– посоветовали мне поговорить с братом. Поэтому нет. Я не знаю, что мне делать с этим чертовым пером. Сжечь его? Порубить и съесть? Построить вокруг него гнездо? Выпрыгнуть в окно, держа перед собой?
Миссис Хигглер посмотрела на него как угрюмый ребенок.
– Следовало спросить у Луэллы Дунвидди.
– Сомневаюсь, что это возможно. Когда я к ней заезжал, вид у нее был неважнецкий. К тому же у нас мало времени.
– Отлично, – вмешалась Дейзи. – Перо у тебя. А теперь можно нам поговорить о Грэхеме Хориксе?
– Это не просто перо. Это перо, которое я получил в обмен на брата.
– Так обменяй назад и давай займемся делом. Не можем же мы так все оставить.
– Это не так просто, – возразил Толстый Чарли, но вдруг умолк: подумал о словах, которые сам только что произнес, и о ее ответе. И с восхищением посмотрел на Дейзи. – Господи, какая же ты умная! – вырвалось у него.
– Стараюсь. А что я такого сказала?
Четырех старушек под рукой не было, но имелись миссис Хигглер, Бенджамин и Дейзи. Обед почти закончился, поэтому метрдотель Кларисса с удовольствием к ним присоединилась. У них не было земли четырех разных цветов, но был белый песок с пляжа при отеле и черная земля с клумбы перед входом, красная глина из проулка за зданием и цветной песок в пробирках из сувенирной лавки. Свечи, которые они позаимствовали со столиков возле бассейна, были маленькими и белыми, а не высокими и черными. Миссис Хигглер заверила, что все нужные травы растут на острове, но Толстый Чарли попросил Клариссу принести с кухни букет ароматических трав для бульона.
– Думаю, самое главное тут – вера в себя, – объяснил он. – Детали – вещь второстепенная. Важна атмосфера магии.
В данном случае атмосферу магии вовсе не помогал сгустить ни Бенджамин Хигглер, который то и дело оглядывал стол и разражался хихиканьем, ни Дейзи, которая постоянно напоминала, что весь ритуал несусветная чушь.
Миссис Хигглер бросила ароматический букет в миску с оставшимся после обеда белым вином. Потом начала гудеть и жужжать. Подстегивая остальных, она подняла руки, и вскоре они стали ей вторить – в целом звучание напоминало рой пьяных пчел. Толстый Чарли ждал, когда что-нибудь произойдет.
Ничего не происходило.
– Толстый Чарли, – подала вдруг голос миссис Хигглер. – Ты тоже гуди.
Толстый Чарли сглотнул. Бояться тут нечего, сказал он самому себе. Он же пел перед полным залом, он же прилюдно предложил руку и сердце женщине, которую едва знает. После такого гудеть – проще простого.
Он уловил ноту, которую издавала миссис Хигглер, и дал ей вибрировать у себя в горле…
Сжал покрепче перо. Сосредоточился и загудел.
Бенджамин перестал хихикать. Его глаза расширились, на лице отразился испуг, и Толстый Чарли уже собрался перестать гудеть, чтобы выяснить, что его так встревожило, но жужжание было теперь внутри него, и свечи замигали…
– Посмотрите на него! – воскликнул Бенджамин, – Он… … Толстый Чарли спросил бы, что же с ним не так, но было уже слишком поздно.
Туманная завеса разомкнулась.
Толстый Чарли шел по мосту, по длинному белому пешеходному мосту над бескрайней серой водой. Чуть впереди, посреди моста на деревянном складном стульчике сидел мужчина. И удил рыбу. Глаза и лоб ему прикрывала зеленая фетровая шляпа. Он словно бы дремал и, когда Толстый Чарли приблизился, даже не шевельнулся.
Тем не менее Толстый Чарли его узнал и положил руку ему на плечо.
– Я так и знал, что ты все подделал. Никогда не верил, что ты по-настоящему мертв.
Человек на стульчике не двинулся с места, но улыбнулся.
– Много ты знаешь о смерти, – сказал Ананси. – Я мертв, мертвее не бывает. – Он с удовольствием потянулся, вытащил из-за уха тонкую черутту и прикурил от спички. – Ух. Я мертв. И на какой-то срок, пожалуй, таким и останусь. Если время от времени не умирать, люди начинают принимать тебя как должное.
– Но… – возразил Толстый Чарли.
Призывая к молчанию, Ананси приложил палец к губам, потом подобрал удочку и, крутя ручку, начал втягивать леску. Толстому Чарли он указал на сачок. Толстый Чарли за ним нагнулся и подставил отцу, который опустил в него бьющуюся серебристую рыбину. Ананси извлек из пасти рыбы крючок, потом бросил рыбину в белое пластмассовое ведро.
– Ну вот, – сказал он. – Обед на сегодня есть.
Тут до Толстого Чарли дошло, что, когда он сел за стол с Хигглерами, был поздний вечер, а здесь – где бы он ни очутился – солнце стояло низко, но еще не зашло.
Сложив стульчик, отец отдал его Толстому Чарли вместе с ведром. Они пошли по мосту.
– Знаешь, – сказал мистер Нанси. – Я всегда думал, что если ты когда-нибудь придешь со мной поговорить, я столько всякого тебе расскажу. Но ты и сам по себе неплохо справляешься. Так что тебя сюда привело?
– Не знаю. Я пытаюсь разыскать Женщину-Птицу. Хочу отдать ей назад перо.
– Не следовало тебе связываться с такими людьми, – беспечно ответил отец. – От таких добра не жди. А она та еще птица. Сплошные обиды. Но она трусиха.
– Это из-за Паука… – начал Толстый Чарли.
– Сам виноват, – прервал ее отец. – Позволил старой перечнице отослать куда-то половину себя.
– Я был всего лишь ребенком. Ты-то почему ничего не сделал?
Ананси удочкой сдвинул шляпу на затылок.
– Старуха Дунвидди не смогла бы сделать с тобой ничего, чего бы ты сам ей не позволил, – сказал он. – Ты ведь мой сын.
Толстый Чарли это обдумал, потом спросил:
– Но почему ты мне ничего не сказал?
– Ты и так неплохо справлялся. До всего доходил своим умом. С песнями же ты разобрался, верно?
Толстый Чарли почувствовал себя еще более неуклюжим, еще более толстым и еще большим разочарованием для отца, чем когда-либо, но не ответил просто «нет», а только сказал:
– А ты как думаешь?
– Думаю, ты на верном пути. Самое главное в песнях – то, что они совсем как истории: ни черта не стоят, если их никто не слушает.
Впереди показался конец моста. Хотя никто ему этого не объяснял, Толстый Чарли почему-то понял, что это их последний шанс поговорить. Ему так многое нужно узнать, ему так многое хочется узнать.
– Пап… – начал он. – Когда я был ребенком… Почему ты меня унижал?
Лоб старика сошелся морщинами.
– Унижал? Да я тебя любил!
– Ты отправил меня в школу в костюме президента Тафта. Это ты называешь любовью?
Разд&чся пронзительный взрыв чего-то, что можно было принять за старческий смех, потом Ананси затянулся черуттой. Дым вылетел у него изо рта как призрачная рамка для реплики в комиксе.
– А что мне твоя мать за это устроила! – хохотнул он и, помолчав, добавил: – У нас не так много времени, Чарли. Неужели ты хочешь провести его, ссорясь?
Толстый Чарли покачал головой.
– Наверное, нет.
Мост уже почти кончился.
– Послушай, – сказал отец, – когда увидишь брата… Хочу, чтобы ты кое-что ему от меня передал.
– Что?
Подняв руку, отец наклонил к себе голову Толстого Чарли и мягко поцеловал в лоб.
– Вот это.
Толстый Чарли выпрямился. Отец смотрел на него со странным выражением, которое на лице любого другого Толстый Чарли счел бы гордостью.
– Покажи мне перо, – велел Аналси.
Толстый Чарли опустил руку в карман. Перо выглядело еще более мятым и растрепанным, чем раньше. Неодобрительно цокнув языком, отец посмотрел его на свет.
– Красивое, – сказал он. – Нельзя его было так обмусоливать. Она испорченное не возьмет.
Мистер Нанси провел рукой по перу, и оно снова расправилось. Но пожилой джентльмен снова нахмурился.
– Зачем стараться? Ты же только снова его испортишь.
Дыхнув на ногти, он потер их, полируя о куртку. Потом словно бы принял какое-то решение. Снял шляпу и заткнул перо за ленту на тулье.
– Вот, щегольская шляпа тебе не повредит. – Он надел шляпу на голову Толстого Чарли. – Тебе идет.
– Я не ношу шляп, папа, – вздохнул Толстый Чарли. – Она выглядит глупо, и я в ней выгляжу полн ым идиотом. Почему ты всегда стараешься вогнать меня в краску?
В сгущающихся сумерках старик посмотрел на сына.
– Думаешь, я стал бы тебе лгать? Чтобы носить шляпу, сынок, нужно настроение, нужен подход, ни больше ни меньше. А в тебе это есть. Думаешь, я бы сказал, что тебе идет, если она была бы тебе не к лицу? Ты сама элегантность. Не веришь?
– Не особенно.
– Взгляни, – сказал отец и указал за перила моста.
Вода под ними блестела неподвижная и гладкая как зеркало, и человек в новой зеленой шляпе, посмотревший оттуда на Толстого Чарли, действительно был сама элегантность.
Он поднял глаза, чтобы признаться отцу, что ошибался, но старик уже исчез.
Толстый Чарли шагнул с моста в сумерки.
– Так. Я хочу знать, куда он подевался? Куда пропал? Что вы с ним сделали?
– Я-то ничего не делала, – вздохнула миссис Хигглер. – Господи, дитя! В прошлый раз все было иначе.
– Его словно бы лазерным лучом вернули на корабль-матку, – сказал Бенджамин. – Круто. Спецэффекты реальности.
– Сейчас же верните его назад! – яростно выпалила Дейзи. – Немедленно!
– Я даже не знаю, где он, – ответила миссис Хигглер. – И не я его туда послала. А он сам отправился.
– И вообще, – вмешалась Кларисса, – что, если он отправился делать что нужно, а мы заставим его вернуться? Можем все испортить.
– Вот именно, – поддакнул Бенджамин. – Все равно что вытащить разведывательную экспедицию в момент высадки на чужую планету.
Подумав, Дейзи раздраженно признала, что это звучит разумно – как минимум настолько разумно, насколько вообще что-то за последние несколько дней казалось логичным или здравым.
– Если мы закончили, – сказала Кларисса, – мне, наверное, надо возвращаться в ресторан. Присмотреть, чтобы все как следует прибрали.
– У нас тут вроде все, – согласилась, отхлебнув кофе, миссис Хигглер.
– Прошу прошения. – Дейзи с силой хлопнула ладонью по столу. – У нас тут убийца ходит на свободе! А теперь еще и Толстого Чарли унесло на «корабль-манку».
– На корабль-матку, – поправил ее Бенджамин.
Миссис Хигглер моргнула.
– Действительно, нам следует что-то предпринять. Что ты предлагаешь?
– Не знаю, – призналась Дейзи. – Убивать время, наверное.
Взяв «Уильямстаунский курьер», который читала миссис Хигглер, она начала перелистывать страницы.
Заметка о пропавших туристках, женщинах, которые не вернулись на свой лайнер, нашлась на третьей странице. «Поэтому подослали мне тех двух, да? Ту парочку в доме? – произнес у нее в голове голос Грэхема Хорикса. – Вы думали, я поверю, что они действительно поехали в круиз?»
В конце концов Дейзи была полицейской, а это ничем не вытравить.
– Найдите мне телефон, – велела она.
– Кому ты собираешься звонить?
– Думаю, начнем с министра по туризму и шефа полиции, а там посмотрим.
Алое солнце, сжимаясь, уходило за горизонт. На острове, в том месте, где существует четкая линия между днем и ночью, Паук смотрел, как море поглощает красный апельсин солнца. Не будь он Пауком, то отчаялся бы. У него ведь были только камни и шест.
Он жалел, что нет костра, и спрашивал себя, поможет ли ему луна. Когда она взойдет, у него, вероятно, будет шанс.
Солнце село, пропал последний мазок красного на темной воде. Наступила ночь.
– Сын Ананси, – сказал голос из темноты. – Скоро, очень скоро я буду кормиться. Ты не узнаешь, что я здесь, пока не почувствуешь мое дыхание у себя на загривке. Я стоял над тобой, когда тебя привязали для меня к шесту, и прямо тогда мог перекусить тебе шею, но передумал. Убить тебя спящего не доставило бы мне удовольствия. Я хочу, чтобы ты чувствовал свою смерть. Я хочу, чтобы ты знал, почему я лишил тебя жизни.
Паук бросил камень туда, откуда, как ему казалось, исходил голос, – судя по звуку, он безобидно упал в кусты.
– У тебя есть пальцы, – продолжал голос, – но у меня есть когти, много острее ножей. У тебя – две ноги, а у меня – четыре, которые никогда не устают, и бежать я могу в десять раз быстрее, чем ты станешь улепетывать. Ты способен жевать мясо, если его размягчить и лишить вкуса на огне, ведь у тебя мелкие обезьяньи зубки, которые годятся только на то, чтобы жевать мягкие фрукты и ползучих зверьков. А мои клыки кромсают и рвут живую плоть, отдирают ее с костей, и я могу глотать ее, пока соки жизни еще бьют фонтаном в небо.
Тут Паук издал звук, какой можно издать и не имея языка, одними губами. Это было «хм» пренебрежения. «Возможно, ты и впрямь таков, как утверждаешь, Тигр, – говорило это «хм», – но что с того? Все сущие истории принадлежат Ананси. А о тебе в них ничего не рассказывается».
Из темноты раздался рев. Рев ярости и обманутых ожиданий.
Паук начал напевать без слов мелодию «Рэгги про тигра»: это была очень старая песня, которой хорошо дразнить диких зверей. «Держите того тигра. Где этот тигр?» – пелось в ней.
Когда из темноты снова раздался голос, он прозвучал ближе:
– Твоя женщина у меня, сын Ананси. Когда я покончу с тобой, я разорву ее на куски. Мясо у нее будет послаще твоего.
Паук издал переходящий в смешок «хм», так люди хмыкают, когда знают, что им лгут.
– Ее зовут Рози.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46