Сбоку прилепились лаборатория магнитолога, дизельная электростанция и холодный склад. Таких скромных жилищных условий я не видел, пожалуй, ни на одной полярной станции.
— С трудом представляю, где мы здесь будем принимать ансамбль Игоря Моисеева, — высказался Фищев. — Придётся, видимо, отменить гастроли.
В последующие недели я не раз слышал, как ребята подшучивали над своими «комфортабельными люксами», отличающимися от купе вагона тем, что жить в них нужно было не день в не два, а целый год; посмеивались над кают-компанией, в проходе которой трудно было разойтись двоим, над холлом, в котором могли одновременно находиться пять-шесть человек. Но в шутках этих была гордость за свою миниатюрную, крепко сбитую станцию, с её рациональнейшей теснотой, станцию, построенную с таким расчётом, чтобы не пропала ни одна калория тепла. Кажется, Амундсен говорил, что единственное, к чему нельзя привыкнуть, это холод, а на Востоке холод космический и, чтобы не пустить его в дом, нужно поддерживать самое дорогостоящее в мире тепло: каждый килограмм груза, доставленный на Восток, обходится в десять рублей!
— Одевайтесь, товарищи экскурсанты, — предложил Агафонов. — Продолжим осмотр на свежем воздухе.
Стояло знойное восточное лето — минус тридцать пять градусов в тени. Под солнцем, катившимся по безоблачному небу, сверкал непорочно белый снег. От этой нескончаемой белизны слезились глаза, даже солнцезащитные очки не спасали от обилия света. Белый снег и тёмные пятна жилья — можно было запросто обойтись без цветной фотоплёнки. Разве что на людях оранжевые каэшки — чтобы легче различать на белом фоне, если придётся искать пропавшего товарища.
Поразителен на Востоке воздух! В него словно вотканы солнечные лучи, таким бы воздухом дышать и дышать, впитывая в себя его целительную свежесть. Но это сплошной обман. Воздух абсолютно сух, он дерёт носоглотку как наждак, мехами работают лёгкие, наполняясь чем-то бесплотным: досыта надышаться здесь так же невозможно, как насытиться манной небесной. Я прошёл десять шагов и задохнулся, словно бегун на десятом километре. С той лишь разницей, что бегун может делать глубокие вдохи открытым ртом — естественные действия, совершенно противопоказанные на Востоке. На нас надеты шерстяные подшлемника — «намордники», как их изящно называют. Они закрывают большую часть лица, оставляя открытыми глаза. При выдохе тёплый воздух охлаждается и содержащаяся в нём влага конденсируемся, отчего поминутно потеют очки, а на бровях и ресницах образуются сосульки. Нужно снимать рукавицы и протирать стекла; сосульки растают самостоятельно, когда мы вернёмся домой.
Отдыхая через каждые десять-двадцать шагов, мы начали обход станции. Её центром были кают-компания и пристроенные к ней помещения — все из щитовых домиков. Со времени основания Востока «главный корпус» не раз расширялся путём присоединения к нему очередного домика.
— Антарктический модерн, — определил Коля Фищев, — характеризуется отсутствием колонн, портиков, балконов и шпиля. Впрочем, в роли шпиля успешно выступает антенна. В связи с нехваткой декоративного мрамора фасад здания облицован редкими сортами дерева — крышками ящиков из-под макарон.
— Рядом, — подхватил Агафонов, — возвышается величественное здание аэрологического павильона, сооружённое из досок. Здесь Сергеев и Фищев будут добывать водород для запуска зондов — великолепная физзарядка, особенно при температуре минус восемьдесят пять градусов. Когда зонд улетит, Боря Сергеев поднимется по ступенькам в это помещение к своему локатору, чтобы принимать с неба приветственные радиограммы.
И ещё два домика на Востоке. В одном из них хозяйство ионосферистов, здесь будет работать Василий Сидоров-второй. Другой домик построен американцами для своих учёных, уже не раз зимовавших на станции в порядке научного обмена. Как раз в эти минуты молодой американский физик Майкл Мейш передаёт эстафету своему столь же молодому коллеге из Ленинграда Валерию Ульеву. Майкл — первый восточник, который обратил на себя наше внимание. Когда мы выползали из самолёта, к полосе бежал высокий парень в каэшке, тревожно выкрикивая: «Где есть Ульев? Ульев! Дайте мне Ульев!» Валерий, которого шатало, как на палубе во время шторма, прохрипел: «Я здесь…», и Майкл, издав ликующий вопль, чуть ли не на себе потащил сменщика в домик. Как рассказал Агафонов, Майкл — весёлый и забавный парень, он чрезвычайно доволен тем, что ему посчастливилось провести год на Востоке. «Только три человека в Америке мёрзли так, как я — радовался он.
У своего домика американцы установили две сорокаметровые ажурные стальные антенны — одно из главных украшений станции. Они находятся в нескольких десятках метров от полосы, и в ясную погоду лётчики ими любуются, а в плохую проклинают: того и гляди, зацепишь крылом.
Таковы все строения на поверхности Востока. Почему на поверхности? Потому что глубоко под толщей снега вырыт магнитный павильон, одно из главных научных сооружений станции. В своё время мы там побываем. Да, на поверхности есть ещё свалка — старые сани, пустые бочки из-под горючего, ящики и прочее.
Вот и все. Так выглядела легендарная станция Восток — одинокий и не блещущий красотой хутор, заброшенный в глубины Центральной Антарктиды,
Старая смена и Новый год
Ёлку мы привезли с собой. Обвешанная всякой мишурой, она стоит в кают-компании на том месте, которое обычно занимает бак с компотом, и каждый, проходя мимо неё, нагибается и вдыхает сказочно прекрасный аромат родного леса.
Старая смена простила нам чудовищную оплошность: надеясь на хорошую погоду и следующие рейсы, мы не взяли с собой дежурный набор праздничных деликатесов. Но не было бы нам прощения, если бы мы забыли ёлку. Не потому, что полярники сентиментальны, совсем наоборот — в массе своей они чужды такой немужской слабости. Дело в другом.
Каким бы суровым и мужественным ни был полярник, с какой бы стойкостью он ни переносил тяготы зимовки, в глубине души он мечтатель. Чаще всего эта мечты вполне определённы: увидеть, обнять родных и друзей, посидеть у телевизора в своей квартире, лениво посасывая пиво. Это мечты весомые, грубые, зримые, они обычны для всех, ими никого не удивишь.
Но чем дольше полярник оторван от дома, тем сильнее он ощущает, что в понятие «родина» исключительно важными составляющими входят и такие вещи, о которых и не задумывался вроде, давно перестал их замечать. Клумба у дома, качели во дворе, пустырь, на котором гонял когда-то дышащий на ладан мяч, речка с диким пляжем и лес — все это начинает волновать, как музыка, иной раз переворачивающая душу неведомо какими средствами, как сон, отлетевший и оставивший после себя какое-то смутное беспокойство. Особенно лес. Знаете, о чём чаще всего мечтают полярники под конец зимовки? Провести отпуск в лесу. Может быть, потому, что лес и все с ним связанное — антитеза льду и снегу? Или потому, что лес — это наши первые волшебные сказки, первая прогулка с любимой и сорванный украдкой первый поцелуй на забытой тропинке? Или потому, что в лесу мы забываем обо всём, целиком отдаваясь его очарованию?
И аромат леса становится главным ароматом Родины. Вот почему полярники больше всех других людей любят ёлку.
Мы сидим за столом. Минут через двадцать Новый год, однако настоящим новогодним настроением никто похвастаться не может: старая смена потому, что вот уже четвёртый день нелётная погода, и коллектив, за год зимовки ставший живым организмом, расколот на две половины; ну а что касается новой смены — мы ещё не пришли в себя.
— Хороши! — осматривая нас, с дружеской насмешкой говорит Сидоров. — Глаз не отвести — такие красавцы. Художника бы сюда — святых мучеников с вас писать!
Вид у нас действительно нефотогеничный. Если бы заснять наши физиономии на цветную плёнку, эти фотокарточки не стали бы украшением семейного архива.
— Всю ночь ворочался, как будто в матрасе камни, — жалуется не синий, а какой-то уже зелено-фиолетовый Тимур Григорашвили. — А почему? А потому, что воздуха нет! Дышу так, что грудь чуть до потолка не достаёт, вот так (Тимур красочно показывает, как энергично он дышит). Засыпаю, никого не трогаю, и вдруг какая-то сволочь хватает за горло, вот так (Тимур средствами пантомимы разыгрывает страшную сцену). Кричу «караул!», просыпаюсь — нет никакой сволочи.
— И как это из Грузии вас потянуло в Антарктиду? — улыбается начальник старой смены Артемьев.
— А что? С юга на юг! Приятели спрашивали: «Куда чемодан собираешь, Тимур?» — «А, — говорю, — пустяки. Недалеко тут. В Антарктиду». Глаза на лоб лезли, никто не верил. «Ой, держите меня, — кричали, — Григорашвили едет в Антарктиду! Да ведь ты дрожишь от холода, когда пятнадцать градусов тепла!» А я говорю: «Чем я хуже других? Все люди из одного мяса сделаны». А они говорят: «Не из всякого мяса шашлык приготовишь». А я говорю… Да, а кто скажет, почему я не хочу кушать? Доктор, в твоих книгах не написано, куда спрятался мой аппетит?
Ребята посмеиваются, наполняют свои тарелки закусками, а я с интересом смотрю на Артемьева. Ему лет сорок, он высок, немного сутуловат и, видимо, силён физически. Своей манерой держаться он чем-то напоминает мне Льва Булатова, начальника СП-15: такой же скромный, сдержанный, тактичный. И улыбка у него столь же мягкая, слегка застенчивая; людям с такой улыбкой бывает очень трудно обидеть человека. Но приходит момент, и обнаруживается, что у них твёрдый характер и сильная воля. Удивительную характеристику Артемьеву дал Володя Агафонов:
— Он скромный, спокойный, но лапа у него железная. Красиво провёл зимовку.
Вспоминаю комедию Бернарда Шоу «Смуглая леди сонетов», герой которой, Вильям Шекспир, записывал подслушанные интересные фразы, чтобы вставить их потом в свои пьесы. Записал бы он эти: «…лапа у него железная… Красиво провёл зимовку».
Александр Никитич Артемьев на Востоке начальником второй раз. Большинство ребят из его смены были с ним и в Одиннадцатой экспедиции и готовы вновь пойти в следующую — нет лучшей похвалы для начальника. Жаль, все эти дни прошли у него в хлопотах по передаче станции, я так и не успел с ним как следует познакомиться. Зато какой великолепный штрих к его характеристике добавил мне через полтора месяца Гербович! Артемьев — из тех людей, к которым с первого взгляда испытываешь доверие. Ещё перед вылетом на станцию Сидоров сказал: «Если Никитич акты подписал — можно не проверять: такую рекомендацию я получил от начальника экспедиции. Владислав Иосифович сказал, что даже не может и представить себе такого — чтобы Никитич подвёл». Так оно и получилось: Артемьев сдал станцию в превосходном состоянии.
Это и есть высшая степень доверия: когда человеку веришь больше, чем бумаге. Помните Отченаша из «Педагогической поэмы», с его наивно-трогательным удивлением: «Да зачем тебе документ, когда я сам здесь налицо, видишь это, как живой, перед тобой стою?» Не сознавал отсталый старик роль бумаги, повезло ему, что жизнь свела его с Макаренко, а не с кем-нибудь другим.
Несколько лет назад на одной антарктической станции произошёл трагикомический случай. Трактор провалился сквозь лёд, но механик-водитель успел выскочить — правда, без кожаной куртки, она осталась в кабине. Бухгалтерия на материке легко списала трактор, так как было очевидно, что водитель при всей своей хитрости не сможет засунуть его в чемодан и привезти дочой. А вот списать куртку — дудки! Пришлось возместить её стоимость из зарплаты. Ибо у водителя не было бумаги, удостоверяющей, что материальная ценность в лице кожаной куртки вместе с трактором покоится на дне Южного Ледовитого океана. Бухгалтерии было стыдно, она верила водителю и доброму десятку свидетелей, но инструкция предписывала верить бумаге.
И мне доставил большое удовольствие такой разговор:
— Пошли, Семеныч, на склад, на месте проверим.
— А ты был?
— Был.
— Проверял?
— Проверял.
— Так чего же, Никитич, канителиться? Подписываем!
Без десяти двенадцать прибежал взволнованный радист Гера Флоридов.
— Есть погода! В Мирном на два часа ночи готовят самолёт!
Лучшего подарка для артемьевских ребят и придумать было невозможно. Ибо даже самые уравновешенные восточники испытывают некий комплекс пассажирской неполноценности — из-за полной зависимости от самолёта. В одну из прошлых экспедиций почти весь январь стояла нелётная погода, и старую смену удалось переправить в Мирный уже тогда, когда капитан корабля потерял всякое терпение. И хотя с того случая поколения восточников уверены, что без них корабль на Родину не уйдёт, но бережёного бог бережёт…
Все повеселели.
— Хорошо бы на прощание снегу напилить, а, Майкл? — смеётся доктор Коляденко.
— О, ноу, нет! — с притворным ужасом всплескивает руками Майкл.
Я впервые встречаю живого американца, он мне интересен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58