На крики выбежали родители, стали пытаться тушить, да поздновато: квартира наполнилась дымом и заполыхала. Родители вывели на лестницу детей, вынесли что попалось под руку
— в таких случаях обычно под руку попадается самое ненужное барахло, и спохватились: нет Женьки, пятилетнего пострела! А ведь всех выводили, всех!.. Бросились обратно — огонь вовсю бушует, не пройти, но все равно рвались, соседи силой удерживали… Через несколько минут пожарные приехали, потушили быстро, выгорела квартира до бетонной коробки… Все обыскали, нет и следа Женькиного, температура была высокая… Как раз в это время я приехал, вижу — родители с ума сходят, да и пожарные головами поникли — ребёнок! Стоим мы в квартире, слова сказать не можем, какие тут могут быть утешения, и вдруг открывается дверь и всовывается Женька! Оказывается, он просто убежал на девятый этаж, хвастаться, что «у нас пожар»! Ну, тут такое началось, что даже у меня, старого волка, комок застрял в горле. Родителям плевать, что все сгорело, с рёвом обцеловывают своего мальчишку, а тот видит, что в центре внимания, и заважничал… Все, Ольга, на сегодня хватит, уходи, потому что я сейчас из твоего Васьки строганину делать буду. Хочешь знать, за что? За потерю бдительности: передразниваешь начальство — выставляй боевое охранение. А он не выставил, проявил беспечность и ротозейство. Проходит утром Кожухов по коридору и слышит собственные слова, которые вчера говорил на собрании: «Некоторые товарищи стали действовать по принципу: „Ой, что-то на работу потянуло, пойду-ка посплю, авось пройдёт!“ Открывает Кожухов дверь — майор Нестеров лицедействует, а Рагозин, Нилин и Рудаков держатся за животы. Ну, голову ему с плеч или возьмёшь на поруки?
В то же самое время, когда Костя, «потеряв в дыму» Дашу, выбежал из Дворца и опрашивался Димой как важный свидетель, Чепурин только начал пробиваться на свой боевой участок — восьмой этаж. Ему было придано три отделения газодымозащитников, а в помощники он взял старших лейтенантов Говорухина и Суходольского.
Примерно десятью минутами раньше в лифтовом холле восьмого побывали Вася и Лёша — потушили оставленные ремонтниками материалы, выведи Никулина и занялись спасанием людей из литобъединения.
Чепурин об этом знал — переговоры по радио велись непрерывно; знал он и о том, что на вверенном ему боевом участке люди находятся по меньшей мере в четырех больших помещениях: в шахматном клубе, хореографической студии, в зале музыкального ансамбля и в репетиционном зале народного театра; знал, что люди из ателье перешли в парикмахерский салон «Несмеяна» и там теперь больше двадцати человек. Единственное, чего он не знал, что из репетиционного зала Даша вывела артистов наверх.
И всех нужно было спасать немедленно, в первую очередь!
— Ты меня не подгоняй, пропущу важную деталь, а кто-нибудь прочитает и обрадуется: «Верхогляд твой Чепурин!» — говорил Андрей Иванович, — А наиболее важная деталь здесь такая: кровь из носу, но задействовать внутренний водопровод. Почему? А потому, что если тянуть рукавную линию с улицы, наращивать рукав на рукав, дать подходящий напор и следить, чтобы ту линию не повредило, — представляешь, сколько времени надо? А во Дворце через каждые пятнадцать метров в коридорах — пожарные краны и шкафчики с рукаваии, за их состоянием наша профилактическая служба следила тщательно. И поэтому я своих ребят сразу на четвёртый, не тронутый огнём этаж разослал — одних в левую, других в правую сторону — забрать и подсоединить рукава. Так что линию мы вели не с улицы, а с четвёртого этажа: колоссальный выигрыш во времени, не менее шести-семи минут, любой нормативщик подсчитает. А цена минуты на пожаре, сама знаешь, очень велика. Вообще изобилие воды — счастливая особенность Большого Пожара.
Вторая важная деталь: сильнейшая тяга и отсюда очень высокая температура в лифтовых клетках и в коридорах. Особенно, конечно, в лифтовых клетках: трудно было верить своим глазам — металл перекрутило, как бельевые верёвки. А в коридорах с двух сторон тянуло к лифтовым холлам, да ещё в помещения через открытые двери и разбитые окна… Характерная картина: распахивает человек двери, а в коридоре огонь, дым; не закрыв двери, человек бежит к окну, разбивает — «спасите!», а дверь и окно открыты, страшная тяга, в несколько секунд помещение охватывает пламя, спасения нет…
— Итак, — прододжал Чепуряд, — чрезвычайно высокая температура в коридорах. Тебе уже, наверное, говорили, что коридор каждого крыла во всю свою шестидесятиметровую длину представлял собой сплошное огненное кольцо, «как в туннеле и с каким-то голубым свечением» — эту живописную подробность наши ребята отмечают, не сговариваясь. Синтетика плюс тяга! Поэтому другой особенностью Большого Пожара, на сей раз куда менее счастливой, была такая тактика; отвоёвывать у огня коридоры ползком, метр за метром, ползущих впереди ствольщиков непрерывно поливать водой и менять их каждые две-три минуты, больше никто не выдерживал. Да и эти две-три минуты, Ольга, дорого давались ребятам: маски резиновые в первое время как будто от температуры защищают, а потом могут так к лицу прикипеть, что с кожей снимешь… Но ведь все равно ползли, газодымозащитники, гвардия!
Здесь, Оля, уместно поговорить о нашей боевой одежде. Знаешь, сколько рядовой в полном снаряжении тащит на себе? Около двух пудов, и зто с первого на какой придётся этаж, и быстро, желательно бегом! Ну, когда эти два пуда тащит Паша Говорухин или Лёша Рудаков, это ещё туда-сюда, но не всем бог дал такую силушку. Слов нет, с годами снаряжение улучшается, но все равно пока что пожарные оценивают его на тройку, а кое-что и с двумя минусами. Ломы, топоры, рукава тяжёлые, ремни грубые, чуть не с петровских времён; боевка не эластичная и не вентилируется — на морозе коробится, а летом и в жару работаешь в ней мокрый как мышь. Может быть, в отличие от старой брезентовой сегодняшняя боевая одежда элегантна, в ней красиво выглядишь, но мы ведь в ней не на парады едем и не с девушками знакомиться… Вот, гляди, надел я свою куртку — куда там брезентовой, красота! А шея незащищённая, об этом конструкторы одежды не подумали. И каски тяжёлые, неудобные, забрало опустишь — все перед глазами плывёт, видимость не та… Словом, нашу одежду хорошенько покритикуй. Нам бы такую, как у космонавтов, — лёгкую, эластичную, теплозащитную… Ну а теперь о ходе операции. Значит, спасать нужно было немедленно, и всех в первую очередь…
Я перечитала стенограмму рассказов Чепурина и поймала себя на том, что они мало чем отличаются от рассказов Гулина и других пожарных. Все у них просто и однообразно — туши и спасай. Пуще всего на свете опасаясь обвинений в нескромности, они тщательно обходят стороной одну непременную особенность своей работы — её смертельную опасность: недосказывают, отшучиваются, но ни за что не признаются, что не раз и не два за время Большого Пожара — и только ли его! — рисковали жизнью. В характера это у них, что ли, в свойственной людям этой профессии скромности, в традициях?
Подумав, я пришла к выводу, что дело не в этом, а в сложившемся веками ироническом отношении обывателя.
Возьмём других людей, которые так же, как пожарные, и мирное время ежедневно рискуют жизнью — милиционеров. К ним тоже относились иронически, над ними обыватель тоже посмеивался — до тех пор, пока о скрытой от широкой публики героической стороне работы милиции не пошли потоком очерки, книги, многосерийные фильмы, пока в газетах не появились указы о наградах милиционерам за мужество и геройство. И отношение к ним изменилось.
К ним, но не к пожарным. Странное дело! Когда, работая над этими записками, я стала рыться в художественной литературе, то убедилась в том, что о работе городских пожарных в мирное время последним писал Гиляровский, который сам был пожарным и знал, как пахнет дым. Я подчёркиваю — в мирное время, потому что в войну о них писали много и хорошо — Тихонов, Симонов… А что нынче?
Нынче о городских пожарных появляются публикации в десять-двадцать строк, короткометражки о профилактической работе, безликие плакаты «При пожаре звоните 01», и, чтобы быть справедливой, вышел хороший поэтический сборник «Грани огня». Кажется, все. О том, что пожарные ежедневно выносят из огня десятки людей, получая при этом тяжёлые травмы и погибая, — и одной публикации в год не найдёте; куда чаще газеты рассказывают о случайном прохожем, который бросился в горящий дом и спас детей, старушку. Вот и получается, что в глазах не очень любящего размышлять и не очень осведомлённого человека пожарные в городах либо спят, либо ликвидируют ерундовые загорания, а детей из огня, старушек спасают случайные прохожие… Отсюда и отношение.
Наверное, в этом частично виноваты и сами пожарные: почему не рассказывают? Кожухов, к которому я обратилась когда-то с этим упрёком, отмахнулся: «Нет у вас времени саморекламой заниматься». Да какая же это самореклама, когда юноша, выбирающий, «делать жизнь с кого», не имеет представления о профессии пожарного? Помните, как Кожухов избавился от корреспондента? А ведь зря, мог рассказать парню такое, что у него бы глаза зажглись, ну, не о себе, так о Гулине и Клевцове, например, о Чепурине и Володе Никулькине, и корреспондент, быть может, написал бы хороший очерк или рассказ, который читателей заставил бы задуматься…
А сколько интересного можно услышать от пожарных, беседующих в своём кругу, когда никто не обвинит в нескромности или саморекламе, когда то и дело звучит; «А помните?..» Я горячусь: «Про это по телевидению рассказать нужно, и газеты написать!», а они смеются: «Все равно никто не поверит!»
А когда я упрекнула Чепурина, почему он говорит о себе только забавное, он тоже ответил: «А в остальное не поверят. Тебя жалко, скажут — наврала».
Не на такую наивную напал! Не только его — я всех расспросила, каждого о его товарище. А что касается вранья, не люблю и не умею, единственное, в чем грешна, — это кое-что недосказала: рука не поднимается писать о страданиях горящего заживо, задыхающегося в дыму человека…
Вот пример того, как Чепурин рассказывал о себе:
— Как твой Васька не расстаётся с Лёшей, так и за мной по пятам ходит Ваня Уткин, связной, — как тень или ревнивая жена. И мне хорошо — тыл прикрыт, и Ваня доволен — впереди все-таки не он, а я: начальник, как известно, лучше всего смотрится со спины. На всякий случай в дыму я время от времени его окликаю: «Ваня, где ты?», а он, будучи в маске, что-нибудь крякает в ответ. Значит, восьмой этаж… Отправляю Суходольского тушить левое крыло, а сам с Говорухиным берусь за правое. Действия незамысловатые: протушиваем часть коридора — вламываемся в комнаты, если есть кто — выводим, нет — идём дальше. Длан я выстроил такой: добираемся до репетиционного зала, вывожу артистов, оставляю Говорухина на восьмом с одним отделением, а с другим пробиваюсь на девятый, в «Несмеяну», после чего — на десятый. Учти, я говорю только о центральной внутренней лестнице, по двум боковым идут Головин и Баулин, так что коридоры мы проходим навстречу друг другу, будем встречаться и брататься. Подробности нужны? Тогда пиши: пожарный надзор дважды штрафовал Новика за «подпольное» хранение декораций в отгороженной от репетиционного зала каморке, но штрафовал мало, с преступной мягкостью. Нужно было с твоего Новика снять последние штаны! Несколько минут украли эти декорации, черт бы побрал эту рухлядь, там и ценного, как выяснилось, ничего не было, деревяшки да мазня. Наконец добираемся до репетиционного зала, и — нехорошее предчувствие: дверь закрыта неплотно; врываюсь — помещение запрессовано дымом, ничего не видно, но ни о какую мебель не спотыкаюсь — все выгорело. Открываю окна, чуточку разгоняю дым, шарю до углам, пересекаю зал по диагоналям, туда, обратно — никого… И тут второе нехорошее предчувствие: не вижу Вани, не слышу его шагов. Кричу: «Ваня, где ты?» — молчание. Хуже нет — потерять в задымлении напарника, а вдруг у него что-вибудь с КИПом? Начинаю метаться, суечусь, свечу фонарём, и тут сквозь просвеченную дымку вижу, что кто-то стоит, светит мне, рукой помахивает. Обрадованный, спешу навстречу и с силой врубаюсь каской в зеркало, да так, что осколки полетели! Если я с лютого перепугу не заорал: «Мама!», то исключительно потому, что в дыму вытаскивать загубник рекомендуется лишь по уважительной причине. А тут и Ваня объявился. Он, оказывается, хотел было пройти за мной, но увидел, что напротив дверь вспыхнула, стал её тушить и моих окриков не слышал. Вот твоему Васе, он жаловался, высота снится, крыша, по которой он скользит вниз и никак не может удержаться, а мне — это проклятое зеркало и в нем чёрное лицо с разинутым в крике ртом. Наваждение!
Но это так, — продолжал Чопурин, — для смеху. А вот но-настоящему, без капли юмора, я перепугался метров через десять… или, точнее, минуты через три… Говорухина Пашу ты себе представляешь — не человек, а бульдозер!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— в таких случаях обычно под руку попадается самое ненужное барахло, и спохватились: нет Женьки, пятилетнего пострела! А ведь всех выводили, всех!.. Бросились обратно — огонь вовсю бушует, не пройти, но все равно рвались, соседи силой удерживали… Через несколько минут пожарные приехали, потушили быстро, выгорела квартира до бетонной коробки… Все обыскали, нет и следа Женькиного, температура была высокая… Как раз в это время я приехал, вижу — родители с ума сходят, да и пожарные головами поникли — ребёнок! Стоим мы в квартире, слова сказать не можем, какие тут могут быть утешения, и вдруг открывается дверь и всовывается Женька! Оказывается, он просто убежал на девятый этаж, хвастаться, что «у нас пожар»! Ну, тут такое началось, что даже у меня, старого волка, комок застрял в горле. Родителям плевать, что все сгорело, с рёвом обцеловывают своего мальчишку, а тот видит, что в центре внимания, и заважничал… Все, Ольга, на сегодня хватит, уходи, потому что я сейчас из твоего Васьки строганину делать буду. Хочешь знать, за что? За потерю бдительности: передразниваешь начальство — выставляй боевое охранение. А он не выставил, проявил беспечность и ротозейство. Проходит утром Кожухов по коридору и слышит собственные слова, которые вчера говорил на собрании: «Некоторые товарищи стали действовать по принципу: „Ой, что-то на работу потянуло, пойду-ка посплю, авось пройдёт!“ Открывает Кожухов дверь — майор Нестеров лицедействует, а Рагозин, Нилин и Рудаков держатся за животы. Ну, голову ему с плеч или возьмёшь на поруки?
В то же самое время, когда Костя, «потеряв в дыму» Дашу, выбежал из Дворца и опрашивался Димой как важный свидетель, Чепурин только начал пробиваться на свой боевой участок — восьмой этаж. Ему было придано три отделения газодымозащитников, а в помощники он взял старших лейтенантов Говорухина и Суходольского.
Примерно десятью минутами раньше в лифтовом холле восьмого побывали Вася и Лёша — потушили оставленные ремонтниками материалы, выведи Никулина и занялись спасанием людей из литобъединения.
Чепурин об этом знал — переговоры по радио велись непрерывно; знал он и о том, что на вверенном ему боевом участке люди находятся по меньшей мере в четырех больших помещениях: в шахматном клубе, хореографической студии, в зале музыкального ансамбля и в репетиционном зале народного театра; знал, что люди из ателье перешли в парикмахерский салон «Несмеяна» и там теперь больше двадцати человек. Единственное, чего он не знал, что из репетиционного зала Даша вывела артистов наверх.
И всех нужно было спасать немедленно, в первую очередь!
— Ты меня не подгоняй, пропущу важную деталь, а кто-нибудь прочитает и обрадуется: «Верхогляд твой Чепурин!» — говорил Андрей Иванович, — А наиболее важная деталь здесь такая: кровь из носу, но задействовать внутренний водопровод. Почему? А потому, что если тянуть рукавную линию с улицы, наращивать рукав на рукав, дать подходящий напор и следить, чтобы ту линию не повредило, — представляешь, сколько времени надо? А во Дворце через каждые пятнадцать метров в коридорах — пожарные краны и шкафчики с рукаваии, за их состоянием наша профилактическая служба следила тщательно. И поэтому я своих ребят сразу на четвёртый, не тронутый огнём этаж разослал — одних в левую, других в правую сторону — забрать и подсоединить рукава. Так что линию мы вели не с улицы, а с четвёртого этажа: колоссальный выигрыш во времени, не менее шести-семи минут, любой нормативщик подсчитает. А цена минуты на пожаре, сама знаешь, очень велика. Вообще изобилие воды — счастливая особенность Большого Пожара.
Вторая важная деталь: сильнейшая тяга и отсюда очень высокая температура в лифтовых клетках и в коридорах. Особенно, конечно, в лифтовых клетках: трудно было верить своим глазам — металл перекрутило, как бельевые верёвки. А в коридорах с двух сторон тянуло к лифтовым холлам, да ещё в помещения через открытые двери и разбитые окна… Характерная картина: распахивает человек двери, а в коридоре огонь, дым; не закрыв двери, человек бежит к окну, разбивает — «спасите!», а дверь и окно открыты, страшная тяга, в несколько секунд помещение охватывает пламя, спасения нет…
— Итак, — прододжал Чепуряд, — чрезвычайно высокая температура в коридорах. Тебе уже, наверное, говорили, что коридор каждого крыла во всю свою шестидесятиметровую длину представлял собой сплошное огненное кольцо, «как в туннеле и с каким-то голубым свечением» — эту живописную подробность наши ребята отмечают, не сговариваясь. Синтетика плюс тяга! Поэтому другой особенностью Большого Пожара, на сей раз куда менее счастливой, была такая тактика; отвоёвывать у огня коридоры ползком, метр за метром, ползущих впереди ствольщиков непрерывно поливать водой и менять их каждые две-три минуты, больше никто не выдерживал. Да и эти две-три минуты, Ольга, дорого давались ребятам: маски резиновые в первое время как будто от температуры защищают, а потом могут так к лицу прикипеть, что с кожей снимешь… Но ведь все равно ползли, газодымозащитники, гвардия!
Здесь, Оля, уместно поговорить о нашей боевой одежде. Знаешь, сколько рядовой в полном снаряжении тащит на себе? Около двух пудов, и зто с первого на какой придётся этаж, и быстро, желательно бегом! Ну, когда эти два пуда тащит Паша Говорухин или Лёша Рудаков, это ещё туда-сюда, но не всем бог дал такую силушку. Слов нет, с годами снаряжение улучшается, но все равно пока что пожарные оценивают его на тройку, а кое-что и с двумя минусами. Ломы, топоры, рукава тяжёлые, ремни грубые, чуть не с петровских времён; боевка не эластичная и не вентилируется — на морозе коробится, а летом и в жару работаешь в ней мокрый как мышь. Может быть, в отличие от старой брезентовой сегодняшняя боевая одежда элегантна, в ней красиво выглядишь, но мы ведь в ней не на парады едем и не с девушками знакомиться… Вот, гляди, надел я свою куртку — куда там брезентовой, красота! А шея незащищённая, об этом конструкторы одежды не подумали. И каски тяжёлые, неудобные, забрало опустишь — все перед глазами плывёт, видимость не та… Словом, нашу одежду хорошенько покритикуй. Нам бы такую, как у космонавтов, — лёгкую, эластичную, теплозащитную… Ну а теперь о ходе операции. Значит, спасать нужно было немедленно, и всех в первую очередь…
Я перечитала стенограмму рассказов Чепурина и поймала себя на том, что они мало чем отличаются от рассказов Гулина и других пожарных. Все у них просто и однообразно — туши и спасай. Пуще всего на свете опасаясь обвинений в нескромности, они тщательно обходят стороной одну непременную особенность своей работы — её смертельную опасность: недосказывают, отшучиваются, но ни за что не признаются, что не раз и не два за время Большого Пожара — и только ли его! — рисковали жизнью. В характера это у них, что ли, в свойственной людям этой профессии скромности, в традициях?
Подумав, я пришла к выводу, что дело не в этом, а в сложившемся веками ироническом отношении обывателя.
Возьмём других людей, которые так же, как пожарные, и мирное время ежедневно рискуют жизнью — милиционеров. К ним тоже относились иронически, над ними обыватель тоже посмеивался — до тех пор, пока о скрытой от широкой публики героической стороне работы милиции не пошли потоком очерки, книги, многосерийные фильмы, пока в газетах не появились указы о наградах милиционерам за мужество и геройство. И отношение к ним изменилось.
К ним, но не к пожарным. Странное дело! Когда, работая над этими записками, я стала рыться в художественной литературе, то убедилась в том, что о работе городских пожарных в мирное время последним писал Гиляровский, который сам был пожарным и знал, как пахнет дым. Я подчёркиваю — в мирное время, потому что в войну о них писали много и хорошо — Тихонов, Симонов… А что нынче?
Нынче о городских пожарных появляются публикации в десять-двадцать строк, короткометражки о профилактической работе, безликие плакаты «При пожаре звоните 01», и, чтобы быть справедливой, вышел хороший поэтический сборник «Грани огня». Кажется, все. О том, что пожарные ежедневно выносят из огня десятки людей, получая при этом тяжёлые травмы и погибая, — и одной публикации в год не найдёте; куда чаще газеты рассказывают о случайном прохожем, который бросился в горящий дом и спас детей, старушку. Вот и получается, что в глазах не очень любящего размышлять и не очень осведомлённого человека пожарные в городах либо спят, либо ликвидируют ерундовые загорания, а детей из огня, старушек спасают случайные прохожие… Отсюда и отношение.
Наверное, в этом частично виноваты и сами пожарные: почему не рассказывают? Кожухов, к которому я обратилась когда-то с этим упрёком, отмахнулся: «Нет у вас времени саморекламой заниматься». Да какая же это самореклама, когда юноша, выбирающий, «делать жизнь с кого», не имеет представления о профессии пожарного? Помните, как Кожухов избавился от корреспондента? А ведь зря, мог рассказать парню такое, что у него бы глаза зажглись, ну, не о себе, так о Гулине и Клевцове, например, о Чепурине и Володе Никулькине, и корреспондент, быть может, написал бы хороший очерк или рассказ, который читателей заставил бы задуматься…
А сколько интересного можно услышать от пожарных, беседующих в своём кругу, когда никто не обвинит в нескромности или саморекламе, когда то и дело звучит; «А помните?..» Я горячусь: «Про это по телевидению рассказать нужно, и газеты написать!», а они смеются: «Все равно никто не поверит!»
А когда я упрекнула Чепурина, почему он говорит о себе только забавное, он тоже ответил: «А в остальное не поверят. Тебя жалко, скажут — наврала».
Не на такую наивную напал! Не только его — я всех расспросила, каждого о его товарище. А что касается вранья, не люблю и не умею, единственное, в чем грешна, — это кое-что недосказала: рука не поднимается писать о страданиях горящего заживо, задыхающегося в дыму человека…
Вот пример того, как Чепурин рассказывал о себе:
— Как твой Васька не расстаётся с Лёшей, так и за мной по пятам ходит Ваня Уткин, связной, — как тень или ревнивая жена. И мне хорошо — тыл прикрыт, и Ваня доволен — впереди все-таки не он, а я: начальник, как известно, лучше всего смотрится со спины. На всякий случай в дыму я время от времени его окликаю: «Ваня, где ты?», а он, будучи в маске, что-нибудь крякает в ответ. Значит, восьмой этаж… Отправляю Суходольского тушить левое крыло, а сам с Говорухиным берусь за правое. Действия незамысловатые: протушиваем часть коридора — вламываемся в комнаты, если есть кто — выводим, нет — идём дальше. Длан я выстроил такой: добираемся до репетиционного зала, вывожу артистов, оставляю Говорухина на восьмом с одним отделением, а с другим пробиваюсь на девятый, в «Несмеяну», после чего — на десятый. Учти, я говорю только о центральной внутренней лестнице, по двум боковым идут Головин и Баулин, так что коридоры мы проходим навстречу друг другу, будем встречаться и брататься. Подробности нужны? Тогда пиши: пожарный надзор дважды штрафовал Новика за «подпольное» хранение декораций в отгороженной от репетиционного зала каморке, но штрафовал мало, с преступной мягкостью. Нужно было с твоего Новика снять последние штаны! Несколько минут украли эти декорации, черт бы побрал эту рухлядь, там и ценного, как выяснилось, ничего не было, деревяшки да мазня. Наконец добираемся до репетиционного зала, и — нехорошее предчувствие: дверь закрыта неплотно; врываюсь — помещение запрессовано дымом, ничего не видно, но ни о какую мебель не спотыкаюсь — все выгорело. Открываю окна, чуточку разгоняю дым, шарю до углам, пересекаю зал по диагоналям, туда, обратно — никого… И тут второе нехорошее предчувствие: не вижу Вани, не слышу его шагов. Кричу: «Ваня, где ты?» — молчание. Хуже нет — потерять в задымлении напарника, а вдруг у него что-вибудь с КИПом? Начинаю метаться, суечусь, свечу фонарём, и тут сквозь просвеченную дымку вижу, что кто-то стоит, светит мне, рукой помахивает. Обрадованный, спешу навстречу и с силой врубаюсь каской в зеркало, да так, что осколки полетели! Если я с лютого перепугу не заорал: «Мама!», то исключительно потому, что в дыму вытаскивать загубник рекомендуется лишь по уважительной причине. А тут и Ваня объявился. Он, оказывается, хотел было пройти за мной, но увидел, что напротив дверь вспыхнула, стал её тушить и моих окриков не слышал. Вот твоему Васе, он жаловался, высота снится, крыша, по которой он скользит вниз и никак не может удержаться, а мне — это проклятое зеркало и в нем чёрное лицо с разинутым в крике ртом. Наваждение!
Но это так, — продолжал Чопурин, — для смеху. А вот но-настоящему, без капли юмора, я перепугался метров через десять… или, точнее, минуты через три… Говорухина Пашу ты себе представляешь — не человек, а бульдозер!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43