Старик помолчал и свернул самокрутку.
— Это был, если хочешь, брак по расчету. Я вовсе не обманывал себя. Во мне нет ничего такого, что могло бы привлечь женщину, разве что сила. Но она почти на двадцать пять лет моложе меня, и у нее ребенок, а вокруг было гораздо больше мужчин, чем женщин, и все не прочь воспользоваться моментом. Знаешь, мне кажется, она чем-то напоминала тебя. Видела во мне какую-то защиту. А я-то что? Мне уже под пятьдесят было. Я немало повидал, много где побывал, но так ничего с этого и не имел. Я посмотрел на малыша и призадумался, а потом начал ей помогать. Она очень старалась. Ее ни в чем не обвинишь. Она обращалась со мной так, что лучшего ни один мужчина бы не потребовал. И я тоже очень старался. Я не мог иметь жену и ребенка и продолжать вести такой же образ жизни. Так что я нашел работу в городе — конторщиком в оружейной мастерской. Когда мне это осточертело, стал работать на стройке. Но, понимаешь, не этого мне хотелось. Я не очень-то жаждал бродяжничать, но все-таки почти всю жизнь прожил перекати-полем, и мне казалось, что мне не хватает чего-то жизненно важного. Я знал, что могу отказаться от чего угодно, но это стало утомлять меня, я ничему не был рад, и она, как мне кажется, почувствовала себя виноватой. В конце концов, она меня не любила. Мы обговорили наши отношения с самого начала. А молодые люди, сам понимаешь, они честолюбивы, энергичны, хотят что-то делать, а мне для счастья хватало прийти домой с работы уставшим, как собака, и увидеть, что счета оплачены, в доме полно еды и одежды, и есть крыша над головой.
В один прекрасный день она объявила, что уходит. Я, кажется, ее понял. Ей нужна была помощь, она ее получила, а теперь чувствовала, что этого ей мало. Такая жизнь не подходила ни ей, ни мне, как она считала. Мы много разговаривали об этом. Я был готов на все ради нее. И даже оплатил им дорогу. Ты не представляешь, что со мной было, когда я увидел, как мальчик уезжает.
— И она не сказала вам, куда поехала?
Он покачал головой.
— Я ее в последний раз видел, когда она выглянула в окно отходящего поезда. Я часто думаю, каким вырос мальчик.
— Ну а она? Что вы думаете о ней?
— Она была самой милой женщиной, какую я знал. Не самой красивой, но самой милой. Я не держу на нее зла. Но о мальчике часто думаю. Все это дело длилось около года… После этого я записался в армию. А потом оказался на Кубе.
Он так внезапно сменил тему, что Прентис не пытался вернуть разговор в прежнее русло. Он немного подождал, но старик молчал. Он сидел с ним рядом до темноты. Потом протянул руку, сказал: “Ну, ладно”. Старик поднял на него глаза и пожал ему руку.
Давно у него не было так хорошо на душе.
Глава 68
Все кончилось через два дня около Парраля. Они спешили попасть туда, убежденные, что Вилья притаился именно там. Вполне логично — это ведь ворота на юг. Если он еще не прошел сквозь них, то собирается. Сражение у Герреро и следующее — у Агуа-Кальенте сократили его силы вдвое, а потом еще вдвое. Они узнали это от пленных, которых захватили другие отряды. Если они будут продолжать теснить его, то у Вильи не останется другого выхода — только двинуться на юг и перегруппироваться.
Так что они спешили в Парраль и в дне пути до него наткнулись на ферму. Ферма была маленькая. Майор и старик залегли на холме и рассмотрели ее. Саманный дом, который выглядел двухэтажным. Развалюха-стена, ветхая крыша, веранда, выжженная солнцем и покосившаяся. Майор показал на разрушенную конюшню, на сломанные ворота в кораль. Старик кивнул, разглядывая мелкие постройки. Две стояли за домом, третья немного справа. Их двери были закрыты, стены целы, в отличие от дома и сарая для скота.
— В данном случае может быть все, что угодно, — сказал старик. — Не исключено, что они нарочно все порушили, чтобы создать ощущение заброшенного хозяйства.
Они приняли решение и направились на ферму; лейтенант и старик возглавили первую группу, а майор ждал, пока они рискнут объехать кругом. Когда майор увидит, как они въезжают во двор, он поведет свою группу с другой стороны.
Старику и его людям потребовался час. Бог знает, кому взбрело в голову построить ферму в таком месте. И Бог знает зачем. На этой земле ничего не росло, лошадям было нечем кормиться. Только песок, камни и ссохшаяся земля. Всюду одно и то же. Даже кактусы здесь не росли.
Казалось, они скачут эти две мили целую вечность. Они пустились в путь справа, проскакали по дуге, чтобы не поднимать пыли, держась достаточно далеко, чтобы их не могли заметить. Потом они приостановились напротив холма, с которого начали путь, и въехали на ферму.
Прентису казалось, что он где-то далеко. А вовсе не здесь. Лучи солнца, припекавшие голову, бесплодная желтая почва, однообразные подъемы и спуски песчаной лощины как будто убаюкали его. Он знал, что следует быть настороже. И даже немного нервничал. Но его не отпускало чувство, будто он смотрит на все это со стороны. Он с интересом поглядывал на старика, скакавшего впереди и разговаривавшего с лейтенантом; он говорил тихо, указывая куда-то рукой, когда они приблизились. Остальные солдаты скакали медленно, оглядываясь по сторонам, подпрыгивая в седлах в такт движению лошадей. Потом они подъехали к месту, где перекрещивались песчаные дороги, двинулись к ферме, и его ощущение, будто он тут ни при чем, усилилось. За покатыми склонами было не видно горизонта. Он ничего не видел с обеих сторон, кроме камней, песка и дорог, которые скрещивались с той, по которой они скакали. Как будто это какой-то отдельный мир: всадники медленно движутся, лошади цокают копытами, сбруя позвякивает. И в этом мире есть только они, дорога в лощине, поворот, еще один поворот, лощина стала глубже, шире, она вела к ферме, а он сидел, откинувшись в седле, и скакал туда, куда она вела.
С того вечера ему почти не удавалось поговорить со стариком. Они просто были слишком заняты, старик почти целыми днями находился в дозоре, возвращался поздно вечером, слишком уставший, чтобы что-нибудь делать, и сразу ложился спать. Все равно, им удавалось обменяться несколькими словами, и Прентис был доволен. Ему казалось, старик стал более открытым, более непринужденным. Не то что бы он говорил особенно долго или многозначительно. Но он стал как-то проще в общении, как будто преодолел в себе что-то дурное и теперь чувствовал облегчение.
Прентис чувствовал то же самое. Теперь, когда он понял причину своего поведения, он обнаружил, что способен сдерживать себя. Он ощущал себя повзрослевшим, научился приспосабливаться к лишениям и опасностям. Он смотрел вперед, на старика, который теперь молчал и рассматривал вившуюся перед ним лощину. Приятно было видеть его снова за работой. Сомнений не было: старик знал, что делает. Видно было: он здесь главный, и это ощущение не исчезало ни на секунду. Если на несколько дней он расслабился, то теперь он снова был в своей лучшей форме, и, может быть, поэтому Прентису и казалось, что он здесь ни при чем; скача вместе с колонной, он как будто в то же время и отсутствовал — потому что старик взял дело в свои руки.
Они приблизились к повороту, и лейтенант уже спрыгивал с лошади, как вдруг прогремел выстрел. Никто не шевельнулся, все только натянули поводья, окаменев от изумления. Послышалось еще два выстрела, и все спрыгнули с лошадей. Они кинулись к камням и канавам, старик соскочил с лошади и залег у небольшого возвышения. Прентис нырнул в какую-то впадину; он не мог унять дрожи. Он увидел, что старик первым выхватил пистолет и выстрелил. Потом раздалось еще два выстрела, и лошади рванулись, помчались вниз по лощине и подняли такое облако пыли, что оно полностью прикрыло старика. Он пополз к вершине.
Прентис посмотрел на собственные руки и увидел пистолет. Он и не сообразил, когда успел достать его. Он увидел, как старик пробирается к вершине, сделал глубокий вдох и полез за ним, а следом и остальные кавалеристы. Земля под ними осыпалась. Он полз на коленях, цеплялся руками, наконец почти добрался до вершины, поднял голову и тут же, перепуганный, пригнулся. Равнина была слишком открытой. После узкой лощины ему было не по себе на открытом месте. Он присел на корточки, по-прежнему дрожа, за самой кромкой холма; другие солдаты были внизу и стреляли, грохот казался оглушительным. Несколько человек сидели на корточках позади него, и он с изумлением понял, что они следуют за ним точно так же, как он за стариком; взглянув прямо перед собой, он увидел, что старик уже забрался на самую вершину, ползя по-пластунски. Он ухватился за кромку, скользнул вверх, тоже по-пластунски, и пополз за стариком. Теперь выстрелы казались не такими громкими. Он чувствовал, как песок и камни царапают его грудь и живот под рубашкой. Во рту был вкус пыли. Пот разъедал ему глаза, и он протер их.
Старик остановился. Прентис тоже остановился, не понимая, чего ждет старик. Здесь лощина сужалась, поворачивая направо, и они почти выбрались из нее. Старик махнул рукой вперед, и Прентис понял, что тот знает о его присутствии рядом. Он услышал в лощине какое-то движение. Старик снова помахал, и Прентис подполз к нему поближе. Старик даже не смотрел на него. Он только показал направо, и Прентис пополз в том направлении. Он остановился в десяти футах от него, лицом к кромке лощины. За ним ползли другие солдаты. Старик взглянул на него, кивнул, подтянул колени кверху, поднялся и выстрелил в направлении лощины. Прентис последовал его примеру. Он выстрелил четыре раза, прежде чем сообразил, что там никого нет, почувствовал, что старик пробегает мимо него, тоже побежал, повернул там, где сворачивала лощина, на этот раз налево, еще раз выстрелил, патроны у него кончились, но вокруг по-прежнему никого не было.
Старик продолжал бежать. Прентис поспешил за ним, на ходу перезаряжая винтовку, двигаться стало легче, он догнал старика, лощина снова повернула направо, и на этот раз он заметил какое-то движение. Старик уже стрелял, он тоже трижды нажал на спусковой крючок и увидел падающих людей. Оказалось, что по лощине бежало шесть человек — мексиканцев в сомбреро, с бандольерами, в мешковатых штанах, в башмаках на веревочной подошве и с винтовками. Двое из них уже упали, еще двое падали. Последние увернулись на повороте, и старик кинулся к ним, Прентис следом. Потом он ясно увидел их. Они бежали как сумасшедшие к прямому отрезку лощины, и он остановился, вскинул ружье, прицелился и уже хотел выстрелить, но старик схватил его за запястье и отвел его руку. Потом старик совершенно спокойно принял классическую позицию для стрельбы, чуть откинулся назад, вытянув руку, вторую руку заложил за спину для равновесия; он двумя выстрелами уложил обоих, попав одному в плечо, другому в ногу. Потом он медленно опустил руку и стал смотреть, как они корчатся на земле.
— Я не сомневался, что ты не промажешь, но мне они нужны живыми.
Старик не смотрел на него, он не сводил глаз с мексиканцев, но Прентис понял. Старик уже двигался дальше, по направлению к кромке лощины, спустился вниз и направился к ним, осторожно, с пистолетом в вытянутой руке, не сводя с них глаз.
— Посмотри, как там остальные четверо. Убедись, что они мертвы.
Прентис, не задумываясь, двинулся назад. Быстро же кончился этот бой. Все длилось не больше пятидесяти секунд, но эти секунды стали самыми напряженными в жизни Прентиса. По-прежнему возбужденный, он дошел до впадины, где лежали те четверо. Он должен был держать себя в руках, хорошо подумать, сделать все правильно: отойти от кромки и двигаться по направлению к ним осторожно, не спуская с них глаз. Он ногой отшвырнул их ружья. Потом отступил назад, внимательно наблюдая, не подают ли они признаков жизни. Он увидел: у кого руки вытянуты, а у кого спрятаны. Таких было двое, и он прострелил им головы. Потом он на всякий случай выстрелил и в оставшихся.
Удовлетворенный, он поплелся назад. В ущелье перестали стрелять. Люди стояли на краю и смотрели вниз, на него. Кто-то спускался к нему в лощину. Они окружили мертвые тела, смотрели на него, и он дотронулся до своей щеки. Щека горела. Он не понял, в чем дело. Потом до него дошло. Он находился справа от старика, и одна пуля рикошетом задела его. Он этого и не заметил. Ему было не до того. Он продолжал сидеть, потирал щеку, смотрел на тела, не зная, кого застрелил старик, а кого он сам — ему было совершенно все равно; он сидел, потирал щеку и смотрел, чувствуя теперь тошнотворный запах развороченных черепов и ран. Может быть, из-за возбуждения, может быть, из-за запаха, но внезапно он нагнул голову между колен, и его стало рвать. Его рвало и рвало, казалось, это никогда не закончится.
Глава 69
— Ты сделал неправильно.
— Черт возьми, вы правы. Господи, я прострелил головы всем четверым.
Старик взглянул на него и нахмурился.
— Я не об этом.
— А я об этом. Боже, я стрелял в них. В них вовсе не надо было стрелять. Они были мертвы. Это же было ясно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27