Дело даже не в том, что покинувший полюс ледяной континент породил серьезный источник влажного воздуха. Дело в том, что дрейф полюсов передвинул эту зону многокилометровых ледяных толщ в более низкие широты и сделал подвластной западному переносу. Дюна, как и Земля, вращается с востока на запад, и ветра, покорные сыны атмосферы, отстающей от вращения планеты, дуют, естественно, с запада на восток. Теперь подхваченные ими полярные воздушние массы с удвоенной силой хлынули в пустыню, справа и слева обтекая Центральный Рифт, а заодно в загибах атмосферных фронтов производя те самые кориолисовы бури, которые так любит поминать официальная версия. Дальше, уже от экватора, все то же перекрученное кольцо ветров, подняв уже основательно прогретый, но все еще влажный воздух ввысь, уносило его к северу и к югу, чтобы уже на новых полюсах снова превратить его водяной пар в снег и лед.
И все больше воды оседало в скалах и песках, в каменных россыпях и расщелинах, все богаче становилась роса, все гуще туманы. Разумеется, в любом случае арракинской Хаммаде, например, далеко до легендарной пустыни Намиб, овеянной дыханием океана, или до Сахары с ее ежегодными наводнениями – но для Дюны такой переход очень заметно менял положение вещей. Воздух начал остывать, и на главных широтах пардотовых опытов наметилось такое чудо, как нарастающая умеренность климата. Не буду утомлять читателя биоценологическими подробностями, скажу лишь, что тогда-то и ударил час. Сработали биоактиваторы, и растительный бум неудержимо выстрелил.
Плодовитость растений подскочила до небес, циклы размножения закрутились с невиданной скоростью. Захватывая громадные территории, красная сосна в несколько лет ушла за экватор, и тысячи квадратных километров дюн покрылись ее сеянцами. Следом двинулась лиственница, проникая своими корнями на невероятные глубины, забираясь в подземные коммуникации и сооружения. В образовавшейся тени резко подскочило влагоудержание и энергично пошел процесс растворения грунтовых солей. Тогда настал черед даурской солянки, этого живого насоса минералов почвы.
Если посмотреть на карту, то видно, что изменения прошли двумя большими языками с северо-запада на юго-восток по обоим Рифтам до экватора, и далее уже отдельными пятнами. Никаких естественных врагов у голосемянных на Дюне не было, очнувшиеся активаторы буйствовали, и в шесть-семь лет значительная часть обоих полушарий зазеленела. То, что произошла катастрофа, Свободные поняли далеко не сразу, разбросанные там и сям по барханам очаги кустарника смотрелись сущим пустяком. Но в первые же годы на залесенных территориях, не вынеся кислотности и засоления почв, погиб песчаный планктон. Затем, ломая тысячелетний маршрут, эти места начали покидать взрослые черви, численность Шай-Хулудов стремительно пошла вниз, ареал, сокращаясь, исчезал буквально на глазах, а вслед за ним исчезала и промысловая зона! Северные провинции, за редким исключением, оставались без спайса, и фримены Магриба оказались в положении, которое можно было назвать по меньшей мере бедственным.
При столь катастрофическом падении добычи цены на спайс должны были бы подскочить до небес, и тем самым в известной мере смягчить удар по фрименской экономике. Но эпоха правления Муад’Диба как раз и знаменита постоянным снижением цены на арракинский меланж, а после печальной памяти моратория двести одиннадцатого года это снижение перешло и вовсе в обвал – и эти рыночные котировки повлияли на судьбы Свободных куда больше, чем все решения и реформы императора Атридеса.
Арракинский джихад, объявленный Муад’Дибом, несмотря на всю путаницу статистических данных, демонстрирует предсказуемую и недвусмысленую картину: максимальное количество добровольцев как раз и дали районы, наиболее пострадавшие от экологического катаклизма. Не призывы безудержно разрекламированного Лисан аль-Гаиба, не религиозный психоз – фрименов погнали на войну за тридевять земель от дома авантюры Пардота Кайнза и даурская солянка.
Дома же картина складывалась и вовсе невеселая. Никакие почвенно-кислотные напасти не могли заставить один фрименский клан пустить другой, соседний клан, добывать спайс на своих исконных землях. Слишком большой кровью были проведены и держались невидимые пустынные границы. Между обездоленным севером и более или менее уцелевшим югом – точнее, юго-востоком – сразу выросло грозное напряжение. У лишившихся средств к существованию северных племен незамедлительно обнаружились тысячи причин для обид и мести, а поскольку каждый фримен – это прежде всего воин, готовый в любую минуту умереть во имя своего рода, тень гражданской войны легла на пески очень рано.
Войны, джихад, истощение ресурсов планеты сделали свое дело на удивление быстро – фримены Арракиса сгинули менее чем за сто лет, даже полвека спустя после воцарения Муад’Диба уже мало кто слышал о каких-то диких племенах Свободных из пустыни. Не осталось даже памяти о них, список исследований, свидетельств, хроник, письменных или устных источников трагически короток. На Дюне никогда не было ни истории, ни этнографии, и то немногое, что мы сегодня знаем об этих людях, пришлось с великими трудами собирать по обрывкам, случайным фрагментам и крупицам.
Все авторы официальной версии заявляют в одни голос, что Дюна – планета, населенная фрименами. С таким же успехом можно сказать, что Европа – это континент, населенный французами. Во-первых, как я уже говорил, кроме фрименов Арракис населяло еще около семидесяти народностей, живших далеко от пустыни. Во-вторых, такой нации, как фримены, не было вовсе.
Фрименами, то есть Свободными – бедуинами, – называли себя одиннадцать родов Хайдарабадского эмирата, на территории которого, по воле судеб, и разворачивалось действие арракинской революции – но с легкой руки имперских бытописателей этот ярлык приклеили всем народам, населявшим Западный и Восточный Рифт.
Здесь, однако, и без наших путаников-летописцев присутствует серьезная сложность. Жители пустыни, носители различных языков и традиций, несколько веков рождались и умирали в полном отрыве от тех наций и культур, к которым себя причисляли. Неизвестный, но весьма продолжительный по историческим масштабам отрезок времени (никто не знает, как и когда была заселена Дюна) они варились в собственном котле, меняясь и ассимилируясь бок о бок с такими же маргиналами, явившимися неведомо откуда. Племена называли себя персами, тюрками, аварцами, туркменами и еще какими-то, порой загадочными именами, но даже прадеды их прадедов не помнили, что означают эти слова и о каких землях идет речь; смешение, забвение и изоляция рождали самые фантастические сочетания костюмов, обычаев и орнаментов. До некоторой степени о корнях того или иного рода можно было порой судить по названиям, которые давались подвластным горам и долинам – Пешавар, Джайпур, Нефуд – призраки Пакистана, Индии, Аравии.
В силу бесспорного влияния арабской культуры, фрименов (волей-неволей приходится использовать это слово) почему-то всегда изображают в виде странноватых арабов самого экзотического толка. Полный вздор. В пустыне был представлен весь спектр национальных типов, цветов кожи, разреза глаз и так далее; например, классически прибалтийская внешность Алии ни у кого не вызывала вопросов.
Кстати. Вершиной фантастического сочинительства стала легенда о синих фрименских глазах. Постоянные следы меланжа в пище и питье и в самом деле добавляли синевы в пигментацию роговицы, но нашим лихим творцам этого показалось мало, и они наградили бедуинов вдобавок и синими белками – еще чудо, что оставили им зрачки! Посмотрите на любую фотографию, любую видеозапись, взгляните на портрет Стилгара с обложки сборника его воспоминаний – были, были у них белки, с голубизной, но были.
Однако ни самодельность этнических особенностей, ни национальная разнородность внутри фрименских анклавов не служили помехой к их крайней обособленности. Спайсовые деньги наполняли слово «независимость» вполне конкретным и весомым смыслом. Попробуйте-ка объявить джелалабадскому пуштуну, что считаете его хайдарабадским фрименом! С тем же успехом баску или каталонцу можно сказать, что он испанец. Межобщинные браки были несказанной редкостью, и зачастую вели к настоящим войнам. Указом пустынному воителю были лишь глава клана да емкость обоймы – что ему до какого-то императора, там, за северными горами? Естественно, что широковещательные заявления Муад’Диба типа: «Наконец-то наш спайс принадлежит нам!» не вызывали ничего, кроме усмешки – на своих угодьях Свободные и без того считали весь спайс своим, и это право всегда были готовы отстаивать, насколько хватит дальнобойности винтовки и длины кинжала.
Смешение рас привело и к смешению языков. Несмотря на все многообразие диалектов и наречий, все кочевники так или иначе понимали друг друга. Нации общались на своеобразном архаичном арабском с заметными добавлениями пушту, фарси и древнего саджа; с письменностью дело обстояло из рук вон плохо, но настоящим бедствием стали имена. Сами по себе сложные и малопонятные, во многом составленные в нарушение (что не удивительно) как исламских, так и доисламских принципов, с изменениями и перестановками артиклей и предлогов, всех этих ибн, аль-, эр– и эт-, они еще попали под удар переписи и паспортизации, проведенных Комиссией по Ксенологии почти сразу после революции.
Имя бедуина – всегда больше, чем просто имя, это еще и его история, а часто еще и история его семьи. Такой-то, сын такого-то (ибн), живший в Бурхгади (аль-), внук такого-то, из рода под названием, по профессии изготовитель палаток (ковров, оружия, украшений и т. п.), хромой, горбатый, по прозвищу и так далее – очень длинная и иерархически непростая цепочка. Ко всему прочему, имелись тайные имена, запасные имена и еще бог весть что. Комиссия по паспортизации всех этих тонкостей знать не желала, и исходила из привычного европейского стандарта – фамилия, имя, отчество, год рождения, плюс все индивидуальные номера. В таком виде большинство фрименов и попало в официальную документацию. Поэтические гроздья имен и прозвищ кромсали абсолютно бездумно, и в итоге образовалась страшнейшая неразбериха – у громадной части населения одним махом сменились имена, подчас самым невероятным, не поддающимся расшифровке образом. И теперь, спустя столетия, иной раз нет никакой возможности понять, о каком же конкретно человеке идет речь.
Впрочем, в этих нелепостях не было злого умысла, они говорит лишь о том сумбуре, который царил в головах чиновников имперской администрации и об их откровенно наплевательском отношении к делу. Другая картина наблюдается там, где поднимаются вопросы, касающиеся политического реноме власти – тут искажения приобретают откровенно злостный характер. В первую очередь это вопрос о религии.
Религии Дюны официальная версия уделяет ничуть не меньше места, чем экологии, и здесь мы встречаем стандартную подтасовку фактов с добавлением вранья. Казенные борзописцы начинают с туманных ссылок на Магомет-Сари и загадочный буддислам, затем вдруг переключаются на многословную и мало идущую к делу историю создания Желтой Католической Библии, и в итоге иллюстрирует все это эпизодами бесспорно языческих религиозных церемоний фрименов с оргиями и вакханалиями культа Преподобной Матери.
Из всех этих объяснений можно сделать единственный вывод о том, что в огороде бузина, а в Киеве дядька, но никак не больше. Однако скрытая здесь уловка гораздо бесхитростней, чем в случае с экологической теорией. Несмотря на все смущение и беспомощность, имперские историки силятся протолкнуть одну-единственную мысль: Муад’Диб стал лидером (пророком, мессией – как угодно) государственной религии Дюны.
Это уже чистейшей воды обман. На Дюне никогда не было государственной религии, так же как не было единого государства. Невероятная этническая пестрота Арракиса влекла за собой точно такую же религиозную пестроту, и, например, ортодоксальных христиан Балль-Дахара ни в коей мере не волновало, что за тысячи миль от них, среди арракинских язычников, появился какой-то чудаковатый малый, который провозгласил себя мессией и Голосом Неба.
Страшно вымолвить, но военный конфликт на Дюне (факт которого в последнее время историки хотя и со скрежетом зубовным, но все же признают) был еще и религиозной войной. Главный противник языческих Арракина и Хайдарабада, Конфедерация Южных Эмиратов была в основном исламским объединением, хотя и с таинственным, невесть где приобретенным уклоном в суфизм и манихейство. Для правоверных жителей южного Рифта верования магрибских фрименов были вопиющим оскорблением, а ненависть к проклятым идолопоклонникам – отнюдь не формальным чувством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36