— Иногда целый год. Трава еще только-только показалась, хотя вчера я нашел грибы. Ягоды все погибли, и орехи тоже. Чем мы можем помочь тебе, шаман?
— Можешь прекратить маяться дурью. — Руди бросил Ледяному Соколу его нож. — Я хочу, чтобы кто-нибудь пошел со мной на прогулку.
* * *
Подобно Ингольду, Руди давно привык ходить по Убежищу самыми тайными дорогами, используя неосвещенные задние лестницы, длинные темные коридоры, ведущие вдоль внешних стен...
Пять лет Убежище представлялось ему самым надежным местом на свете. Но теперь мрак, полный тихих шорохов и шепотков, пугал Руди, и он был готов встретить опасность за каждым углом, то и дело гадая: чудится ему, или он и впрямь ощущает повсюду сладковатый запах сланча, и буквально на самом шагу встречались изваяния Святого Изобилия, а стоит отвернуться, как он чувствовал на себе чужие враждебные взгляды.
Угловая комната, где Джил с Минальдой отыскали просмотровый стол, находилась на третьем южном ярусе.
Сюда, похоже, никто не заходил с тех пор, как они с Ингольдом во главе небольшого отряда гвардейцев выкатили стол отсюда и переместили его в рабочий кабинет Руди.
Оставив Ледяного Сокола в коридоре, Руди встал на то самое место, где прежде находился стол, держа в руках Цилиндр. Он вдохнул воздух, затем выдохнул и вошел в легкий транс.
Вдох, выдох...
Потянуться к источнику энергии...
Вдох, выдох... Воспоминания...
И вновь у него возникло ощущение, словно он переместился внутрь Цилиндра подобно пузырьку воздуха в стекле. Лысая Дама находилась совсем одна в своих покоях, а за окном стояла ночь.
Однако, в комнате не было света, лишь слабое, непонятно откуда идущее мерцание слегка развеивало мрак. Слышался треск сверчков и цикад. Где-то вдалеке, звякая колокольчиками, проезжали повозки. Лысая Дама склонила голову. Руди заметил на другом конце комнаты низкую лежанку, на которой лежало стадное создание. Дыхание его было прерывистым, взгляд — затуманенным. Крохотные ручки беспокойно прикасались то ко рту, то к волосам.
«Оно умирает», — невольно подумал Руди.
Он вспомнил, как встречался с одной девчонкой, когда ему было лет пятнадцать-шестнадцать. Как-то раз он прогулял школу и пришел к ней домой, — и, заглянув с улицы в комнату, обнаружил в грязной клетке умершего от голода попугая. Похоже, никто в доме несколько дней не кормил бедную птицу.
Руди тут же ушел: ему все стало ясно.
Стада питались мхом, — вспомнил он. — Мох не рос на поверхности... У подножия постели стояли подносы с хлебом, ломтиками фруктов, мясом и молоком, — тщетная попытка найти подходящую пищу, чтобы сохранить жизнь несчастному созданию.
На глазах у Руди оно сделало последний вздох и больше не шевелилось. Лысая Дама оглянулась и закрыла глаза. На лице ее отразилась жалость, сочувствие и страдание, а также невыносимое сознание того, что она ничем не смогла помочь. Она сделала все, что было в ее силах.
Но это оказалось напрасным...
Она набросила на золотистую сияющую сферу, стоявшую на столе, свой серый шелковый шарф, приглушивший сияние, словно облачко пыли, а затем поднялась на ноги и подошла к окну. Она была еще очень юной и держалась, как королева, но лицо теперь стало совсем другим, и трудно было вынести взгляд темных печальных глаз.
Тот же взгляд Руди видел у Ингольда. Она обрела знание, которое теперь была бы рада забыть, видела то, чего видеть не хотела. Закрыв глаза, она стиснула кулаки и медленно, яростно застучала по безупречно белой стене, — как будто это могло изменить грядущее... Чуть погодя, она вернулась к столу, уселась и, опустив голову, залилась слезами.
Глава восьмая
Гвардейцы-фехтовальщики, наемники и прочие профессиональные воины всегда были рады новым наставникам и новым приемам ведения боя. Поэтому в гладиаторских бараках к Ингольду все вскоре прониклись уважением. Как только мужчины привыкли к присутствию Джил, — выяснилось, что алкетчцы вообще чувствуют себя очень неловко, появляясь полураздетыми в присутствии женщин, — она тоже стала принимать участие в тренировочных поединках и узнала для себя много нового. Кроме того, она научилась, как обращаться с мужчинами, недовольными женским превосходством и желающими преподать ей урок... И все же двое из них, — Вепрь и весельчак-островитянин по прозвищу Котенок, — восприняли Джил как равную и с удовольствием занимались с ней.
Джил и Ингольд прибыли в город под самый конец Игр Пересмешника, посвященных одному из тридцати тысяч загадочных местных алкетчских святых и оплаченных военачальником Ваиром на-Чандросом, — ему это стоило несколько сот тысяч серебряных монет. Об этом немало болтали в бараках гладиаторов, где пришельцам с севера также удалось получить комнаты стараниями все того же Вепря, здоровяка с длинными висячими усами. Его имя читалось как «Бизжек» на языке хуатан, — но это слово произносилось почти как ха'альское название баклажана — «безжиик», — и уже на следующий день Джил с Ингольдом стали называть его Баклажаном, как делали все остальные на протяжении многих лет. Ниниак, одиннадцатилетний воришка, живший с ними по соседству вместе со своими младшими братьями и сестрами, рассказал Джил, когда они тащили воду из ближайшего источника, что Ваир на-Чандрос пытается подкупить население после того, как насильно заставил стать своей женой дочь прежнего императора Йори-Эзрикос.
— Она разослала письма ко всем другим полководцам и вельможам в королевстве, предлагая взять ее замуж, но на-Чандрос встал лагерем под городскими стенами и заявил, что поубивает всех претендентов. — Рассказав все это, мальчишка засунул в рот очередную порцию жевательной смолы. Здесь все до единого жевали смолу, за исключением самых высокопоставленных вельмож, куривших опиум в таких количествах, что смутили бы даже китайских мандаринов девятнадцатого века.
— Эсбошет, который в родстве со старым императором, предложил Йори-Эзрикос жениться на каком-то своем племяннике. Жаль, она этого не сделала, тогда все жили бы долго и счастливо, и не было бы этих войн.
Мальчишка пожал плечами. Во времена дарков ему было лет шесть. Он пережил четыре больших войны, эпидемию и пожар, уничтоживший добрую четверть города; едва ли он вообще помнит, каким был мир в прежние времена.
Джил чувствовала себя очень старой и, — со своей нелюбовью к толпе и жаждой одиночества, — ужасно провинциальной.
— Хотя, вообще не вижу, в чем беда, — насмешливо продолжал мальчуган. — Неважно, за кого она вышла замуж... Все равно страной будут править полководцы. Я и сам с радостью бы женился на ней и поселился во дворце, ел бы мясо каждый день и выполнял все, что мне скажут.
Джил доводилось встречать Ваира На-Чанд-роса, когда он во главе алкетчского войска пытался завоевать Дарвет, а потому у нее было собственное мнение по поводу всего происходящего, но она держала его при себе. Что касается Ниниака, то он назначил себя покровителем Джил, и даже подарил ей жестяную ловушку для демонов — филигранный шарик с кусочком цветного стекла внутри, а также пару низок священных бусин. Невзирая на то, что Джил была вооружена, он всегда проходил первым по лестницам и узким городским проулкам. Еще бы, — ведь он же мужчина. Может, он и бегает босиком, но зато в его имени есть почтительная диакритика.
Конечно, он должен повсюду идти первым.
Джил улыбнулась. По крайней мере, Ниниак не замечал в ее внешности ничего подозрительного... хотя откуда ему? Он ведь и женщин-то без вуали почти никогда не видел.
Она гадала, что заставляет Ингольда задерживаться в Кхирсите. Конечно, они очень устали за время этого путешествия, хотя летом еда была в городе не в изобилии, но гладиаторы отнюдь не бедствовали. Несмотря на то, что каждый день по восемь-десять часов Ингольду приходилось проводить тренировочные бои, — выглядел он куда лучше, чем когда они пробирались по истерзанным войной и голодом землям Алкетча. Раны на его спине и на руках заживали, оставляя алые рубцы среди куда более старых шрамов. С невозмутимым видом, босыми ногами упираясь в песок, он стоял на арене и зачастую вообще не обнажал клинка до конца поединка и ограничивался лишь тем, что без труда уходил от выпадов и отпускал сдержанные комментарии.
Похоже, он вовсю наслаждался жизнью. Для него это было чем-то вроде каникул. Он отдыхал, собираясь с силами перед встречей с ледяными магами. Джил помнила о них постоянно. Она боялась спать, ибо сны ее превратились в кошмары и порой преследовали даже наяву. Но, должно быть, это яд так действовал на нее, — она чувствовала постоянную усталость и засыпала, невзирая ни на жару, ни на окружающий шум. Дремала она даже днем, прикрывая деревянные ставни, ведущие на галерею, — в комнате можно было задохнуться, но из осторожности Джил не могла оставить окна открытыми. Во сне она видела озеро с поднимающимся над ним туманом и слышала пение ледяных магов, плетущих свои чары.
Порой она понимала, что они поют, и просыпалась, задыхаясь от страха... И видела перед собой Ингольда, который сидел у полуоткрытых ставен и смотрел на звезды.
На следующий день после окончания Игр Пересмешника донесся слух, что армия Эсбошета пойдет приступом на стены Хатиобара. Джил и Ниниак отправились в квартал Южных Ворот и там уселись на парапет с видом на озеро Нихей и золотисто-зеленые поля. Никаких войск не было и в помине. Люди Ваира На-Чандроса ждали сражения на борту золотисто-черных кораблей, увенчанных главой феникса, с развевающимися священными знаменами, а сам полководец ненадолго появился перед армией в своем знаменитом плаще из павлиньих перьев, но к тому времени зеваки уже заскучали и начали расходиться.
На крепостных стенах при виде очертаний увенчанной белоснежной шапкой Матери Зимы Джил почувствовала странную слабость и беззащитность. Во время путешествия на юг Ингольд Рассказывал ей об усыпальницах, расположенных в ущельях у подножия горы, и говорил, что в большинстве своем некрополь расположен параллельно подножию, но один из каньонов ведет прямо в недра ледяной твердыни.
Однако когда они с Ингольдом появились в долине, в некрополе вовсю шли бои, и пришлось свернуть в город. Джил гадала, каким образом Ингольд намерен попасть туда и отыскать пещеру ледяных магов.
Наверняка, вокруг полно сланча, а значит, и сланчевых монстров. Против них любые чары бессильны.
Издалека она видела черные контуры деревьев, отмечавших вход в город мертвых, и полуразрушенные обелиски, статуи и погребальные стелы. Она спросила:
— Скажи, Ниниак, а не был ли один из ваших императоров слепым?
Мальчишка пожал плечами.
— Откуда мне знать. — Он сидел на уступе стены, беззаботно болтая ногами на высоте в двадцать пять ярдов. — А тебе-то что до этого?
— Я слышала легенду, что на одной из усыпальниц, вон там... — Джил указала в сторону горы, — ...есть статуя, изображающая короля без глаз. Мне было интересно, кто он такой.
— А, вот ты о чем. — Ниниак по пути сюда ухватил у торговца горсть фиников, один заботливо предложил своей спутнице, а теперь поедал остальные. Что ни говори, а мужчине нужно поддерживать силы.
— Ты о нем что-то знаешь? — Джил с удивлением покосилась на воришку.
— Еще бы! А точнее сказать, о нем знает старый Хейст. Хейст — это калека. Он просит подаяние у статуи святого Текмара, — это на южной стороне Арены.
Ниниак сплюнул финиковую косточку вниз со стены и проследил за ней взглядом.
— Хейст раньше грабил могилы, пока его не поймали гвардейцы епископа. Но он все время болтал о всяких королях, как будто они его семья. Но вообще все знают про могилу Слепого Короля. Это вон в том, третьем, ущелье... Видишь? Оно разделяется надвое, и если дойти до деревьев, а затем свернуть налево, то между двумя старыми колоннами будет дверь. Это и есть усыпальница Слепого Короля. Хейст говорит, что там, внутри, его статуя. Он сидит на троне, а у его ног лежит собака. Но это плохое место, и, к тому же, там уже давно разграбили все, что можно.
Он пожал плечами и выплюнул еще одну косточку.
— Твой старик, он меня спрашивал об этом вчера. Он сумасшедший? — небрежно осведомился он без особого интереса.
Джил ненадолго задумалась.
— Не думаю, — сказала она, наконец. — Хотя тут я, пожалуй, в меньшинстве.
«Нас таких всего двое, — подумала она. — Или трое, если Альда в хорошем настроении».
Ниниак засмеялся.
— Странно ты говоришь. Что такое меньшинство?
— Маленькая группа людей. Если пять тысяч человек считают Ингольда сумасшедшим, и только я и еще один парень уверены, что он в своем уме, то мы — меньшинство. Пойдем, — предложила она, завидев, что один из патрульных на стене направляется в их сторону. Почему любой мужчина автоматически решал, что тощая, некрасиво одетая женщина с лицом, изуродованным шрамом, которая ни на кого вокруг не обращала внимания, является проституткой лишь на том основании, что она не носила вуали, — было для нее великой загадкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Можешь прекратить маяться дурью. — Руди бросил Ледяному Соколу его нож. — Я хочу, чтобы кто-нибудь пошел со мной на прогулку.
* * *
Подобно Ингольду, Руди давно привык ходить по Убежищу самыми тайными дорогами, используя неосвещенные задние лестницы, длинные темные коридоры, ведущие вдоль внешних стен...
Пять лет Убежище представлялось ему самым надежным местом на свете. Но теперь мрак, полный тихих шорохов и шепотков, пугал Руди, и он был готов встретить опасность за каждым углом, то и дело гадая: чудится ему, или он и впрямь ощущает повсюду сладковатый запах сланча, и буквально на самом шагу встречались изваяния Святого Изобилия, а стоит отвернуться, как он чувствовал на себе чужие враждебные взгляды.
Угловая комната, где Джил с Минальдой отыскали просмотровый стол, находилась на третьем южном ярусе.
Сюда, похоже, никто не заходил с тех пор, как они с Ингольдом во главе небольшого отряда гвардейцев выкатили стол отсюда и переместили его в рабочий кабинет Руди.
Оставив Ледяного Сокола в коридоре, Руди встал на то самое место, где прежде находился стол, держа в руках Цилиндр. Он вдохнул воздух, затем выдохнул и вошел в легкий транс.
Вдох, выдох...
Потянуться к источнику энергии...
Вдох, выдох... Воспоминания...
И вновь у него возникло ощущение, словно он переместился внутрь Цилиндра подобно пузырьку воздуха в стекле. Лысая Дама находилась совсем одна в своих покоях, а за окном стояла ночь.
Однако, в комнате не было света, лишь слабое, непонятно откуда идущее мерцание слегка развеивало мрак. Слышался треск сверчков и цикад. Где-то вдалеке, звякая колокольчиками, проезжали повозки. Лысая Дама склонила голову. Руди заметил на другом конце комнаты низкую лежанку, на которой лежало стадное создание. Дыхание его было прерывистым, взгляд — затуманенным. Крохотные ручки беспокойно прикасались то ко рту, то к волосам.
«Оно умирает», — невольно подумал Руди.
Он вспомнил, как встречался с одной девчонкой, когда ему было лет пятнадцать-шестнадцать. Как-то раз он прогулял школу и пришел к ней домой, — и, заглянув с улицы в комнату, обнаружил в грязной клетке умершего от голода попугая. Похоже, никто в доме несколько дней не кормил бедную птицу.
Руди тут же ушел: ему все стало ясно.
Стада питались мхом, — вспомнил он. — Мох не рос на поверхности... У подножия постели стояли подносы с хлебом, ломтиками фруктов, мясом и молоком, — тщетная попытка найти подходящую пищу, чтобы сохранить жизнь несчастному созданию.
На глазах у Руди оно сделало последний вздох и больше не шевелилось. Лысая Дама оглянулась и закрыла глаза. На лице ее отразилась жалость, сочувствие и страдание, а также невыносимое сознание того, что она ничем не смогла помочь. Она сделала все, что было в ее силах.
Но это оказалось напрасным...
Она набросила на золотистую сияющую сферу, стоявшую на столе, свой серый шелковый шарф, приглушивший сияние, словно облачко пыли, а затем поднялась на ноги и подошла к окну. Она была еще очень юной и держалась, как королева, но лицо теперь стало совсем другим, и трудно было вынести взгляд темных печальных глаз.
Тот же взгляд Руди видел у Ингольда. Она обрела знание, которое теперь была бы рада забыть, видела то, чего видеть не хотела. Закрыв глаза, она стиснула кулаки и медленно, яростно застучала по безупречно белой стене, — как будто это могло изменить грядущее... Чуть погодя, она вернулась к столу, уселась и, опустив голову, залилась слезами.
Глава восьмая
Гвардейцы-фехтовальщики, наемники и прочие профессиональные воины всегда были рады новым наставникам и новым приемам ведения боя. Поэтому в гладиаторских бараках к Ингольду все вскоре прониклись уважением. Как только мужчины привыкли к присутствию Джил, — выяснилось, что алкетчцы вообще чувствуют себя очень неловко, появляясь полураздетыми в присутствии женщин, — она тоже стала принимать участие в тренировочных поединках и узнала для себя много нового. Кроме того, она научилась, как обращаться с мужчинами, недовольными женским превосходством и желающими преподать ей урок... И все же двое из них, — Вепрь и весельчак-островитянин по прозвищу Котенок, — восприняли Джил как равную и с удовольствием занимались с ней.
Джил и Ингольд прибыли в город под самый конец Игр Пересмешника, посвященных одному из тридцати тысяч загадочных местных алкетчских святых и оплаченных военачальником Ваиром на-Чандросом, — ему это стоило несколько сот тысяч серебряных монет. Об этом немало болтали в бараках гладиаторов, где пришельцам с севера также удалось получить комнаты стараниями все того же Вепря, здоровяка с длинными висячими усами. Его имя читалось как «Бизжек» на языке хуатан, — но это слово произносилось почти как ха'альское название баклажана — «безжиик», — и уже на следующий день Джил с Ингольдом стали называть его Баклажаном, как делали все остальные на протяжении многих лет. Ниниак, одиннадцатилетний воришка, живший с ними по соседству вместе со своими младшими братьями и сестрами, рассказал Джил, когда они тащили воду из ближайшего источника, что Ваир на-Чандрос пытается подкупить население после того, как насильно заставил стать своей женой дочь прежнего императора Йори-Эзрикос.
— Она разослала письма ко всем другим полководцам и вельможам в королевстве, предлагая взять ее замуж, но на-Чандрос встал лагерем под городскими стенами и заявил, что поубивает всех претендентов. — Рассказав все это, мальчишка засунул в рот очередную порцию жевательной смолы. Здесь все до единого жевали смолу, за исключением самых высокопоставленных вельмож, куривших опиум в таких количествах, что смутили бы даже китайских мандаринов девятнадцатого века.
— Эсбошет, который в родстве со старым императором, предложил Йори-Эзрикос жениться на каком-то своем племяннике. Жаль, она этого не сделала, тогда все жили бы долго и счастливо, и не было бы этих войн.
Мальчишка пожал плечами. Во времена дарков ему было лет шесть. Он пережил четыре больших войны, эпидемию и пожар, уничтоживший добрую четверть города; едва ли он вообще помнит, каким был мир в прежние времена.
Джил чувствовала себя очень старой и, — со своей нелюбовью к толпе и жаждой одиночества, — ужасно провинциальной.
— Хотя, вообще не вижу, в чем беда, — насмешливо продолжал мальчуган. — Неважно, за кого она вышла замуж... Все равно страной будут править полководцы. Я и сам с радостью бы женился на ней и поселился во дворце, ел бы мясо каждый день и выполнял все, что мне скажут.
Джил доводилось встречать Ваира На-Чанд-роса, когда он во главе алкетчского войска пытался завоевать Дарвет, а потому у нее было собственное мнение по поводу всего происходящего, но она держала его при себе. Что касается Ниниака, то он назначил себя покровителем Джил, и даже подарил ей жестяную ловушку для демонов — филигранный шарик с кусочком цветного стекла внутри, а также пару низок священных бусин. Невзирая на то, что Джил была вооружена, он всегда проходил первым по лестницам и узким городским проулкам. Еще бы, — ведь он же мужчина. Может, он и бегает босиком, но зато в его имени есть почтительная диакритика.
Конечно, он должен повсюду идти первым.
Джил улыбнулась. По крайней мере, Ниниак не замечал в ее внешности ничего подозрительного... хотя откуда ему? Он ведь и женщин-то без вуали почти никогда не видел.
Она гадала, что заставляет Ингольда задерживаться в Кхирсите. Конечно, они очень устали за время этого путешествия, хотя летом еда была в городе не в изобилии, но гладиаторы отнюдь не бедствовали. Несмотря на то, что каждый день по восемь-десять часов Ингольду приходилось проводить тренировочные бои, — выглядел он куда лучше, чем когда они пробирались по истерзанным войной и голодом землям Алкетча. Раны на его спине и на руках заживали, оставляя алые рубцы среди куда более старых шрамов. С невозмутимым видом, босыми ногами упираясь в песок, он стоял на арене и зачастую вообще не обнажал клинка до конца поединка и ограничивался лишь тем, что без труда уходил от выпадов и отпускал сдержанные комментарии.
Похоже, он вовсю наслаждался жизнью. Для него это было чем-то вроде каникул. Он отдыхал, собираясь с силами перед встречей с ледяными магами. Джил помнила о них постоянно. Она боялась спать, ибо сны ее превратились в кошмары и порой преследовали даже наяву. Но, должно быть, это яд так действовал на нее, — она чувствовала постоянную усталость и засыпала, невзирая ни на жару, ни на окружающий шум. Дремала она даже днем, прикрывая деревянные ставни, ведущие на галерею, — в комнате можно было задохнуться, но из осторожности Джил не могла оставить окна открытыми. Во сне она видела озеро с поднимающимся над ним туманом и слышала пение ледяных магов, плетущих свои чары.
Порой она понимала, что они поют, и просыпалась, задыхаясь от страха... И видела перед собой Ингольда, который сидел у полуоткрытых ставен и смотрел на звезды.
На следующий день после окончания Игр Пересмешника донесся слух, что армия Эсбошета пойдет приступом на стены Хатиобара. Джил и Ниниак отправились в квартал Южных Ворот и там уселись на парапет с видом на озеро Нихей и золотисто-зеленые поля. Никаких войск не было и в помине. Люди Ваира На-Чандроса ждали сражения на борту золотисто-черных кораблей, увенчанных главой феникса, с развевающимися священными знаменами, а сам полководец ненадолго появился перед армией в своем знаменитом плаще из павлиньих перьев, но к тому времени зеваки уже заскучали и начали расходиться.
На крепостных стенах при виде очертаний увенчанной белоснежной шапкой Матери Зимы Джил почувствовала странную слабость и беззащитность. Во время путешествия на юг Ингольд Рассказывал ей об усыпальницах, расположенных в ущельях у подножия горы, и говорил, что в большинстве своем некрополь расположен параллельно подножию, но один из каньонов ведет прямо в недра ледяной твердыни.
Однако когда они с Ингольдом появились в долине, в некрополе вовсю шли бои, и пришлось свернуть в город. Джил гадала, каким образом Ингольд намерен попасть туда и отыскать пещеру ледяных магов.
Наверняка, вокруг полно сланча, а значит, и сланчевых монстров. Против них любые чары бессильны.
Издалека она видела черные контуры деревьев, отмечавших вход в город мертвых, и полуразрушенные обелиски, статуи и погребальные стелы. Она спросила:
— Скажи, Ниниак, а не был ли один из ваших императоров слепым?
Мальчишка пожал плечами.
— Откуда мне знать. — Он сидел на уступе стены, беззаботно болтая ногами на высоте в двадцать пять ярдов. — А тебе-то что до этого?
— Я слышала легенду, что на одной из усыпальниц, вон там... — Джил указала в сторону горы, — ...есть статуя, изображающая короля без глаз. Мне было интересно, кто он такой.
— А, вот ты о чем. — Ниниак по пути сюда ухватил у торговца горсть фиников, один заботливо предложил своей спутнице, а теперь поедал остальные. Что ни говори, а мужчине нужно поддерживать силы.
— Ты о нем что-то знаешь? — Джил с удивлением покосилась на воришку.
— Еще бы! А точнее сказать, о нем знает старый Хейст. Хейст — это калека. Он просит подаяние у статуи святого Текмара, — это на южной стороне Арены.
Ниниак сплюнул финиковую косточку вниз со стены и проследил за ней взглядом.
— Хейст раньше грабил могилы, пока его не поймали гвардейцы епископа. Но он все время болтал о всяких королях, как будто они его семья. Но вообще все знают про могилу Слепого Короля. Это вон в том, третьем, ущелье... Видишь? Оно разделяется надвое, и если дойти до деревьев, а затем свернуть налево, то между двумя старыми колоннами будет дверь. Это и есть усыпальница Слепого Короля. Хейст говорит, что там, внутри, его статуя. Он сидит на троне, а у его ног лежит собака. Но это плохое место, и, к тому же, там уже давно разграбили все, что можно.
Он пожал плечами и выплюнул еще одну косточку.
— Твой старик, он меня спрашивал об этом вчера. Он сумасшедший? — небрежно осведомился он без особого интереса.
Джил ненадолго задумалась.
— Не думаю, — сказала она, наконец. — Хотя тут я, пожалуй, в меньшинстве.
«Нас таких всего двое, — подумала она. — Или трое, если Альда в хорошем настроении».
Ниниак засмеялся.
— Странно ты говоришь. Что такое меньшинство?
— Маленькая группа людей. Если пять тысяч человек считают Ингольда сумасшедшим, и только я и еще один парень уверены, что он в своем уме, то мы — меньшинство. Пойдем, — предложила она, завидев, что один из патрульных на стене направляется в их сторону. Почему любой мужчина автоматически решал, что тощая, некрасиво одетая женщина с лицом, изуродованным шрамом, которая ни на кого вокруг не обращала внимания, является проституткой лишь на том основании, что она не носила вуали, — было для нее великой загадкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46