Между нами, — тут он огляделся по сторонам, — старик Дюфур, управляющий, таскается в Булонь к одной poule [5]. Факт! На службе все знают. Конечно, это строго между нами.
— Конечно.
Тоби опять покраснел.
— Нравится мне в тебе, Ева, — выпалил он, — что ты все понимаешь.
— Да ну?
— Да, — сказал Тоби, не глядя ей в глаза. — Думаешь, мне приятно говорить о таких вещах… Разве приятно говорить о таких вещах с порядочной девушкой, а с тобой особенно. Но раз уж терять нечего… в общем, ну вот.
— Да. Терять, значит, нечего?
— Другая просто в обморок бы упала. Это я тебе прямо скажу. Ты себе не представляешь, чего я натерпелся в последние недели, еще до смерти отца. Ты, может, и сама заметила, что я сам на себя стал не похож. Куда девались мое спокойствие и веселость… Эта дрянь, там, наверху, — Ева вся сжалась, — это ужас что такое. Ты себе не представляешь, как я намучился.
— И это все, — спросила Ева спокойно, — что ты можешь мне сказать?
Тоби заморгал.
— Все, что я могу тебе сказать?
Ева Нил получила прекрасное воспитание. И однако же, навсегда осталась дочерью старого Джо Нила, владельца бумагопрядилен в Ланкашире. И, подобно старому Джо, она тоже кое в чем проявляла бесконечную терпимость, а кое-каких вещей совершенно не могла терпеть.
Сидя на стуле, оставленном мадемуазель Прю, она увидела комнату словно в легком тумане. Она увидела затылок Тоби, отраженный зеркалом над камином, и крошечную, не более шестипенсовика, лысину, затаившуюся в густых волосах. Эта лысина окончательно переполнила чашу Евиного терпения.
Ева в бешенстве выпрямилась на стуле.
— Ты что, не соображаешь, какая ты наглая скотина?
Тоби ушам своим не поверил.
— Ты не подумал о том, — сказала Ева, — как это выглядит: весь день ты читаешь мне мораль и корчишь из себя безупречного сэра Галахада [6], толкуешь, видите ли, о своих идеалах и принципах, а сам, оказывается, давным-давно морочишь голову этой девице?
Тоби был вне себя.
— Ну, Ева! — пробормотал он. — Что ты! Что ты! — и он стал нервно озираться, словно опасаясь неожиданно обнаружить в комнате управляющего банком мосье Дюфура.
— Что ты! — передразнила Ева. — Фу-ты ну-ты!
— Не ожидал от тебя таких выражений.
— Выражений! А как насчет поступков?
— При чем тут поступки? — спросил Тоби.
— Значит, ты можешь «понять и простить» то, что я делаю? А? Ханжа, лицемер несчастный! Уриа Гипп [7]! Ну а как насчет твоих идеалов? Как насчет них, скромный молодой человек строгих правил? А?
Тоби был не просто потрясен. Он безмерно удивился. Близоруко моргая, в точности как его мать, он уставился на Еву.
— Это же совсем другое дело, — возразил он недовольно, как взрослый, растолковывающий очевидные понятия несообразительному ребенку.
— Вот как?
— Да, вот так.
— Почему же?
Тоби весь напрягся, будто с него потребовали объяснить законы солнечной системы или рассказать о строении вселенной с помощью десяти односложных слов.
— Ева, милая! У мужчины могут быть… ну, порывы.
— Ну а у женщины, по-твоему, их не может быть?
— О! — взвился Тоби. — Значит, ты сознаешься?
— В чем?
— Что снова связалась с этим гнусным Этвудом?
— Я ничего подобного не говорила. Я сказала только, что у женщины…
— Ах, нет, — и Тоби покачал головой с видом существа, наделенного непогрешимой мудростью богов. — Только не у порядочной женщины. Между мужчиной и женщиной есть разница. Женщина, поддающаяся порывам, уже не леди, и она недостойна того, чтоб ее боготворили. Потому-то ты меня и удивляешь, Ева. И хочешь начистоту, Ева? Я ни за что не позволю себе тебя оскорбить. Ты сама знаешь. Но я не могу не высказать всего, что у меня на душе, понимаешь? И мне кажется, я сегодня увидел тебя в новом свете. Мне кажется…
Ева его не перебивала.
Она равнодушно отметила в уме, что он стоит слишком близко к огню; что серая ткань костюма на брюках вот-вот займется; что еще секунда, и Тоби вспыхнет ярким пламенем. Но эта перспектива как-то мало ее огорчала.
И тут, постучавшись, в комнату вбежала мадемуазель Прю и с извиняющимся и озабоченным выражением лица бросилась к столу.
— Я — я за нитками, — объяснила она, — тут у меня был еще моток. — Мадемуазель Прю принялась рыться в корзинке с шитьем, и в ту же секунду Тоби подпрыгнул как ужаленный, к немалому торжеству Евы. Ему обожгло ляжки.
— Милый Тоби, — сказала мадемуазель Прю, — и вы, мадам. Может быть, можно не так громко? У нас тут живут все люди порядочные, и мы не любим беспокоить соседей.
— А мы кричали?
— Очень громко. Слов я не разобрала, я не понимаю по-английски. Но, наверное, это что-то нехорошее. — Она нашла моток красных ниток и подняла поближе к лампе. — Надеюсь, вы спорите не насчет… насчет возмещения?
— Почему же, — сказала Ева.
— Мадам…
— Я не хочу откупать у вас вашего любовника, — сказала Ева, отчего Тоби потерял последние остатки самообладания. Надо отдать справедливость Тоби, такая постановка вопроса злила его не меньше, чем Еву.
— Но я могу предложить вам следующее, — продолжала дочь старого Джо Нила.
— Я дам вам двойное возмещение, если вы убедите свою сестру Ивету, чтоб она созналась полиции, что заперла дверь у меня под носом в ту ночь, когда убили сэра Мориса Лоуза.
Прю слегка побледнела, отчего розовые губки и глазки в темных ресницах стали только выигрышней.
— Я не отвечаю за сестру, не знаю, что она там делает.
— Вы не знаете, например, что она подводит меня под арест? Может быть, в надежде, что тогда мосье Лоуз женится на вас?
— Мадам! — вскричала Прю.
Нет, подумала Ева, она и правда ничего не знала.
— Насчет ареста ты не беспокойся, — вмешался Тоби. — Они так, пугают. Они на это не пойдут.
— Ты думаешь? Да они только что явились ко мне в дом целой оравой тащить меня в тюрьму, я насилу убежала от них сюда.
Тоби дернул себя за воротник. Хоть Ева сказала последнюю фразу по-английски, перепуганная Прю, без сомнения, уловила ее смысл. Она проверила еще один моток ниток и бросила на стол.
— И они могут явиться сюда?
— Не удивлюсь, — ответила Ева.
Прю дрожащими руками рылась в корзинке с шитьем, выуживала оттуда разные разности и, тупо оглядев, бросала на стол. Мотки ниток. Булавки. Ножницы. За ними непостижимым образом последовали рожок для туфель, свернутый сантиметр и сетка для волос, зацепившаяся за колечко.
— Я знала, — сказала Ева, — что ваша сестра на чем-то помешана. Но не догадывалась, что на вас.
— Мерси, мадам!
— Но дело не выгорит. Номер не пройдет. Мосье Лоуз не собирается на вас жениться, как он, наверное, и сам вам уже говорил. А моей жизни грозит серьезная опасность, и ваша сестра может меня выручить.
— Не понимаю, о чем вы говорите. Ивета считает меня дурочкой. Она мне ничего не рассказывает.
— Прошу вас! — взмолилась Ева. — Ваша сестра прекрасно знает, что было той ночью. Она может подтвердить, что мосье Этвуд все время находился у меня в комнате. Если ему не поверят, ей-то поверят. Если она мечтает о моем аресте только из-за вас, тогда, конечно.
Тут Ева осеклась и, пораженная, вскочила со стула. Прю выпростала уже почти всю корзинку. Последнее, что она презрительно швырнула на мотки и булавки, могло быть дешевой побрякушкой. Или это была отнюдь не дешевая побрякушка. Мелкие граненые прозрачные камешки, перемежающиеся с мелкими голубыми камнями, оправленные в металл филигранной работы старинного рисунка, составляли ожерелье. Когда оно змейкой свернулось на столе, холодный свет лампы побежал по камешкам, и они вспыхнули и замигали.
— Откуда, — спросила Ева, — вы это взяли?
Прю вздернула бровки.
— Это? Да это же дешевка, мадам.
— Дешевка?
— Ну да, мадам.
— Бриллианты и бирюза, — Ева взяла ожерелье за один конец, и оно зазмеилось под лампой. — Это ожерелье мадам де Ламбаль! Или я совсем сошла с ума, или я недавно видела его в коллекции сэра Мориса Лоуза. В горке сразу налево от двери, как войдешь в кабинет.
— Бриллианты и бирюза? Ошибаетесь, мадам, — не без горечи проговорила Прю.
— Не верите? Ладно! Можете зайти в лавку мосье Вейля тут рядом, и пусть он вам его оценит.
— Да, — как-то странно спросил Тоби. — Где же ты его взяла, малышка?
Прю переводила взгляд с Тоби на Еву.
— Может, я и правда такая дура, как считает моя сестра, — самоуверенный лобик наморщился, — наверное, зря я все это затеяла. Господи, да сестра убьет меня, если я дала маху! Вы хотите меня запутать. Я вам не верю. Больше я не отвечаю на ваши вопросы, слышите? Я… Я сейчас позвоню сестре.
Бросив им в лицо эту страшную угрозу, Прю выскочила из комнаты, так что они и ахнуть не успели. Они услыхали дробный стук ее каблучков по лестнице. Ева бросила ожерелье на стол.
— Ты ей подарил его, Тоби?
— О, черт, нет!
— Точно?
— Еще бы! К тому же, — добавил Тоби, вдруг повернувшись к ней спиной так, что его лицо теперь смотрело на нее из зеркала, — то ожерелье осталось на своем месте.
— Да…?
— Оно как лежало, так и лежит за стеклом в горке направо от двери. По крайней мере, час назад, когда я уходил из дому, оно там лежало. Я помню, Дженис еще мне про него говорила.
— Тоби, — спросила Ева, — на ком были те коричневые перчатки?
Зеркало, слегка испорченное ржавчиной, странно отражало лицо Тоби.
— Когда меня сегодня допрашивала полиция, — сказала Ева, чувствуя, как напрягся у нее каждый нерв, — я не сказала всей правды. Нед Этвуд видел того, кто убил твоего отца. И я чуть не увидела. Кто-то в коричневых перчатках вошел в кабинет, разбил табакерку и убил сэра Мориса. Может быть, Нед и выживет. И если он выживет, — глаза Тоби в зеркале слегка закосили, — он расскажет, что он увидел. Больше мне нечего тебе сказать, Тоби. Но это ты запомни. Кто бы он ни был, это был член вашего чудесного, милого семейства.
— Грязная ложь, — негромко сказал Тоби.
— Да? Что ж, думай, как хочешь.
— Что видел твой… твой приятель?
Ева ему рассказала.
— И ты ничего не сказала об этом Горону, — заметил Тоби. Он совсем осип.
— Нет! И знаешь почему?
— Откуда же мне знать? Наверное, чтобы не упоминать о своих страстных объятьях с…
— Тоби Лоуз, ты что, хочешь заработать по физиономии?
— Переходим на пошлый тон, а?
— И ты еще будешь мне говорить о пошлости?
— Прости. — Тоби закрыл глаза и сжал кулаки. — Но пойми, Ева. Это уж последняя капля. Я не хочу, чтобы трепали имена мамы и сестры, слышишь?
— Да кто говорит о твоей матери и сестре? Я тебе рассказала только про то, что может подтвердить Нед Этвуд и, наверное, еще Ивета Латур. И я-то, дура, молчала, только чтоб как-нибудь не задеть твои чувства. Видите ли, такой благородный, такой прямой молодой человек…
Тоби показал на потолок.
— Ты что же, ее хочешь на меня натравить?
— Никого я не хочу на тебя натравливать.
— Ревнуешь, а? — оживился Тоби.
Ева подумала.
— Нет. Самое смешное, что вряд ли. — Она расхохоталась. — Видел бы ты, как у тебя вытянулось лицо, когда я вошла! Хорош бы ты был, если б за мной и правда приволоклась полиция. И вот вам пожалуйста, — мадемуазель Прю и ожерелье, в точности такое же, как…
Портьера, отделявшая гостиную от лавки, была из темной тяжелой обивочной ткани. Чья-то рука отодвинула портьеру. Ева увидела кривую улыбку — странную улыбку, как будто что-то не в порядке со ртом, — на лице высокого человека в старом спортивном костюме; человек вошел в гостиную и снял шляпу.
— Простите, что я вмешиваюсь, — сказал Дермот Кинрос, — но нельзя ли мне взглянуть на это ожерелье?
Тоби резко повернулся.
Дермот подошел к столу и положил на него шляпу. Он взял в руки снизку белых и голубых камешков и поднес к лампе. Он перебирал их пальцами. Вынув из кармана ювелирную линзу, он довольно неловко вставил ее в правый глаз и снова обследовал колье.
— Да, — проговорил он со вздохом облегчения. — Все в порядке. Оно не настоящее.
Он бросил ожерелье на стол, а линзу сунул обратно в карман.
Только тут Ева наконец овладела голосом.
— Вы с полицией! Они…?
— Гонятся за вами? Нет, — улыбнулся Дермот. — Честно говоря, я оказался на рю де ла Арп, чтоб увидеть антиквара мосье Вейля. Мне нужно было мнение эксперта вот об этом.
Он вынул из внутреннего кармана что-то завернутое в папиросную бумагу. Развернув ее, он поднял за кончик вторую нитку сверкающих белых и голубых камней. На первый взгляд это ожерелье настолько точно повторяло ожерелье на столе, что Ева переводила глаза с одного на другое в полном недоумении.
— Это, — объяснил Дермот, тронув принесенное им колье, — ожерелье мадам де Ламбаль из коллекции сэра Мориса Лоуза. После убийства его нашли на полу возле горки, помните?
— Ну? — сказала Ева.
— Я все думал, почему? Настоящая бирюза и бриллианты. — он снова их потрогал. — Мосье Вейль только что удостоверил. И вот, оказывается, есть второе ожерелье — подделка. И тут, понимаете ли, напрашивается вывод, что…
Мгновение он смотрел прямо перед собой. Потом кивнул, словно очнувшись. Бережно обернув в папиросную бумагу подлинное ожерелье, он снова спрятал его в карман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
— Конечно.
Тоби опять покраснел.
— Нравится мне в тебе, Ева, — выпалил он, — что ты все понимаешь.
— Да ну?
— Да, — сказал Тоби, не глядя ей в глаза. — Думаешь, мне приятно говорить о таких вещах… Разве приятно говорить о таких вещах с порядочной девушкой, а с тобой особенно. Но раз уж терять нечего… в общем, ну вот.
— Да. Терять, значит, нечего?
— Другая просто в обморок бы упала. Это я тебе прямо скажу. Ты себе не представляешь, чего я натерпелся в последние недели, еще до смерти отца. Ты, может, и сама заметила, что я сам на себя стал не похож. Куда девались мое спокойствие и веселость… Эта дрянь, там, наверху, — Ева вся сжалась, — это ужас что такое. Ты себе не представляешь, как я намучился.
— И это все, — спросила Ева спокойно, — что ты можешь мне сказать?
Тоби заморгал.
— Все, что я могу тебе сказать?
Ева Нил получила прекрасное воспитание. И однако же, навсегда осталась дочерью старого Джо Нила, владельца бумагопрядилен в Ланкашире. И, подобно старому Джо, она тоже кое в чем проявляла бесконечную терпимость, а кое-каких вещей совершенно не могла терпеть.
Сидя на стуле, оставленном мадемуазель Прю, она увидела комнату словно в легком тумане. Она увидела затылок Тоби, отраженный зеркалом над камином, и крошечную, не более шестипенсовика, лысину, затаившуюся в густых волосах. Эта лысина окончательно переполнила чашу Евиного терпения.
Ева в бешенстве выпрямилась на стуле.
— Ты что, не соображаешь, какая ты наглая скотина?
Тоби ушам своим не поверил.
— Ты не подумал о том, — сказала Ева, — как это выглядит: весь день ты читаешь мне мораль и корчишь из себя безупречного сэра Галахада [6], толкуешь, видите ли, о своих идеалах и принципах, а сам, оказывается, давным-давно морочишь голову этой девице?
Тоби был вне себя.
— Ну, Ева! — пробормотал он. — Что ты! Что ты! — и он стал нервно озираться, словно опасаясь неожиданно обнаружить в комнате управляющего банком мосье Дюфура.
— Что ты! — передразнила Ева. — Фу-ты ну-ты!
— Не ожидал от тебя таких выражений.
— Выражений! А как насчет поступков?
— При чем тут поступки? — спросил Тоби.
— Значит, ты можешь «понять и простить» то, что я делаю? А? Ханжа, лицемер несчастный! Уриа Гипп [7]! Ну а как насчет твоих идеалов? Как насчет них, скромный молодой человек строгих правил? А?
Тоби был не просто потрясен. Он безмерно удивился. Близоруко моргая, в точности как его мать, он уставился на Еву.
— Это же совсем другое дело, — возразил он недовольно, как взрослый, растолковывающий очевидные понятия несообразительному ребенку.
— Вот как?
— Да, вот так.
— Почему же?
Тоби весь напрягся, будто с него потребовали объяснить законы солнечной системы или рассказать о строении вселенной с помощью десяти односложных слов.
— Ева, милая! У мужчины могут быть… ну, порывы.
— Ну а у женщины, по-твоему, их не может быть?
— О! — взвился Тоби. — Значит, ты сознаешься?
— В чем?
— Что снова связалась с этим гнусным Этвудом?
— Я ничего подобного не говорила. Я сказала только, что у женщины…
— Ах, нет, — и Тоби покачал головой с видом существа, наделенного непогрешимой мудростью богов. — Только не у порядочной женщины. Между мужчиной и женщиной есть разница. Женщина, поддающаяся порывам, уже не леди, и она недостойна того, чтоб ее боготворили. Потому-то ты меня и удивляешь, Ева. И хочешь начистоту, Ева? Я ни за что не позволю себе тебя оскорбить. Ты сама знаешь. Но я не могу не высказать всего, что у меня на душе, понимаешь? И мне кажется, я сегодня увидел тебя в новом свете. Мне кажется…
Ева его не перебивала.
Она равнодушно отметила в уме, что он стоит слишком близко к огню; что серая ткань костюма на брюках вот-вот займется; что еще секунда, и Тоби вспыхнет ярким пламенем. Но эта перспектива как-то мало ее огорчала.
И тут, постучавшись, в комнату вбежала мадемуазель Прю и с извиняющимся и озабоченным выражением лица бросилась к столу.
— Я — я за нитками, — объяснила она, — тут у меня был еще моток. — Мадемуазель Прю принялась рыться в корзинке с шитьем, и в ту же секунду Тоби подпрыгнул как ужаленный, к немалому торжеству Евы. Ему обожгло ляжки.
— Милый Тоби, — сказала мадемуазель Прю, — и вы, мадам. Может быть, можно не так громко? У нас тут живут все люди порядочные, и мы не любим беспокоить соседей.
— А мы кричали?
— Очень громко. Слов я не разобрала, я не понимаю по-английски. Но, наверное, это что-то нехорошее. — Она нашла моток красных ниток и подняла поближе к лампе. — Надеюсь, вы спорите не насчет… насчет возмещения?
— Почему же, — сказала Ева.
— Мадам…
— Я не хочу откупать у вас вашего любовника, — сказала Ева, отчего Тоби потерял последние остатки самообладания. Надо отдать справедливость Тоби, такая постановка вопроса злила его не меньше, чем Еву.
— Но я могу предложить вам следующее, — продолжала дочь старого Джо Нила.
— Я дам вам двойное возмещение, если вы убедите свою сестру Ивету, чтоб она созналась полиции, что заперла дверь у меня под носом в ту ночь, когда убили сэра Мориса Лоуза.
Прю слегка побледнела, отчего розовые губки и глазки в темных ресницах стали только выигрышней.
— Я не отвечаю за сестру, не знаю, что она там делает.
— Вы не знаете, например, что она подводит меня под арест? Может быть, в надежде, что тогда мосье Лоуз женится на вас?
— Мадам! — вскричала Прю.
Нет, подумала Ева, она и правда ничего не знала.
— Насчет ареста ты не беспокойся, — вмешался Тоби. — Они так, пугают. Они на это не пойдут.
— Ты думаешь? Да они только что явились ко мне в дом целой оравой тащить меня в тюрьму, я насилу убежала от них сюда.
Тоби дернул себя за воротник. Хоть Ева сказала последнюю фразу по-английски, перепуганная Прю, без сомнения, уловила ее смысл. Она проверила еще один моток ниток и бросила на стол.
— И они могут явиться сюда?
— Не удивлюсь, — ответила Ева.
Прю дрожащими руками рылась в корзинке с шитьем, выуживала оттуда разные разности и, тупо оглядев, бросала на стол. Мотки ниток. Булавки. Ножницы. За ними непостижимым образом последовали рожок для туфель, свернутый сантиметр и сетка для волос, зацепившаяся за колечко.
— Я знала, — сказала Ева, — что ваша сестра на чем-то помешана. Но не догадывалась, что на вас.
— Мерси, мадам!
— Но дело не выгорит. Номер не пройдет. Мосье Лоуз не собирается на вас жениться, как он, наверное, и сам вам уже говорил. А моей жизни грозит серьезная опасность, и ваша сестра может меня выручить.
— Не понимаю, о чем вы говорите. Ивета считает меня дурочкой. Она мне ничего не рассказывает.
— Прошу вас! — взмолилась Ева. — Ваша сестра прекрасно знает, что было той ночью. Она может подтвердить, что мосье Этвуд все время находился у меня в комнате. Если ему не поверят, ей-то поверят. Если она мечтает о моем аресте только из-за вас, тогда, конечно.
Тут Ева осеклась и, пораженная, вскочила со стула. Прю выпростала уже почти всю корзинку. Последнее, что она презрительно швырнула на мотки и булавки, могло быть дешевой побрякушкой. Или это была отнюдь не дешевая побрякушка. Мелкие граненые прозрачные камешки, перемежающиеся с мелкими голубыми камнями, оправленные в металл филигранной работы старинного рисунка, составляли ожерелье. Когда оно змейкой свернулось на столе, холодный свет лампы побежал по камешкам, и они вспыхнули и замигали.
— Откуда, — спросила Ева, — вы это взяли?
Прю вздернула бровки.
— Это? Да это же дешевка, мадам.
— Дешевка?
— Ну да, мадам.
— Бриллианты и бирюза, — Ева взяла ожерелье за один конец, и оно зазмеилось под лампой. — Это ожерелье мадам де Ламбаль! Или я совсем сошла с ума, или я недавно видела его в коллекции сэра Мориса Лоуза. В горке сразу налево от двери, как войдешь в кабинет.
— Бриллианты и бирюза? Ошибаетесь, мадам, — не без горечи проговорила Прю.
— Не верите? Ладно! Можете зайти в лавку мосье Вейля тут рядом, и пусть он вам его оценит.
— Да, — как-то странно спросил Тоби. — Где же ты его взяла, малышка?
Прю переводила взгляд с Тоби на Еву.
— Может, я и правда такая дура, как считает моя сестра, — самоуверенный лобик наморщился, — наверное, зря я все это затеяла. Господи, да сестра убьет меня, если я дала маху! Вы хотите меня запутать. Я вам не верю. Больше я не отвечаю на ваши вопросы, слышите? Я… Я сейчас позвоню сестре.
Бросив им в лицо эту страшную угрозу, Прю выскочила из комнаты, так что они и ахнуть не успели. Они услыхали дробный стук ее каблучков по лестнице. Ева бросила ожерелье на стол.
— Ты ей подарил его, Тоби?
— О, черт, нет!
— Точно?
— Еще бы! К тому же, — добавил Тоби, вдруг повернувшись к ней спиной так, что его лицо теперь смотрело на нее из зеркала, — то ожерелье осталось на своем месте.
— Да…?
— Оно как лежало, так и лежит за стеклом в горке направо от двери. По крайней мере, час назад, когда я уходил из дому, оно там лежало. Я помню, Дженис еще мне про него говорила.
— Тоби, — спросила Ева, — на ком были те коричневые перчатки?
Зеркало, слегка испорченное ржавчиной, странно отражало лицо Тоби.
— Когда меня сегодня допрашивала полиция, — сказала Ева, чувствуя, как напрягся у нее каждый нерв, — я не сказала всей правды. Нед Этвуд видел того, кто убил твоего отца. И я чуть не увидела. Кто-то в коричневых перчатках вошел в кабинет, разбил табакерку и убил сэра Мориса. Может быть, Нед и выживет. И если он выживет, — глаза Тоби в зеркале слегка закосили, — он расскажет, что он увидел. Больше мне нечего тебе сказать, Тоби. Но это ты запомни. Кто бы он ни был, это был член вашего чудесного, милого семейства.
— Грязная ложь, — негромко сказал Тоби.
— Да? Что ж, думай, как хочешь.
— Что видел твой… твой приятель?
Ева ему рассказала.
— И ты ничего не сказала об этом Горону, — заметил Тоби. Он совсем осип.
— Нет! И знаешь почему?
— Откуда же мне знать? Наверное, чтобы не упоминать о своих страстных объятьях с…
— Тоби Лоуз, ты что, хочешь заработать по физиономии?
— Переходим на пошлый тон, а?
— И ты еще будешь мне говорить о пошлости?
— Прости. — Тоби закрыл глаза и сжал кулаки. — Но пойми, Ева. Это уж последняя капля. Я не хочу, чтобы трепали имена мамы и сестры, слышишь?
— Да кто говорит о твоей матери и сестре? Я тебе рассказала только про то, что может подтвердить Нед Этвуд и, наверное, еще Ивета Латур. И я-то, дура, молчала, только чтоб как-нибудь не задеть твои чувства. Видите ли, такой благородный, такой прямой молодой человек…
Тоби показал на потолок.
— Ты что же, ее хочешь на меня натравить?
— Никого я не хочу на тебя натравливать.
— Ревнуешь, а? — оживился Тоби.
Ева подумала.
— Нет. Самое смешное, что вряд ли. — Она расхохоталась. — Видел бы ты, как у тебя вытянулось лицо, когда я вошла! Хорош бы ты был, если б за мной и правда приволоклась полиция. И вот вам пожалуйста, — мадемуазель Прю и ожерелье, в точности такое же, как…
Портьера, отделявшая гостиную от лавки, была из темной тяжелой обивочной ткани. Чья-то рука отодвинула портьеру. Ева увидела кривую улыбку — странную улыбку, как будто что-то не в порядке со ртом, — на лице высокого человека в старом спортивном костюме; человек вошел в гостиную и снял шляпу.
— Простите, что я вмешиваюсь, — сказал Дермот Кинрос, — но нельзя ли мне взглянуть на это ожерелье?
Тоби резко повернулся.
Дермот подошел к столу и положил на него шляпу. Он взял в руки снизку белых и голубых камешков и поднес к лампе. Он перебирал их пальцами. Вынув из кармана ювелирную линзу, он довольно неловко вставил ее в правый глаз и снова обследовал колье.
— Да, — проговорил он со вздохом облегчения. — Все в порядке. Оно не настоящее.
Он бросил ожерелье на стол, а линзу сунул обратно в карман.
Только тут Ева наконец овладела голосом.
— Вы с полицией! Они…?
— Гонятся за вами? Нет, — улыбнулся Дермот. — Честно говоря, я оказался на рю де ла Арп, чтоб увидеть антиквара мосье Вейля. Мне нужно было мнение эксперта вот об этом.
Он вынул из внутреннего кармана что-то завернутое в папиросную бумагу. Развернув ее, он поднял за кончик вторую нитку сверкающих белых и голубых камней. На первый взгляд это ожерелье настолько точно повторяло ожерелье на столе, что Ева переводила глаза с одного на другое в полном недоумении.
— Это, — объяснил Дермот, тронув принесенное им колье, — ожерелье мадам де Ламбаль из коллекции сэра Мориса Лоуза. После убийства его нашли на полу возле горки, помните?
— Ну? — сказала Ева.
— Я все думал, почему? Настоящая бирюза и бриллианты. — он снова их потрогал. — Мосье Вейль только что удостоверил. И вот, оказывается, есть второе ожерелье — подделка. И тут, понимаете ли, напрашивается вывод, что…
Мгновение он смотрел прямо перед собой. Потом кивнул, словно очнувшись. Бережно обернув в папиросную бумагу подлинное ожерелье, он снова спрятал его в карман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24