Касаясь костяшками пальцев тропы, за ним стоял Обезьяна.
– У меня, честное слово, нет фруктов, – сказал Толстый Чарли. – Иначе я тебе дал бы.
– Мне тебя жалко, – откликнулся Обезьяна. – Шел бы ты домой. Это очень, очень, очень, очень дурная мысль. Да?
– Нет, – сказал Толстый Чарли.
– Ага, – забормотал Обезьяна. – Ну и ладно, ладно, ладно, ладно, ладно.
Он на мгновение застыл, а потом вдруг внезапным рывком пронесся мимо Толстого Чарли и остановился возле пещеры в некотором отдалении.
– Сюда не ходи, – крикнул он, указывая на вход. – Плохое место.
– Чем? – спросил Толстый Чарли. – Кто там?
– Никого! – победно ответил Обезьяна. – А значит, не он тебе нужен, верно?
– Да, – согласился Толстый Чарли. – Верно.
Обезьяна подпрыгивал и верещал, но Толстый Чарли решительно прошел мимо него и стал карабкаться по камням, пока не добрался до входа в пустую пещеру. Отсюда казалось, что солнце окрасило скалы на краю света алым, почти как свежая кровь.
Толстый Чарли устал, очень устал. Бредя по тропе вдоль гор в начале света (это всего лишь горы на краю света, если подходишь с другой стороны), он чувствовал нереальность происходящего, да и самому себе казался бестелесным. Эти горы и их пещеры – из того же материала, из какого были сотворены самые старые сказки. А ведь они возникли задолго до появления людей – с чего вы взяли, что люди первыми начали рассказывать сказки? И когда он ступил с тропы в пещеру, Толстому Чарли почудилось, будто он попал в чью-то чужую реальность. Пещера была глубокой, а ее пол – в белых пятнах от птичьих погадок. Еще на полу были перья, и тут и там, как растрепанная метелка для пыли, темнел высохший трупик птицы.
А в глубине пещеры ничего, кроме черноты.
– Эй? – окликнул Толстый Чарли.
– Эй, эй, эй, эй, эй… – откликнулось изнутри эхо.
Он пошел вперед. Темнота была такой плотной, что ее, казалось, можно потрогать руками, будто глаза ему завязали тонкой черной тканью. Вытянув руки по сторонам, он двигался медленно, останавливаясь после каждого шага.
Что-то шевельнулось впереди.
– Привет!
Его глаза понемногу привыкли к темноте, и теперь он смог кое-что различить. «Нет, ничего особенного, просто перья и тряпье». Еще шаг, и ветер всколыхнул перья, захлопал тряпьем на полу пещеры.
Что-то затрепыхалось вокруг него, пронеслось сквозь него, разгоняя воздух хлопаньем голубиных крыльев.
Заклубившаяся пыль запорошила Толстому Чарли глаза и ноздри. Он прищурился на холодный ветер и попятился, когда впереди поднялся смерч пыли, тряпок и перьев. Потом ветер стих, а на месте кружившихся перьев оказалась человеческая фигура, которая подняла руку и поманила Толстого Чарли к себе.
Он отступил бы, но она вдруг сделала шаг и взяла его за рукав. Ее прикосновение было сухим и легким, и она потянула его к себе…
Толстый Чарли невольно двинулся вперед, еще глубже в чрево пещеры…
…и оказался на голой равнине цвета меди, под небом оттенка скисшего молока.
У разных существ разное зрение. Глаза человека (в отличие, скажем, от глаз кошки или осьминога) пригодны для того, чтобы видеть лишь одну реальность зараз. Глазами Толстый Чарли видел одно, а разумом – другое, а в пропасти между первым и вторым притаилось безумие. Он почувствовал, как в нем волной поднимается дикая паника, и, сделав глубокий вдох, задержал дыхание, слушая, как отчаянно бьется о грудную клетку сердце. И заставил себя верить глазам, а не разуму.
И потому он знал, что перед ним птица. Птица с безумными глазами и встрепанным оперением. Птица больше любого орла, выше любого страуса. С кривым острым клювом-крюком, как у хищника. С перьями цвета сланца и нефтяным отливом, в котором темной радугой переливаются зелень и пурпур. В глубине души он это знал. А глазами видел женщину с волосами цвета воронова крыла, женщину, которая стоит там, где полагается быть метафоре – Птице всех птиц. Не молодая и не старая, и лицо у нее было словно высечено из обсидиана в те времена, когда сам мир был сон.
Она наблюдала за ним и не шевелилась. В небе цвета скисшего молока клубились тучи.
– Меня зовут Чарли, – начал Толстый Чарли. – Чарльз Нанси. Большинство знакомых… ну, почти все зовут меня Толстым Чарли. И ты можешь. Если хочешь.
Никакого ответа.
– Моим отцом был Ананси.
Ничего. Ни взмаха ресниц, ни вздоха.
– Я хочу, чтобы ты помогла мне заставить моего брата уйти.
При этих словах она склонила голову набок – сделала достаточно, чтобы показать, что слушает, достаточно, чтобы показать, что жива.
– Сам я не могу. Ему досталась вся магия и так далее. Я просто поговорил с паучком, и ни с того ни с сего объявился мой брат. А теперь я не могу от него избавиться.
Когда женщина наконец заговорила, голос у нее оказался хриплый и низкий, как крик вороны:
– И чего ты хочешь от меня?
– Как насчет помощи? – предложил он.
Она как будто задумалась.
Позже Толстый Чарли старался и не мог вспомнить, что же на ней было надето. Иногда ему казалось, что это была накидка из перьев, а иногда – какие-то лохмотья или, может, поношенный плащ – такой, в котором она была, когда он позднее встретил ее в парке и когда все стало оборачиваться скверно. Но в одном он не сомневался, во что-то она была одета. Будь она голой, он бы запомнил, правда?
– Помощи? – эхом откликнулась она.
– Избавиться от него.
Женщина кивнула.
– Ты хочешь, чтобы я помогла тебе избавиться от крови линии Ананси.
– Я просто хочу, чтобы он убрался и оставил меня в покое. Я не хочу причинять ему боль или еще что.
– Отдай мне кровь и род Ананси, пусть он будет в моей власти.
Толстый Чарли стоял на бескрайней медной равнине, которая (и откуда он это знал?) находилась в пещере в горах на краю света, а те, в свою очередь, в пропахшей фиалковой водой гостиной миссис Дунвидди, и пытался понять, чего же она хочет.
– Я не могу ничего отдать. И обещать тоже не могу.
– Ты хочешь, чтобы он исчез. Мое время дорого стоит. – Сложив руки на груди, она уставилась на него безумным взглядом. – Я не боюсь Ананси.
Ему вспомнился голос миссис Дунвидди.
– М-м-м… – неуверенно протянул Толстый Чарли. – Мне нельзя давать обещаний. И взамен я должен попросить что-то равноценное. То есть мы должны поменяться.
Вид у Женщины-Птицы стал недовольный, но она кивнула.
– Тогда взамен я дам тебе кое-что равноценное. Мое слово. – Своей рукой она накрыла его ладонь, словно вкладывала в нее что-то, потом сжала, замыкая его пальцы в кулак. – А теперь произнеси вслух.
– Я даю тебе кровь Ананси, – сказал Толстый Чарли.
– Хорошо, – произнес бестелесный голос, ведь женщина исчезла, в буквальном смысле распалась на части.
Там, где она стояла, вдруг взмыла ввысь, точно потревоженная выстрелом, птичья стая и разлетелась во все стороны. Небо заполнилось птицами – их тут было больше, чем Толстый Чарли мог себе вообразить. Бурые и черные птицы кружили, клубились облаком черного дыма, большим, чем способно вместить человеческое сознание.
– Теперь ты заставишь его уйти? – выкрикнул Толстый Чарли в небо цвета скисшего молока.
Птицы скользили на фоне туч, и каждая вдруг изменила свой полет, так что с неба на Чарли внезапно уставилось гигантское лицо.
Губы размером с небоскреб складывали в небе в слова: гомоном и писком, когтями и клювами неведомое существо произнесло его имя.
Потом лицо распалось в безумный хаос, а составлявшие его птицы устремились прямо к нему. Стараясь защититься от них, Толстый Чарли закрыл голову руками.
Внезапно щеку ему обожгло острой болью. На мгновение он решил, что какая-то птица оцарапала его клювом или вырвала кусок кожи когтями. А потом открыл глаза и понял, где очутился.
– Хватит меня бить! – сказал он. – Все в порядке. Не надо меня бить!
Пингвины на столе почти догорели: головы и плечи у них исчезли, и огоньки теперь плясали в бесформенных черно-белых шариках животов, а лапы, точно в лед, вмерзли в черноватый воск. Три старухи смотрели на него во все глаза.
Внезапно миссис Ноулс плеснула ему в лицо стакан воды.
– И в этом тоже нет необходимости, – сказал Толстый Чарли. – Я ведь здесь, так?
В комнату вошла миссис Дунвидди. В руке она победно сжимала стеклянный пузырек.
– Нашатырь! – возвестила она. – Я же знала, что он у меня где-то есть. Купила еще в шестьдесят седьмом или шестьдесят восьмом. Посмотрим, есть ли от него еще толк. – Вглядевшись в Толстого Чарли, она нахмурилась. – Ах, он очнулся? Кто его разбудил?
– Он перестал дышать, – сказала миссис Бустамонте. – Поэтому я хлопнула его по щеке.
– А я плеснула ему в лицо воды, – сказала миссис Ноулс, – это помогло ему окончательно прийти в себя.
– Не нужен мне нашатырь, – вмешался Толстый Чарли. – Я и так мокрый, мне и так больно.
Но старческие пальцы миссис Дунвидди уже открутили крышку с пузырька, который она быстро сунула ему под нос. Отдергивая голову, Толстый Чарли все равно вдохнул нашатырный спирт. На глаза ему навернулись слезы, ощущение было такое, будто кто-то съездил ему по носу. С подбородка у него капала вода.
– Ну вот, – сказала миссис Дунвидди, – теперь тебе лучше?
– Который час? – спросил Толстый Чарли.
– Почти пять утра, – ответила, отпив из своей гигантской кружки кофе, миссис Хигглер. – Мы уже забеспокоились. Расскажи лучше, что с тобой было.
Толстый Чарли порылся в памяти. Нет, происшедшее не растворилось, как случается со снами, но ему казалось, что события последних нескольких часов переживал какой-то другой человек, и теперь надо связаться с этим другим с помощью доселе неопробованных методов телепатии. В голове у него все смешалось, многоцветное волшебство иного мира растворялось в буровато-серой реальности.
– Там были пещеры. Я просил о помощи. В пещерах жило много зверей. Никто не хотел помочь. Все боялись моего папы. Потом одна согласилась.
– Одна? – переспросила миссис Бустамонте.
– Одни там были мужчинами, а другие женщинами, – объяснил Толстый Чарли. – Эта была женщиной.
– Ты знаешь, что она такое? Крокодил? Гиена? Мышь?
Он пожал плечами.
– Я, наверное, вспомнил бы, если бы меня не начали бить и поливать водой. И совать мне под нос всякую гадость. От такого все мысли из головы улетучиваются.
– Ты не забыл, что я тебе говорила? – спросила миссис Дунвидди. – Ничего не отдавать? Только меняться?
– Да, – со смутной гордостью ответил он. – Да. Там был Обезьяна, он хотел фруктов, но я сказал «нет». Послушайте дайте мне выпить чего-нибудь покрепче.
Миссис Бустамонте взяла со стола стакан с чем-то.
– Мы так и подумали, что тебе понадобится выпить. Поэтому процедили шерри. Там может оказаться немного кулинарной смеси, но для здоровья не опасно.
Только тут Толстый Чарли заметил, что руки у него сжаты в кулаки. Он раскрыл правый, чтобы взять у старушки стакан. Потом вдруг остановился и уставился на свою ладонь.
– В чем дело? – спросила миссис Дунвидди. – Что там?
На ладони Толстого Чарли лежало черное, смятое и влажное от пота перо. И тогда он вспомнил. Все вспомнил.
– Это была Женщина-Птица, – сказал он.
Рассвет окрашивал небо серым, когда Толстый Чарли садился на переднее сиденье седана миссис Хигглер.
– Хочешь спать? – спросила она.
– Не очень. Как-то странно себя чувствую.
– Куда тебя отвезти? Ко мне? В дом отца? В мотель?
– Не знаю.
Она завела мотор и рывком тронулась от обочины.
– Куда мы едем?
Миссис Хигглер не ответила, только с шумом отхлебнула из своей мегакружки. Но, помолчав несколько минут, все-таки снизошла:
– Может, то, что мы сегодня сделали, к лучшему, а может, и нет. Иногда семейные дела лучше улаживать внутри семьи. Взять хотя бы вас с братом… Вы слишком уж похожи. Поэтому, наверное, ссоритесь.
– Надо думать, в ваших краях употребляют слово «похожи» в каком-то особом смысле, подразумевая на самом деле «как небо и земля».
– Не строй тут из себя англичанина. Я знаю, что говорю. Вы с ним одного поля ягоды. Помню, твой отец говорил: «Каллианна, мои мальчишки глупее…» – впрочем, неважно, что именно он сказал. Смысл в том, что сказано было про вас обоих. – Туг ей в голову пришла какая-то мысль. – Ха! Когда ты отправился туда, где живут старые боги, ты отца там видел?
– Кажется, нет. Я бы запомнил.
Она кивнула, и остаток пути они ехали молча. Наконец она припарковала машину, и они вышли.
Флоридский рассвет разливался прохладой. Сады Успокоения словно бы сошли с киноэкрана: по земле стелился туман, смягчавший все очертания. Миссис Хигглер толкнула маленькую калитку, и они вошли на кладбище.
Закрывая свежую землю на могиле отца Толстого Чарли, кто-то уложил газон, и в изголовье красовалась металлическая табличка, к которой была приварена кованая ваза. Сейчас в ней покачивалась одинокая желтая роза.
– Господи, сжалься над грешником в этой могиле, – с чувством сказала миссис Хигглер. – Аминь, аминь, аминь. Аминь!
Оглянувшись по сторонам, Толстый Чарли заметил, что у них есть зрители: два красноголовых журавля, которых он видел, когда приезжал сюда в прошлый раз, покачивая головами, важно зашагали в их сторону, точно два аристократа, явившихся посетить заключенных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– У меня, честное слово, нет фруктов, – сказал Толстый Чарли. – Иначе я тебе дал бы.
– Мне тебя жалко, – откликнулся Обезьяна. – Шел бы ты домой. Это очень, очень, очень, очень дурная мысль. Да?
– Нет, – сказал Толстый Чарли.
– Ага, – забормотал Обезьяна. – Ну и ладно, ладно, ладно, ладно, ладно.
Он на мгновение застыл, а потом вдруг внезапным рывком пронесся мимо Толстого Чарли и остановился возле пещеры в некотором отдалении.
– Сюда не ходи, – крикнул он, указывая на вход. – Плохое место.
– Чем? – спросил Толстый Чарли. – Кто там?
– Никого! – победно ответил Обезьяна. – А значит, не он тебе нужен, верно?
– Да, – согласился Толстый Чарли. – Верно.
Обезьяна подпрыгивал и верещал, но Толстый Чарли решительно прошел мимо него и стал карабкаться по камням, пока не добрался до входа в пустую пещеру. Отсюда казалось, что солнце окрасило скалы на краю света алым, почти как свежая кровь.
Толстый Чарли устал, очень устал. Бредя по тропе вдоль гор в начале света (это всего лишь горы на краю света, если подходишь с другой стороны), он чувствовал нереальность происходящего, да и самому себе казался бестелесным. Эти горы и их пещеры – из того же материала, из какого были сотворены самые старые сказки. А ведь они возникли задолго до появления людей – с чего вы взяли, что люди первыми начали рассказывать сказки? И когда он ступил с тропы в пещеру, Толстому Чарли почудилось, будто он попал в чью-то чужую реальность. Пещера была глубокой, а ее пол – в белых пятнах от птичьих погадок. Еще на полу были перья, и тут и там, как растрепанная метелка для пыли, темнел высохший трупик птицы.
А в глубине пещеры ничего, кроме черноты.
– Эй? – окликнул Толстый Чарли.
– Эй, эй, эй, эй, эй… – откликнулось изнутри эхо.
Он пошел вперед. Темнота была такой плотной, что ее, казалось, можно потрогать руками, будто глаза ему завязали тонкой черной тканью. Вытянув руки по сторонам, он двигался медленно, останавливаясь после каждого шага.
Что-то шевельнулось впереди.
– Привет!
Его глаза понемногу привыкли к темноте, и теперь он смог кое-что различить. «Нет, ничего особенного, просто перья и тряпье». Еще шаг, и ветер всколыхнул перья, захлопал тряпьем на полу пещеры.
Что-то затрепыхалось вокруг него, пронеслось сквозь него, разгоняя воздух хлопаньем голубиных крыльев.
Заклубившаяся пыль запорошила Толстому Чарли глаза и ноздри. Он прищурился на холодный ветер и попятился, когда впереди поднялся смерч пыли, тряпок и перьев. Потом ветер стих, а на месте кружившихся перьев оказалась человеческая фигура, которая подняла руку и поманила Толстого Чарли к себе.
Он отступил бы, но она вдруг сделала шаг и взяла его за рукав. Ее прикосновение было сухим и легким, и она потянула его к себе…
Толстый Чарли невольно двинулся вперед, еще глубже в чрево пещеры…
…и оказался на голой равнине цвета меди, под небом оттенка скисшего молока.
У разных существ разное зрение. Глаза человека (в отличие, скажем, от глаз кошки или осьминога) пригодны для того, чтобы видеть лишь одну реальность зараз. Глазами Толстый Чарли видел одно, а разумом – другое, а в пропасти между первым и вторым притаилось безумие. Он почувствовал, как в нем волной поднимается дикая паника, и, сделав глубокий вдох, задержал дыхание, слушая, как отчаянно бьется о грудную клетку сердце. И заставил себя верить глазам, а не разуму.
И потому он знал, что перед ним птица. Птица с безумными глазами и встрепанным оперением. Птица больше любого орла, выше любого страуса. С кривым острым клювом-крюком, как у хищника. С перьями цвета сланца и нефтяным отливом, в котором темной радугой переливаются зелень и пурпур. В глубине души он это знал. А глазами видел женщину с волосами цвета воронова крыла, женщину, которая стоит там, где полагается быть метафоре – Птице всех птиц. Не молодая и не старая, и лицо у нее было словно высечено из обсидиана в те времена, когда сам мир был сон.
Она наблюдала за ним и не шевелилась. В небе цвета скисшего молока клубились тучи.
– Меня зовут Чарли, – начал Толстый Чарли. – Чарльз Нанси. Большинство знакомых… ну, почти все зовут меня Толстым Чарли. И ты можешь. Если хочешь.
Никакого ответа.
– Моим отцом был Ананси.
Ничего. Ни взмаха ресниц, ни вздоха.
– Я хочу, чтобы ты помогла мне заставить моего брата уйти.
При этих словах она склонила голову набок – сделала достаточно, чтобы показать, что слушает, достаточно, чтобы показать, что жива.
– Сам я не могу. Ему досталась вся магия и так далее. Я просто поговорил с паучком, и ни с того ни с сего объявился мой брат. А теперь я не могу от него избавиться.
Когда женщина наконец заговорила, голос у нее оказался хриплый и низкий, как крик вороны:
– И чего ты хочешь от меня?
– Как насчет помощи? – предложил он.
Она как будто задумалась.
Позже Толстый Чарли старался и не мог вспомнить, что же на ней было надето. Иногда ему казалось, что это была накидка из перьев, а иногда – какие-то лохмотья или, может, поношенный плащ – такой, в котором она была, когда он позднее встретил ее в парке и когда все стало оборачиваться скверно. Но в одном он не сомневался, во что-то она была одета. Будь она голой, он бы запомнил, правда?
– Помощи? – эхом откликнулась она.
– Избавиться от него.
Женщина кивнула.
– Ты хочешь, чтобы я помогла тебе избавиться от крови линии Ананси.
– Я просто хочу, чтобы он убрался и оставил меня в покое. Я не хочу причинять ему боль или еще что.
– Отдай мне кровь и род Ананси, пусть он будет в моей власти.
Толстый Чарли стоял на бескрайней медной равнине, которая (и откуда он это знал?) находилась в пещере в горах на краю света, а те, в свою очередь, в пропахшей фиалковой водой гостиной миссис Дунвидди, и пытался понять, чего же она хочет.
– Я не могу ничего отдать. И обещать тоже не могу.
– Ты хочешь, чтобы он исчез. Мое время дорого стоит. – Сложив руки на груди, она уставилась на него безумным взглядом. – Я не боюсь Ананси.
Ему вспомнился голос миссис Дунвидди.
– М-м-м… – неуверенно протянул Толстый Чарли. – Мне нельзя давать обещаний. И взамен я должен попросить что-то равноценное. То есть мы должны поменяться.
Вид у Женщины-Птицы стал недовольный, но она кивнула.
– Тогда взамен я дам тебе кое-что равноценное. Мое слово. – Своей рукой она накрыла его ладонь, словно вкладывала в нее что-то, потом сжала, замыкая его пальцы в кулак. – А теперь произнеси вслух.
– Я даю тебе кровь Ананси, – сказал Толстый Чарли.
– Хорошо, – произнес бестелесный голос, ведь женщина исчезла, в буквальном смысле распалась на части.
Там, где она стояла, вдруг взмыла ввысь, точно потревоженная выстрелом, птичья стая и разлетелась во все стороны. Небо заполнилось птицами – их тут было больше, чем Толстый Чарли мог себе вообразить. Бурые и черные птицы кружили, клубились облаком черного дыма, большим, чем способно вместить человеческое сознание.
– Теперь ты заставишь его уйти? – выкрикнул Толстый Чарли в небо цвета скисшего молока.
Птицы скользили на фоне туч, и каждая вдруг изменила свой полет, так что с неба на Чарли внезапно уставилось гигантское лицо.
Губы размером с небоскреб складывали в небе в слова: гомоном и писком, когтями и клювами неведомое существо произнесло его имя.
Потом лицо распалось в безумный хаос, а составлявшие его птицы устремились прямо к нему. Стараясь защититься от них, Толстый Чарли закрыл голову руками.
Внезапно щеку ему обожгло острой болью. На мгновение он решил, что какая-то птица оцарапала его клювом или вырвала кусок кожи когтями. А потом открыл глаза и понял, где очутился.
– Хватит меня бить! – сказал он. – Все в порядке. Не надо меня бить!
Пингвины на столе почти догорели: головы и плечи у них исчезли, и огоньки теперь плясали в бесформенных черно-белых шариках животов, а лапы, точно в лед, вмерзли в черноватый воск. Три старухи смотрели на него во все глаза.
Внезапно миссис Ноулс плеснула ему в лицо стакан воды.
– И в этом тоже нет необходимости, – сказал Толстый Чарли. – Я ведь здесь, так?
В комнату вошла миссис Дунвидди. В руке она победно сжимала стеклянный пузырек.
– Нашатырь! – возвестила она. – Я же знала, что он у меня где-то есть. Купила еще в шестьдесят седьмом или шестьдесят восьмом. Посмотрим, есть ли от него еще толк. – Вглядевшись в Толстого Чарли, она нахмурилась. – Ах, он очнулся? Кто его разбудил?
– Он перестал дышать, – сказала миссис Бустамонте. – Поэтому я хлопнула его по щеке.
– А я плеснула ему в лицо воды, – сказала миссис Ноулс, – это помогло ему окончательно прийти в себя.
– Не нужен мне нашатырь, – вмешался Толстый Чарли. – Я и так мокрый, мне и так больно.
Но старческие пальцы миссис Дунвидди уже открутили крышку с пузырька, который она быстро сунула ему под нос. Отдергивая голову, Толстый Чарли все равно вдохнул нашатырный спирт. На глаза ему навернулись слезы, ощущение было такое, будто кто-то съездил ему по носу. С подбородка у него капала вода.
– Ну вот, – сказала миссис Дунвидди, – теперь тебе лучше?
– Который час? – спросил Толстый Чарли.
– Почти пять утра, – ответила, отпив из своей гигантской кружки кофе, миссис Хигглер. – Мы уже забеспокоились. Расскажи лучше, что с тобой было.
Толстый Чарли порылся в памяти. Нет, происшедшее не растворилось, как случается со снами, но ему казалось, что события последних нескольких часов переживал какой-то другой человек, и теперь надо связаться с этим другим с помощью доселе неопробованных методов телепатии. В голове у него все смешалось, многоцветное волшебство иного мира растворялось в буровато-серой реальности.
– Там были пещеры. Я просил о помощи. В пещерах жило много зверей. Никто не хотел помочь. Все боялись моего папы. Потом одна согласилась.
– Одна? – переспросила миссис Бустамонте.
– Одни там были мужчинами, а другие женщинами, – объяснил Толстый Чарли. – Эта была женщиной.
– Ты знаешь, что она такое? Крокодил? Гиена? Мышь?
Он пожал плечами.
– Я, наверное, вспомнил бы, если бы меня не начали бить и поливать водой. И совать мне под нос всякую гадость. От такого все мысли из головы улетучиваются.
– Ты не забыл, что я тебе говорила? – спросила миссис Дунвидди. – Ничего не отдавать? Только меняться?
– Да, – со смутной гордостью ответил он. – Да. Там был Обезьяна, он хотел фруктов, но я сказал «нет». Послушайте дайте мне выпить чего-нибудь покрепче.
Миссис Бустамонте взяла со стола стакан с чем-то.
– Мы так и подумали, что тебе понадобится выпить. Поэтому процедили шерри. Там может оказаться немного кулинарной смеси, но для здоровья не опасно.
Только тут Толстый Чарли заметил, что руки у него сжаты в кулаки. Он раскрыл правый, чтобы взять у старушки стакан. Потом вдруг остановился и уставился на свою ладонь.
– В чем дело? – спросила миссис Дунвидди. – Что там?
На ладони Толстого Чарли лежало черное, смятое и влажное от пота перо. И тогда он вспомнил. Все вспомнил.
– Это была Женщина-Птица, – сказал он.
Рассвет окрашивал небо серым, когда Толстый Чарли садился на переднее сиденье седана миссис Хигглер.
– Хочешь спать? – спросила она.
– Не очень. Как-то странно себя чувствую.
– Куда тебя отвезти? Ко мне? В дом отца? В мотель?
– Не знаю.
Она завела мотор и рывком тронулась от обочины.
– Куда мы едем?
Миссис Хигглер не ответила, только с шумом отхлебнула из своей мегакружки. Но, помолчав несколько минут, все-таки снизошла:
– Может, то, что мы сегодня сделали, к лучшему, а может, и нет. Иногда семейные дела лучше улаживать внутри семьи. Взять хотя бы вас с братом… Вы слишком уж похожи. Поэтому, наверное, ссоритесь.
– Надо думать, в ваших краях употребляют слово «похожи» в каком-то особом смысле, подразумевая на самом деле «как небо и земля».
– Не строй тут из себя англичанина. Я знаю, что говорю. Вы с ним одного поля ягоды. Помню, твой отец говорил: «Каллианна, мои мальчишки глупее…» – впрочем, неважно, что именно он сказал. Смысл в том, что сказано было про вас обоих. – Туг ей в голову пришла какая-то мысль. – Ха! Когда ты отправился туда, где живут старые боги, ты отца там видел?
– Кажется, нет. Я бы запомнил.
Она кивнула, и остаток пути они ехали молча. Наконец она припарковала машину, и они вышли.
Флоридский рассвет разливался прохладой. Сады Успокоения словно бы сошли с киноэкрана: по земле стелился туман, смягчавший все очертания. Миссис Хигглер толкнула маленькую калитку, и они вошли на кладбище.
Закрывая свежую землю на могиле отца Толстого Чарли, кто-то уложил газон, и в изголовье красовалась металлическая табличка, к которой была приварена кованая ваза. Сейчас в ней покачивалась одинокая желтая роза.
– Господи, сжалься над грешником в этой могиле, – с чувством сказала миссис Хигглер. – Аминь, аминь, аминь. Аминь!
Оглянувшись по сторонам, Толстый Чарли заметил, что у них есть зрители: два красноголовых журавля, которых он видел, когда приезжал сюда в прошлый раз, покачивая головами, важно зашагали в их сторону, точно два аристократа, явившихся посетить заключенных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46