он глядит на господина Синтеза как помешанный, господин Артур почувствовал, что энергия мало-помалу возвращается к нему.
— Значит, вы надеетесь, Мэтр, выбраться отсюда? — спросил он окрепшим голосом.
— Я не говорю «прощай» ни жизни, ни Великому Делу, — загадочно ответил господин Синтез.
Зоолог, благодаря быстрым перепадам, свойственным его малодушному характеру, раньше считавший господина Синтеза безумцем, хотя тот говорил разумные вещи, теперь счел проявлением совершенно здравого рассудка слова, казалось бы, наиболее абсурдные из всего, что когда-либо произносил старик. Верно и то, что это были слова надежды, а когда имеешь столько причин цепляться за жизнь, сколько их имел юный господин Артур, становишься не очень-то разборчивым в выборе аргументов. Итак, он посчитал своим долгом повиноваться.
Пока длились все эти беседы, пока происходили все эти события, монеры под микроскопом погибли. Растительная слизь высохла на хрустальной пластинке. В то же время их нынешний вид был не менее интересен, и препаратор, несмотря на нервную дрожь, продолжил опыты. Снова с помощью стеклянной палочки зоолог зачерпнул из пробирки воду, повторил описанную выше пробу и убедился в идентичности живой bathybius с той, которую он изучал, снова сфотографировал и стал молча ждать.
Старик, который вел себя так непринужденно, как будто находился в своей лаборатории, вслед за ассистентом приник глазом к окуляру микроскопа и, после долгого разглядывания представленного господином Артуром описания, знаком одобрил его точность и добавил:
— А теперь давайте побеседуем. Известно ли вам, что нам очень повезло, что трос не порвался на час позже?
Ответом ему была пантомима, могущая означать, — было бы лучше, если б он вообще не обрывался.
— К счастью, — продолжал господин Синтез, — «Морской крот» не успел обзавестись балластом в виде двух кубических метров воды. Если бы это случилось, мы с вами просто-напросто остались бы на этом месте в течение столетий.
— Значит, вы думаете, Мэтр, что нам не светит никакая помощь с поверхности? Разве не может капитан корабля попытаться для нашего спасения поднять со дна трос?
— О, не сомневайтесь в том, что славный и предприимчивый Кристиан сделает все возможное и невозможное, чтобы нас спасти. Но это ему не удастся.
— Но…
— Не перебивайте меня. Торопиться пока некуда, время терпит. Чтобы нас отсюда извлечь, надо перехватить кабель непосредственно на месте обрыва. И вот почему: только раскрученный во всю свою длину трос равен расстоянию, отделяющему нас от поверхности, то есть пяти тысячам двумстам метрам. Его можно поймать на середине, а схватить его за конец невозможно; ввиду своего значительного веса он выскользнет из любого приспособления, с помощью которого его будут пытаться «поймать на крючок».
Предположим все-таки, что с помощью аварийного троса, который заперт в трюме, капитану Кристиану удастся захватить наш кабель на середине. Он сможет поднять его на высоту двух тысяч пятисот метров, а затем невозможно будет преодолеть сопротивление, создаваемое весом «Крота». Гипотеза эта, заметьте, совершенно безосновательна, потому что подобное случается не чаще, чем раз на тысячу случаев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56