Воображаемый свет, освещавший его лицо, становился ярче и горячей. Теперь Том не сомневался, что не зря проделал свой путь через весь город. Он шагнул в сторону и увидел на запретной улице двухэтажный деревянный домик, выкрашенный сверху в темно-коричневый цвет, а снизу — в кремово-желтый.
Два дня назад Том сидел в гостиной в полосатом шезлонге и читал Жюля Верна. Он всегда находил успокоение в воображаемой, зато полной безопасности слов, собранных в предложения и абзацы. Слова стояли на месте и в то же время двигались, все время менялись, оставаясь всегда одинаковыми, открытыми для него. Это был выход, это была настоящая безопасность.
Вдруг раздавшийся снаружи звук заставил Тома вскочить с шезлонга — что-то с глухим звуком ударилось о стену дома. Затем он услышал голос, невнятно бормочущий ругательства.
— Мерзавец. Дерьмо собачье! — о стену ударился еще один камень.
Том быстро подбежал к окну, непроизвольно держа пальцем в книге то место, на котором закончил читать. На тротуаре напротив дома стоял, пошатываясь, коренастый мужчина с редеющими каштановыми волосами. У ног его лежал холщовый мешок, полный камней. Мужчина держал в каждой руке по булыжнику размером с бейсбольный мяч.
— Так поступить со мной! — вопил он. — Думаешь, с Уэнделлом Хазеком можно обращаться как с кучей дерьма?
Он резко повернулся и чуть было не упал. Потом опустил руки и согнул плечи, напоминая при этом обезьяну, и стал буравить глазами два дома, стоявшие напротив, — оба с высокими колоннами, круглыми башенками и двойными парапетами. Один из них, дом Джейкобсов, сейчас пустовал, так как мистер и миссис Джейкобс отправились на лето на континент. Другой дом занимал Леймон фон Хайлиц, загадочный и угрюмый пожилой джентльмен, вокруг которого витали отзвуки какого-то давнего скандала. Мистер фон Хайлиц всегда носил перчатки — светло-серые или лимонно-желтые, менял костюмы пять-шесть раз в день и никогда в жизни не работал ни одного дня. Он всегда быстро выскакивал на крыльцо, когда требовалось прогнать соседских мальчишек, которым пришло в голову наступить хотя бы на краешек его газона.
Нарушитель спокойствия кинул один из камней в дом фон Хайлица. Камень ударился о стену всего в нескольких дюймах от зарешеченного окна. Тому показалось, что фон Хайлиц вот-вот материализуется из воздуха, размахивая кулаком в серой лайковой перчатке.
Человек, стоявший внизу, мотнул вдруг головой, словно сгоняя муху, попятился назад и нагнулся за новым камнем, то ли забыв о том, который держал в левой руке, то ли посчитав, что одного недостаточно. Он засунул руку в холщовый мешок и стал шарить там, очевидно подыскивая булыжник подходящего размера. На мужчине были застиранные брюки и рубашка цвета хаки, расстегнутая до самого живота. Лицо и шея его были покрыты загаром, а живот — абсолютно белый. Нарушитель спокойствия потерял вдруг равновесие и упал, ударившись лицом о тротуар. Когда он сумел наконец подняться на колени, нижняя часть его лица была залита кровью. Теперь он смотрел на дом Тома. Мальчик испуганно отшатнулся от окна.
Дедушка Тома, Гленденнинг Апшоу, самая внушительная личность из всех, кого ему приходилось когда-либо видеть, одетый в неизменный черный костюм, прошел вниз по лестнице, не замечая внука, и захлопнул за собой входную дверь. Каким-то непонятным образом Том знал, что нарушитель спокойствия пришел именно к его дедушке и только он может разговаривать с этим человеком. Вскоре дедушка появился на улице и, опираясь на зонт, служивший ему тростью, пошел по мостовой туда, где стоял Уэнделл Хазек. Человек что-то прокричал дедушке, но тот ничего не ответил. Нарушитель спокойствия швырнул камень в розы, посаженные Глорией Пасмор, и снова упал как раз в тот самый момент, когда Гленденнинг Апшоу подошел к тротуару. К великому изумлению Тома, дедушка поднял человека с земли, стараясь не выпачкать костюм его кровью, и встряхнул, точно сломанную игрушку. Из окна наверху донеслись бессвязные крики матери Тома, но вдруг они резко смолкли, словно только сейчас Глория неожиданно поняла, что ее слышно на всю улицу. Отец Тома, Виктор Пасмор, спустился вниз, встал рядом с сыном у окна и стал спокойно смотреть на происходящее, не обращая внимания на сына. Том выскользнул из гостиной, все еще сжимая в руке «Путешествие к центру земли», пробежал по пустому коридору и вышел на улицу. Он боялся, что дедушка убил нарушителя спокойствия ножом дяди Генри, который всегда носил в кармане брюк.
Стояла обычная для этих мест июньская жара, температура достигала, должно быть, девяноста градусов. Том быстро пошел по тропинке к улице, и тут оба — нарушитель спокойствия и Гленденнинг Апшоу — удивленно посмотрели на него. Затем дедушка сделал Тому знак, чтобы он уходил отсюда, и отвернулся, а второй человек, Уэнделл Хазек, снова согнув плечи, продолжал в упор смотреть на мальчика. Дедушка Тома потянул его за собой, но тот вырвался.
— Ты ведь знаешь меня, — сказал он. — Или станешь делать вид, что это не так?
Гленденнинг Апшоу довел незнакомца до конца квартала, и оба они исчезли за поворотом. Том оглянулся на дом и увидел, что отец укоризненно покачивает головой. Из-за угла Истерн Шор-роуд и Ан Дай Блумен снова появился дедушка, задумчиво покусывающий на ходу нижнюю губу. Походка его была такой решительной, словно он только что отправил нарушителя спокойствия за пределы этого мира. Подняв глаза, он увидел Тома и слегка нахмурился.
Войдя в дом, Гленденнинг не произнес ни единого слова. Они с Виктором молча поднялись наверх, и как только за ними закрылась дверь спальни его матери, Том пробрался в кабинет, взял телефонный справочник Милл Уолк и листал его до тех пор, пока не нашел имя Уэнделла Хазека. Сверху слышны были громкие голоса. Тому удалось разобрать только одно слово, произнесенное дедушкой, — «наш». Или «нас»? Или «час»?
2
Том услышал вдруг звук, напоминающий крик животного, и уже через секунду усомнился, слышал ли он его на самом деле. Крик по-прежнему звучал у него в голове, но внутри, а не снаружи, потому что такой тихий звук вряд ли удалось бы расслышать за шумом и грохотом Калле Бурле.
Тому вдруг очень захотелось домой. И в самом деле, что он делает тут, в совершенно незнакомом районе? Уличное движение лишало его возможности попасть на другую сторону улицы. В те годы на Милл Уолк еще не было светофоров, а машины и другой транспорт тянулись в обе стороны, насколько мог видеть глаз. Чтобы перейти через улицу, Тому придется ждать, пока закончится час пик, а к тому времени наверняка уже почти стемнеет.
И тут он услышал настоящий, реальный звук, который окружал, словно мембрана, все звуки улицы. Крик растворился внутри себя самого и постепенно стих. Он напомнил Тому животное, которое, начав с хвоста, пожирает себя целиком.
Затем крик снова вернулся — он висел, словно розовое облако, над кварталом, простиравшимся за Калле Бурле. Облако вдруг рассыпалось на множество мелких точек, а потом превратилось в яркую нить, плывущую над крышами домов.
Засунув руки в карманы белых хлопчатобумажных брюк, Том двинулся в восточном направлении. Рубашка, прилипшая к спине, была вся в серых пятнах, оставшихся от молочных бутылок.
За домами на Калле Бурле проглядывала то здесь, то там запретная улица. Между двумя большими домами из красного кирпича он снова увидел желто-коричневое здание, а рядом — еще одно, поменьше, сложенное из необработанного известняка, между плитами которого виднелись серые полоски раствора. Том обнаружил, что стоит перед деревянным домом, разукрашенным подобно часам с кукушкой. Он пошел дальше, все время глядя в просветы между домами на соседнюю улицу. Теперь он разглядел довольно высокое двухэтажное здание с грязными стенами из бледно-желтого кирпича. Разбитое окно на первом этаже было заменено куском грязного картона. На секунду шум улицы затих за его спиной, и Том сумел расслышать клекот гуляющих во дворе здания кур.
Розовое облако плыло над крышами домов, то собираясь в шар, то вытягиваясь в тонкую линию.
За спиной снова загудели автомобили, зацокали по земле подковы, защелкали кнуты.
Том свернул в сторону, чтобы обойти угрюмое готическое здание с башенкой. Занавеска на одном из окон зашевелилась, и ему показалось, что оттуда выглядывает напоминающее череп лицо, обрамленное седыми волосами. Но человек тут же отошел от окна, превратившись в расплывчатое серое пятно.
Тонкие серые пальцы исчезли, и занавеска упала. Том подумал вдруг, хотя мысли не вполне успели сложиться в слова, что существует сейчас не в реальной жизни, а в каком-то ужасном, похожем на ночной кошмар мире, откуда необходимо выбраться как можно скорее, если он не хочет остаться в нем навсегда.
И тут снова раздался крик, и на этот раз у Тома не осталось никаких сомнений: он доносится с небольшой улочки, видневшейся за домами Калле Бурле.
Дойдя до конца квартала, он понял наконец, что слышит крики раненой собаки. Она выла и скулила одновременно, и над ней поднималось еще одно облако розового пара.
Странно, подумал Том, но крик собаки очень напоминает детский плач.
3
На углу Том остановился, чтобы взглянуть на название перпендикулярной Калле Бурле улицы. «Таунсенд» — было написано на табличке. Том совсем не знал этого района и даже не подозревал о существовании зеленой поляны с небольшой эстрадой, качелями, каруселями, раскидистыми зелеными деревьями и несколькими клетками с измученными животными, находившейся всего в полумиле от Калле Бурле. Водитель молочного фургона очень удивился бы, узнав, что кто-то из жителей Милл Уолк никогда не слышал о Парке Гете.
Том свернул за угол и увидел на противоположной стороне зеленый металлический треугольник с надписью «Сорок четвертая улица», сделанной ослепительно белой краской. В той части Милл Уолк, которую знал Том, улицы имели красивые, звучные имена, а это название вдруг показалось ему каким-то зловеще безликим.
Несчастное существо стонало и всхлипывало, словно задыхаясь.
Том увидел распростертое в пыли волосатое существо, удивительно напоминавшее человека. Вокруг шеи его была обернута толстая цепь, а окровавленные ногти впивались в землю.
Желудок его вдруг больно сжался, и Тома чуть не стошнило прямо на тротуар. Он схватился за живот и сел прямо на траву газона, разбитого перед угловым домом. Тому вдруг показалось, что существом, которое пригрезилось ему, был он сам. Сердце его затрепетало, как испуганная птица, бьющаяся о прутья клетки.
За спиной мальчика хлопнула дверь, и, обернувшись, он увидел толстую пожилую женщину, которая внимательно разглядывала его, стоя на крыльце.
— Убирайся с моего газона. Быстро. Это нарушение границ частного владения. Я этого не потерплю! — у женщины был сильный немецкий акцент, благодаря которому каждое произнесенное ею слово било по барабанным перепонкам Тома, словно брошенный с силой кирпич. Она напомнила Тому Леймона фон Хайлица.
— Мне стало дурно, и я... — начал было Том.
Кровь бросилась старухе в лицо.
— Ты врешь! Ты все врешь! — вопила она. — Убирайся отсюда.
Она начала спускаться по ступеням.
— Убирайся, понял? Я не позволю тебе топтать мою траву, ты, подонок, убирайся, откуда пришел...
Том успел вскочить на ноги и быстро отошел к противоположному краю тротуара.
— Иди, откуда пришел, — орала старуха, надвигаясь на Тома. Синий халат зловеще развевался вокруг ее грузного тела. Том испуганно пятился от нее в сторону запретной улицы.
Теперь женщина стояла на самой границе своих владений, носки ее домашних туфель были уже на тротуаре. Рука с вытянутым указательным пальцем указывала в сторону перекрестка Сорок четвертой улицы и той, другой, куда Тому ни в коем случае нельзя было попасть, хотя он и не мог бы сказать, почему именно.
Том повернулся и побежал. Он хотел добежать до Калле Бурле, но как только свернул, на ведущую туда улицу, сзади раздался истошный вопль:
— Тебе не удастся проникнуть в мой двор с другой стороны! Хочешь, чтобы я позвала полицию?
Том оглянулся и увидел, что старуха бежит за ним. Пришлось отказаться от мысли свернуть на улицу, ведущую к Калле Бурле, и бежать дальше по Сорок четвертой.
Тут старуха выкрикнула фразу, смысла которой Том не понял. Впрочем, он не был уверен, что правильно расслышал слова.
— Уличный мальчишка! — кричала она. — Глупый уличный мальчишка.
На углу Сорок четвертой и улицы Таунсенд Том снова оглянулся. Старуха стояла на углу. Она тяжело дышала и продолжала вопить:
— Подонок. Все вы такие — уличные мальчишки.
— Да, да, — покорно произнес Том. Сердце его по-прежнему сильно билось.
— Вот погоди, узнаю, где ты живешь — не унималась старуха.
Том свернул направо, в следующий квартал, и старуха скрылась за углом дома.
Безоблачное, словно покрытое голубой эмалью небо, начинало постепенно желтеть. Вскоре оно станет совсем желтым, потом — на несколько секунд — пурпурно-алым, и только после этого наступит наконец темнота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77