Хотя наверняка специально это не планирует).
— Хорошо, - устало сказала Ильгет, - наверное, я виновата. Конечно, хотелось бы знать, в чем именно… что я делала не так… мне ведь дальше жить, хотелось бы исправить свои ошибки.
— Ну что ты, - усмехнулся муж, - ты никогда не ошибаешься. Ты ведь у нас святая. Безгрешная. Вся такая правильная.
— Господи, Пита, ну что за глупости?
Безгрешная… святая… нож входит в человеческое тело с легким треском, и от запаха крови нестерпимо тошнит…
— Пита, я убивала людей. О чем ты говоришь…
— А я крестился, между прочим, - сообщил муж. Ильгет только теперь увидела на его шее цепочку с крестиком. И на миг забыла о своем горе. Это было так неожиданно, что Ильгет даже заулыбалась.
— Да ты что? Здорово! Ты молодец! Я рада…
— Ты не пускала меня к Богу.
Ильгет опустила глаза, подумав, что наверное, он прав. Конечно, сознательно она только и мечтала, чтобы он крестился. Но… ее присутствие действительно делало его хуже, чем он есть. Впрочем, так же, как ее - присутствие мужа. Питу ведь любят все… он такой милый, открытый, хороший… все, кроме самой Ильгет и ее друзей из ДС - но они все не совсем нормальные люди. Он действительно хороший, только не рядом с ней. И может быть, в каком-то смысле она действительно не пускала его к Богу… служила искушением.
— Ты даже и в этом относилась ко мне высокомерно… Ты ни разу не показала мне, как молиться. Ничем не делилась. Молиться меня научили другие люди.
— Да, но ты же сам… не хотел, - пролепетала Ильгет. Слезы снова полились. Пита был совершенно спокоен и говорил задумчиво, глядя вдаль, скрестив руки на груди.
— Разве ты когда-нибудь относилась ко мне, как к мужу? Разве ты хотя бы пыталась любить? Или уж, как сказано в Библии, хотя бы слушаться?
Ильгет сжалась. В ушах ее звенело…
"Разве ты посвящала все свои силы, время, себя - этой любви? Тогда что же это за любовь?
— Да… я не все посвящала…
— И даже сейчас ты все еще думаешь, что все-таки он виноват больше… но если ты постоянно думаешь о его вине, о своих обидах - о какой любви может идти речь?
— Но если у меня не хватает любви, что я должна сделать?
— Я же говорил тебе… ты и мне не хотела довериться до конца. Как и мужу. Ты ни за кем не способна идти до конца. Любить… Ты можешь только захватить человека в сеть и манипулировать им…"
— Да, Пита, - спина болела все сильнее, и это, как ни странно, помогало. Отвлекало от раздирающих душу обвинений, - Я виновата. Я недостаточно любила тебя… Прости меня…
— Знаешь, раньше я мог бы простить, - задумчиво ответил Пита, - мог бы. Но сейчас, боюсь, уже слишком поздно. Ты сожгла и уничтожила мою душу.
— Хорошо, тогда, - губы не слушались Ильгет, - тогда иди… иди, я ведь не держу тебя. Иди уже.
Пита не тронулся с места.
— Вот видишь, - горько сказал он, - ты выгоняешь меня.
— Нет… но ты же сам хотел уйти.
— Я уйду. Я не могу жить в одиночестве.
— Но почему…
— С тобой я всегда был одинок. Мне нужен человек рядом. Человек, который любил бы меня, интересовался бы мной…
Ильгет тупо смотрела в пол. Она, значит, не интересовалась. Да. Вдруг до нее дошло.
— Пита, - прошептала она, - у тебя есть другая женщина?
— Да, есть.
Дротик снова воткнулся в спину и стал проворачиваться, раздирая внутренности. Ильгет застонала и сжала зубы, пережидая боль.
— Тогда иди… что же ты… иди.
— Оставайся одна, - Пита шагнул к двери. Его слова доносились как сквозь пелену. Оглушающую густую пелену тумана, - оставайся одна, и может быть это заставит тебя задуматься. О своей жизни. О том, как ты живешь, как ты относишься к людям…
За окном стемнело, а Ильгет лежала все так же, без движения.
Больно. Просто невыносимо больно. Вот, наверное, про такое и говорят - "нести свой крест". Но Господи… это уж слишком.
Он ушел навсегда? У Питы другая женщина… вероятно, он ушел к ней.
Может быть, он еще вернется? Да, возможно и так. Они муж и жена. Пусть он поступает так, но ведь она-то, Ильгет, обещала. Она же сказала это перед алтарем. Она будет с ним до смерти. Даже если он - вот так. И он тоже обещал, раз он теперь крестился, то должен это понять. Он вернется. Эта мысль отдавала тоской и безысходностью. Клятва дана. От нее не уйти. Даже если она сейчас так невыносимо тяжела.
Ильгет ни о чем не могла думать. Она просто так лежала, в памяти всплывала то одна жестокая фраза Питы, то другая, и каждый раз шрам отзывался болью, и начали болеть точки от сагонских игл. Раз Пита так говорит, наверное, что-то есть в его словах? Ведь не может же быть, чтобы за этим ничего не стояло? Наверное, она действительно настолько плохая. Но разве она была высокомерной… может быть, так это выглядело?
Раздался звонок в дверь. Ильгет медленно поднялась. Ей не хотелось сейчас никого видеть… да и видок у нее - лицо все в слезных разводах, растрепанная, бледная. Может, просто не открывать? Но она уже подала рукой жест домашнему циллосу, дверь открылась. Ильгет шагнула в прихожую и попыталась собрать руками растрепанные волосы.
Она замерла. На пороге стоял Арнис.
В руке он держал небольшой букет темных роз.
— Иль, - прошептал он, с ужасом глядя на нее, - что с тобой?
— Ничего, - тихо сказала она, не двигаясь с места.
— Ты одна?
— Да.
Арнис помолчал, потом спросил тихо.
— Твой муж… ушел?
— Да…
— А… - сказал Арнис, - а я вот… хотел заскочить на минуту, цветы… это тебе.
— Ну заходи, - безжизненным голосом произнесла Ильгет.
Он шагнул в прихожую, протянул ей букет. Ильгет рассеянно взяла цветы, не зная, куда их деть, положила на тумбу.
— Иль, тебе плохо? - спросил он.
— Да, - так же ответила она.
— Я останусь… ладно? Ты не думай, я… просто не могу, когда ты плачешь.
— Оставайся.
Не все ли равно, подумала Ильгет. Конечно, это нехорошо, могут подумать, что… но ведь мы с Арнисом вовсе не собираемся заниматься чем-то таким. А что подумают - ну и пусть. Чего мне терять-то?
Она оторвалась от дверного косяка и покачнулась. Арнис придержал ее за плечи.
— Ты совсем расклеилась, маленькая, - сказал он озабоченно, - пойдем, я тебя уложу. Ты полежишь, поспишь, тебе станет легче. Рана болит?
— Ага. Не сильно.
— Может быть, тебе атен принять?
— Нет, не сильно болит, терпимо. Душа у меня болит…
— Да, понимаю. Ложись, Иль, - он довел ее до дивана, уложил. Ушел на минуту и вернулся с теплым одеялом, накрыл ее и закутал. Ильгет стало невыразимо приятно, и боль куда-то исчезла. Арнис присел рядом с ней на пол, погладил по голове.
— Так лучше? Ты пить хочешь? Или есть? Давай я тебе сделаю чего-нибудь… чайку, хочешь?
— Да, - сказала Ильгет, - только пить. И сам тоже поешь там…
— Да ты за меня не переживай, - Арнис вышел. Через некоторое время он вернулся с подносом. Вообще-то в доме была тележка-робот, но Ильгет забыла об этом. Арнис помог ей сесть, будто рана по-прежнему болела, и она сидела на диване, прихлебывая теплый чай. Потом Арнис снова уложил ее.
— Честно говоря, - сказал он, - только ты… это… в общем, я видел твоего мужа. Вышел на улицу и увидел. Случайно.
— Он был с женщиной, - полувопросительно произнесла Ильгет.
— Да. Ну я и подумал, а как ты там… одна… думал, если ничего, то я просто цветы подарю и уйду. Ну как сюрприз. А ты совсем тут расклеилась.
— Уже хорошо, Арнис. Спасибо тебе.
— Я посижу тут с тобой, хорошо?
Он снова сел рядом с ней на пол, положил руку поверх одеяла, сжав ладонью хрупкое плечо Ильгет.
— Все будет хорошо, Иль, - бормотал он, - мы выжили, это же самое главное. Мы выжили, мы на Квирине. Знаешь, я уже думал, что ты умрешь… Но тебя Бог сохранил. А это все ерунда. Не надо из-за этого плакать. Ты поспи, Иль… Поспи, а я вот тут рядом посижу и руку буду вот так держать. Ты хорошая, Ильгет, ты самая лучшая. Поверь мне. Спи, маленькая, а завтра все будет хорошо.
— Глава 8. В сторону весны.
На следующее утро Ильгет не сразу поняла, где находится. Она уже так привыкла к мерцанию аппаратуры медотсека, к жесткой функциональной кровати, но и на ее собственную кровать это никак не походило. Слишком мягко и уютно. Ах да, это же гостиная и ее диван, она лежит на диване, заботливо укрытая одеялом… И тотчас она вспомнила все, что произошло.
Больно уже не было. Пусто на душе. Яркий свет бил сквозь слегка тонированное окно, Ильгет села, утопив ноги в пушистом ковре. И увидела на низком столике знакомую черную вазу, а в ней - вчерашние розы.
Он и об этом подумал… с ума сойти можно.
Пошатываясь, Ильгет прошла в душ, сбросила платье (так и спала в нем), с наслаждением купалась в теплых сверкающих струях воды, наполненной то шампунем, то освежителем, давно уже такого кайфа не испытывала. Она вымыла и голову, потом постояла под горячими струями воздуха, растерлась бальзамом, обходя только область шрама, вышла из душа, чувствуя себя свежей и обновленной.
Потом она встала на колени и начала читать утренние молитвы. Сосредоточиться было трудно.
Что там сагон говорил?
Отчет она сдала. А вот всерьез задуматься о том разговоре у нее еще не было времени. А может быть, зря.
Ильгет перекрестилась. Подошла к окну.
Да, сагон всегда неправ. Но как знать, может быть, что-то и было в его словах? Ведь действительно - в чем-то она виновата. Разве можно сказать, что она любила мужа достаточно? Что думала только о нем? Как он там говорил - у тебя есть целый мир, мне недоступный. Да, и не один даже мир. ДС и друзья, а еще и ее романы… глупость эта. Может, не надо было об этом думать, а надо было всерьез посвятить свою жизнь только мужу. Ведь что толку, если ты хоть подвиг совершишь, а близкого человека доведешь до погибели…
Вчера она рыдала, ей было так больно - потому что жалко себя. Просто жалко. Обвинения казались такими жестокими, такими несправедливыми.
Сегодня не больно. Легко. Можно и подумать о жизни всерьез.
Разве есть что-то более важное, чем жизнь и душа живущего рядом, самого близкого человека? Почему она позволила себе пренебречь этим? Вот и наказание, вот и расплата.
Ей опять становилось тоскливо, душная вчерашняя мгла затягивала сердце.
И жить-то не хочется. Господи, сказала Ильгет, сколько можно? Как я мечтала умереть в свое время… и какая хорошая была бы смерть. За друзей. За истину. Почему же Ты не избавил меня тогда? А на Визаре? Вроде бы, и пустяковая рана, особенно по сравнению с тем, что было тогда на Ярне. Но я ведь уже думала, что все, наконец-то… И так спокойно было, так хорошо. Думала, вот сейчас боль кончится. Или в пещере с дэггером. А Ты каждый раз все вытаскиваешь меня, хотя казалось бы, так легко прикончить. Ну продвинулся бы этот дротик еще на пару сантиметров - и все. Или вторым бы в шею, сонную артерию бы пробило…
Я понимаю, что сейчас просить чуда - чтобы вот прямо сейчас, стоя здесь, в своем доме, в полном здоровье и безопасности я просто упала и умерла - это было бы уже совсем невероятно.
Но как это было бы замечательно…
Пустые, идиотские мысли. Уже понятно, что терпеть придется до конца, и никакого послабления в жизни не будет. Господь не сократит срок.
Надо лететь к отцу Маркусу. Может, он посоветует что-нибудь. Ильгет повернулась к монитору и вызвала номер священника.
Через два дня, поговорив с Дэцином, Ильгет уехала в горы, в монастырь святой Дары. Собаку она из питомника забрала в первый же день, но теперь Нока отправилась жить к Иволге.
Когда твое тело изранено, когда ты устал от боли, и вот оно - спасение, больничная мягкая до неощутимости кровать, лекарства, питье, заботливый уход - рана не прошла, ты все еще болен, но тебе многократно легче.
И вот так же сейчас легче стало душе Ильгет. Словно кто-то обезболил ее. Медленные, спокойно движущиеся фигуры монахинь, затянутых в черное. Сильный и сладкий запах медуницы над заросшими полудикими полянами. Тихое многоголосное пение в церкви, уже привычная статуэтка святой эдолийки Дары, старинная, из желтоватого меланита, с выпуклыми и почти живыми глазами, с завитками волос, выбившимися из-под покрова. Ильгет немного работала - монахини своими руками выращивали сад, содержали лошадей, в обслуживании обходились без механизмов. Все это были благочестивые упражнения, а настоящая работа дарит - в городе, в больнице и в детских группах, кроме того, монастырь ежегодно отправлял миссии на другие миры.
Ильгет мыла руками окна и полы в одном из зданий общины. Но работа была знакома с детства и даже приятна. И не так уж много было этой работы. Но четыре раза в день Ильгет вместе с монахинями ходила на службу, и однажды - к отшельнице, которая жила за пять километров от монастыря, отнести ей немного еды. Дорога среди мохнатых невысоких елей, среди сказочно изломанных голубых вершин, с четками в руках, была так же целительна, как служба в церкви.
Кроме того, Ильгет много молилась одна.
Она ничего не просила специально. Как будет - так и ладно. Ей уже начинало казаться, что пусть бы так и было всегда… А зачем вообще уезжать из монастыря? Ильгет никогда не представляла себе монашеского призвания. Да и кто ее примет, состоящую в венчанном браке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Хорошо, - устало сказала Ильгет, - наверное, я виновата. Конечно, хотелось бы знать, в чем именно… что я делала не так… мне ведь дальше жить, хотелось бы исправить свои ошибки.
— Ну что ты, - усмехнулся муж, - ты никогда не ошибаешься. Ты ведь у нас святая. Безгрешная. Вся такая правильная.
— Господи, Пита, ну что за глупости?
Безгрешная… святая… нож входит в человеческое тело с легким треском, и от запаха крови нестерпимо тошнит…
— Пита, я убивала людей. О чем ты говоришь…
— А я крестился, между прочим, - сообщил муж. Ильгет только теперь увидела на его шее цепочку с крестиком. И на миг забыла о своем горе. Это было так неожиданно, что Ильгет даже заулыбалась.
— Да ты что? Здорово! Ты молодец! Я рада…
— Ты не пускала меня к Богу.
Ильгет опустила глаза, подумав, что наверное, он прав. Конечно, сознательно она только и мечтала, чтобы он крестился. Но… ее присутствие действительно делало его хуже, чем он есть. Впрочем, так же, как ее - присутствие мужа. Питу ведь любят все… он такой милый, открытый, хороший… все, кроме самой Ильгет и ее друзей из ДС - но они все не совсем нормальные люди. Он действительно хороший, только не рядом с ней. И может быть, в каком-то смысле она действительно не пускала его к Богу… служила искушением.
— Ты даже и в этом относилась ко мне высокомерно… Ты ни разу не показала мне, как молиться. Ничем не делилась. Молиться меня научили другие люди.
— Да, но ты же сам… не хотел, - пролепетала Ильгет. Слезы снова полились. Пита был совершенно спокоен и говорил задумчиво, глядя вдаль, скрестив руки на груди.
— Разве ты когда-нибудь относилась ко мне, как к мужу? Разве ты хотя бы пыталась любить? Или уж, как сказано в Библии, хотя бы слушаться?
Ильгет сжалась. В ушах ее звенело…
"Разве ты посвящала все свои силы, время, себя - этой любви? Тогда что же это за любовь?
— Да… я не все посвящала…
— И даже сейчас ты все еще думаешь, что все-таки он виноват больше… но если ты постоянно думаешь о его вине, о своих обидах - о какой любви может идти речь?
— Но если у меня не хватает любви, что я должна сделать?
— Я же говорил тебе… ты и мне не хотела довериться до конца. Как и мужу. Ты ни за кем не способна идти до конца. Любить… Ты можешь только захватить человека в сеть и манипулировать им…"
— Да, Пита, - спина болела все сильнее, и это, как ни странно, помогало. Отвлекало от раздирающих душу обвинений, - Я виновата. Я недостаточно любила тебя… Прости меня…
— Знаешь, раньше я мог бы простить, - задумчиво ответил Пита, - мог бы. Но сейчас, боюсь, уже слишком поздно. Ты сожгла и уничтожила мою душу.
— Хорошо, тогда, - губы не слушались Ильгет, - тогда иди… иди, я ведь не держу тебя. Иди уже.
Пита не тронулся с места.
— Вот видишь, - горько сказал он, - ты выгоняешь меня.
— Нет… но ты же сам хотел уйти.
— Я уйду. Я не могу жить в одиночестве.
— Но почему…
— С тобой я всегда был одинок. Мне нужен человек рядом. Человек, который любил бы меня, интересовался бы мной…
Ильгет тупо смотрела в пол. Она, значит, не интересовалась. Да. Вдруг до нее дошло.
— Пита, - прошептала она, - у тебя есть другая женщина?
— Да, есть.
Дротик снова воткнулся в спину и стал проворачиваться, раздирая внутренности. Ильгет застонала и сжала зубы, пережидая боль.
— Тогда иди… что же ты… иди.
— Оставайся одна, - Пита шагнул к двери. Его слова доносились как сквозь пелену. Оглушающую густую пелену тумана, - оставайся одна, и может быть это заставит тебя задуматься. О своей жизни. О том, как ты живешь, как ты относишься к людям…
За окном стемнело, а Ильгет лежала все так же, без движения.
Больно. Просто невыносимо больно. Вот, наверное, про такое и говорят - "нести свой крест". Но Господи… это уж слишком.
Он ушел навсегда? У Питы другая женщина… вероятно, он ушел к ней.
Может быть, он еще вернется? Да, возможно и так. Они муж и жена. Пусть он поступает так, но ведь она-то, Ильгет, обещала. Она же сказала это перед алтарем. Она будет с ним до смерти. Даже если он - вот так. И он тоже обещал, раз он теперь крестился, то должен это понять. Он вернется. Эта мысль отдавала тоской и безысходностью. Клятва дана. От нее не уйти. Даже если она сейчас так невыносимо тяжела.
Ильгет ни о чем не могла думать. Она просто так лежала, в памяти всплывала то одна жестокая фраза Питы, то другая, и каждый раз шрам отзывался болью, и начали болеть точки от сагонских игл. Раз Пита так говорит, наверное, что-то есть в его словах? Ведь не может же быть, чтобы за этим ничего не стояло? Наверное, она действительно настолько плохая. Но разве она была высокомерной… может быть, так это выглядело?
Раздался звонок в дверь. Ильгет медленно поднялась. Ей не хотелось сейчас никого видеть… да и видок у нее - лицо все в слезных разводах, растрепанная, бледная. Может, просто не открывать? Но она уже подала рукой жест домашнему циллосу, дверь открылась. Ильгет шагнула в прихожую и попыталась собрать руками растрепанные волосы.
Она замерла. На пороге стоял Арнис.
В руке он держал небольшой букет темных роз.
— Иль, - прошептал он, с ужасом глядя на нее, - что с тобой?
— Ничего, - тихо сказала она, не двигаясь с места.
— Ты одна?
— Да.
Арнис помолчал, потом спросил тихо.
— Твой муж… ушел?
— Да…
— А… - сказал Арнис, - а я вот… хотел заскочить на минуту, цветы… это тебе.
— Ну заходи, - безжизненным голосом произнесла Ильгет.
Он шагнул в прихожую, протянул ей букет. Ильгет рассеянно взяла цветы, не зная, куда их деть, положила на тумбу.
— Иль, тебе плохо? - спросил он.
— Да, - так же ответила она.
— Я останусь… ладно? Ты не думай, я… просто не могу, когда ты плачешь.
— Оставайся.
Не все ли равно, подумала Ильгет. Конечно, это нехорошо, могут подумать, что… но ведь мы с Арнисом вовсе не собираемся заниматься чем-то таким. А что подумают - ну и пусть. Чего мне терять-то?
Она оторвалась от дверного косяка и покачнулась. Арнис придержал ее за плечи.
— Ты совсем расклеилась, маленькая, - сказал он озабоченно, - пойдем, я тебя уложу. Ты полежишь, поспишь, тебе станет легче. Рана болит?
— Ага. Не сильно.
— Может быть, тебе атен принять?
— Нет, не сильно болит, терпимо. Душа у меня болит…
— Да, понимаю. Ложись, Иль, - он довел ее до дивана, уложил. Ушел на минуту и вернулся с теплым одеялом, накрыл ее и закутал. Ильгет стало невыразимо приятно, и боль куда-то исчезла. Арнис присел рядом с ней на пол, погладил по голове.
— Так лучше? Ты пить хочешь? Или есть? Давай я тебе сделаю чего-нибудь… чайку, хочешь?
— Да, - сказала Ильгет, - только пить. И сам тоже поешь там…
— Да ты за меня не переживай, - Арнис вышел. Через некоторое время он вернулся с подносом. Вообще-то в доме была тележка-робот, но Ильгет забыла об этом. Арнис помог ей сесть, будто рана по-прежнему болела, и она сидела на диване, прихлебывая теплый чай. Потом Арнис снова уложил ее.
— Честно говоря, - сказал он, - только ты… это… в общем, я видел твоего мужа. Вышел на улицу и увидел. Случайно.
— Он был с женщиной, - полувопросительно произнесла Ильгет.
— Да. Ну я и подумал, а как ты там… одна… думал, если ничего, то я просто цветы подарю и уйду. Ну как сюрприз. А ты совсем тут расклеилась.
— Уже хорошо, Арнис. Спасибо тебе.
— Я посижу тут с тобой, хорошо?
Он снова сел рядом с ней на пол, положил руку поверх одеяла, сжав ладонью хрупкое плечо Ильгет.
— Все будет хорошо, Иль, - бормотал он, - мы выжили, это же самое главное. Мы выжили, мы на Квирине. Знаешь, я уже думал, что ты умрешь… Но тебя Бог сохранил. А это все ерунда. Не надо из-за этого плакать. Ты поспи, Иль… Поспи, а я вот тут рядом посижу и руку буду вот так держать. Ты хорошая, Ильгет, ты самая лучшая. Поверь мне. Спи, маленькая, а завтра все будет хорошо.
— Глава 8. В сторону весны.
На следующее утро Ильгет не сразу поняла, где находится. Она уже так привыкла к мерцанию аппаратуры медотсека, к жесткой функциональной кровати, но и на ее собственную кровать это никак не походило. Слишком мягко и уютно. Ах да, это же гостиная и ее диван, она лежит на диване, заботливо укрытая одеялом… И тотчас она вспомнила все, что произошло.
Больно уже не было. Пусто на душе. Яркий свет бил сквозь слегка тонированное окно, Ильгет села, утопив ноги в пушистом ковре. И увидела на низком столике знакомую черную вазу, а в ней - вчерашние розы.
Он и об этом подумал… с ума сойти можно.
Пошатываясь, Ильгет прошла в душ, сбросила платье (так и спала в нем), с наслаждением купалась в теплых сверкающих струях воды, наполненной то шампунем, то освежителем, давно уже такого кайфа не испытывала. Она вымыла и голову, потом постояла под горячими струями воздуха, растерлась бальзамом, обходя только область шрама, вышла из душа, чувствуя себя свежей и обновленной.
Потом она встала на колени и начала читать утренние молитвы. Сосредоточиться было трудно.
Что там сагон говорил?
Отчет она сдала. А вот всерьез задуматься о том разговоре у нее еще не было времени. А может быть, зря.
Ильгет перекрестилась. Подошла к окну.
Да, сагон всегда неправ. Но как знать, может быть, что-то и было в его словах? Ведь действительно - в чем-то она виновата. Разве можно сказать, что она любила мужа достаточно? Что думала только о нем? Как он там говорил - у тебя есть целый мир, мне недоступный. Да, и не один даже мир. ДС и друзья, а еще и ее романы… глупость эта. Может, не надо было об этом думать, а надо было всерьез посвятить свою жизнь только мужу. Ведь что толку, если ты хоть подвиг совершишь, а близкого человека доведешь до погибели…
Вчера она рыдала, ей было так больно - потому что жалко себя. Просто жалко. Обвинения казались такими жестокими, такими несправедливыми.
Сегодня не больно. Легко. Можно и подумать о жизни всерьез.
Разве есть что-то более важное, чем жизнь и душа живущего рядом, самого близкого человека? Почему она позволила себе пренебречь этим? Вот и наказание, вот и расплата.
Ей опять становилось тоскливо, душная вчерашняя мгла затягивала сердце.
И жить-то не хочется. Господи, сказала Ильгет, сколько можно? Как я мечтала умереть в свое время… и какая хорошая была бы смерть. За друзей. За истину. Почему же Ты не избавил меня тогда? А на Визаре? Вроде бы, и пустяковая рана, особенно по сравнению с тем, что было тогда на Ярне. Но я ведь уже думала, что все, наконец-то… И так спокойно было, так хорошо. Думала, вот сейчас боль кончится. Или в пещере с дэггером. А Ты каждый раз все вытаскиваешь меня, хотя казалось бы, так легко прикончить. Ну продвинулся бы этот дротик еще на пару сантиметров - и все. Или вторым бы в шею, сонную артерию бы пробило…
Я понимаю, что сейчас просить чуда - чтобы вот прямо сейчас, стоя здесь, в своем доме, в полном здоровье и безопасности я просто упала и умерла - это было бы уже совсем невероятно.
Но как это было бы замечательно…
Пустые, идиотские мысли. Уже понятно, что терпеть придется до конца, и никакого послабления в жизни не будет. Господь не сократит срок.
Надо лететь к отцу Маркусу. Может, он посоветует что-нибудь. Ильгет повернулась к монитору и вызвала номер священника.
Через два дня, поговорив с Дэцином, Ильгет уехала в горы, в монастырь святой Дары. Собаку она из питомника забрала в первый же день, но теперь Нока отправилась жить к Иволге.
Когда твое тело изранено, когда ты устал от боли, и вот оно - спасение, больничная мягкая до неощутимости кровать, лекарства, питье, заботливый уход - рана не прошла, ты все еще болен, но тебе многократно легче.
И вот так же сейчас легче стало душе Ильгет. Словно кто-то обезболил ее. Медленные, спокойно движущиеся фигуры монахинь, затянутых в черное. Сильный и сладкий запах медуницы над заросшими полудикими полянами. Тихое многоголосное пение в церкви, уже привычная статуэтка святой эдолийки Дары, старинная, из желтоватого меланита, с выпуклыми и почти живыми глазами, с завитками волос, выбившимися из-под покрова. Ильгет немного работала - монахини своими руками выращивали сад, содержали лошадей, в обслуживании обходились без механизмов. Все это были благочестивые упражнения, а настоящая работа дарит - в городе, в больнице и в детских группах, кроме того, монастырь ежегодно отправлял миссии на другие миры.
Ильгет мыла руками окна и полы в одном из зданий общины. Но работа была знакома с детства и даже приятна. И не так уж много было этой работы. Но четыре раза в день Ильгет вместе с монахинями ходила на службу, и однажды - к отшельнице, которая жила за пять километров от монастыря, отнести ей немного еды. Дорога среди мохнатых невысоких елей, среди сказочно изломанных голубых вершин, с четками в руках, была так же целительна, как служба в церкви.
Кроме того, Ильгет много молилась одна.
Она ничего не просила специально. Как будет - так и ладно. Ей уже начинало казаться, что пусть бы так и было всегда… А зачем вообще уезжать из монастыря? Ильгет никогда не представляла себе монашеского призвания. Да и кто ее примет, состоящую в венчанном браке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73