Потому что это был, конечно, не песок, а золото. Россыпное золото, крупинки золота, смытые водой с гор. А так как золотой песок тяжелее обычного, то он оседает на дне реки, где течение слабое, или там, где оказывается какая-нибудь естественная запруда, перед которой оно тоже оседает. Вот почему старые золотоискатели пользовались такими тазами. Золото такое тяжелое, что остается на дне таза после того, как большая часть гравия выплескивается вместе с водой. Разумеется, они должны были работать очень быстро. Им было невыгодно тратить по полчаса на один таз гравия, и в старые времена многие могли обработать его всего за пару минут.
Но потом им надоело перетряхивать камни, скорчившись в три погибели, и они додумались заставить работать на себя силы природы. Найдя на склоне горы подходящее местечко, где, как им казалось, могло быть золото, они его раскапывали, а грунт отвозили на тачке в большой деревянный ящик около воды. Когда ящик наполнялся, они направляли водный поток сквозь этот ящик, его еще называют лоток, регулируя скорость воды так, чтобы она смывала только гравий, но не уносила с собой золото. И в конце дня им оставалось только собрать золотой песок и самородки со дна ящика.
Впрочем, большинству из них вообще не удавалось ничего намыть, а те немногие, которым повезло, либо тут же спускали все деньги, либо покупали оборудование, чтобы найти новые места и начать копать там… В городках наподобие этого деньги у людей не задерживались. Едва лишь появлялось золото, цены взлетали, и если раньше за пять долларов можно было купить бифштекс, то теперь за целых двадцать давали бобы и солонину.
В общем, в этой гонке не могло быть победителей, за исключением, пожалуй, владельцев магазинов, салонов и прочих, кто кормился за счет золотоискателей. Я уже не говорю об обморожениях, опасностях горных лавин и всем прочем, что могло подстерегать этих бедолаг. Нет, безусловно, существовали более легкие способы заработать на жизнь, но на самом деле, наверное, им всем нужно было не столько золото, сколько сама идея независимости — срываться с места, когда захочется, работать там, где сочтут нужным, по собственному желанию возвращаться в город, чтобы отдохнуть и распить с приятелями бутылочку. Конечно, не обходилось и без захвата чужих участков, и без выстрелов в спину, и всего такого прочего, но ведь была и настоящая мужская дружба…
Речь старика все замедлялась; он сидел, подняв глаза к потолку, словно увлеченный игрой теней, и казалось, мыслями был где-то очень далеко. Потом он помолчал и посмотрел на Сару. Девочка уже сладко спала. Старик улыбнулся, взглянул в окно, где в призрачном лунном свете виднелись пустые дома на противоположной стороне улицы, и налил себе стакан. Выпив его залпом, он сделал над собой усилие и встал, но не удержался на ногах. Его качнуло к стене; уперевшись рукой, он тяжко вздохнул и восстановил вертикальное положение. Бутылка, которую он держал в другой руке, была на три четверти пуста.
Все последние полчаса Борн пристально наблюдал за ним из-за стойки бара. Конечно, после такой дозы пожилому человеку нелегко удержаться на ногах, и тем не менее, речь его была связной, а походка твердой. Борн взглянул на Клер, стоявшую рядом. За исключением того момента, когда старик поблагодарил за ужин, она не расслаблялась ни на миг. Она явно не доверяла старику.
— Холодает. — Старик сунул руку под мышки, приблизившись к ним. — Чувствуете — он уже на носу. Через два-три дня ждите обязательно.
— Кого ждать?
— Снег. — Старик поежился, согреваясь. — Никогда здесь не видел такой теплой осени, как сейчас. Зима должна быть суровой.
Откуда-то издалека послышался волчий вой. За ним — еще два коротких, один протяжный. Лежавший под столом пес навострил уши и вскочил.
— Лежать, — произнес старик.
Еще два голоса, один — пониже, другой — повыше тоном, послышались немного левее первого. Пес направился к двери, внимательно прислушиваясь.
— Успокойся, — ровным хрипловатым голосом обратился к нему хозяин. — Они не хотят тебя видеть, даже если твой папаша и был одним из них. Такого, как ты, они за минуту прикончат.
— А я бы подумал, что он с ними поладит, — сказал Борн.
— Он пахнет мной, они никогда его не примут. А потом, он слишком долго был со мной и утратил охотничьи повадки, зиму ему не пережить. — Старик облокотился на стойку бара, пристально разглядывая свое отражение в зеркале. — Пора спать. Завтра мы должны встать очень рано.
Он взял бутылку и лоскутное одеяло, которое принес с собой, потоптался у бара, отхлебнул из горлышка, заткнул его пробкой, завернулся в одеяло и улегся прямо на полу.
— Ложись спать, — предложил он Борну.
— Пожалуй, я посторожу немного.
— А зачем? Пес нас разбудит, если что-то будет неладно.
— Я все равно постерегу.
— Ну, как хочешь.
Они с Клер молча стояли, глядя друг на друга. Через какое-то время стал слышен храп старика.
— Я разбужу Сару и дам ей еще лекарства, — сказала Клер. Борн поцеловал ее в щеку, задумался на мгновение и утвердительно кивнул головой. Затем, взяв свое одеяло и стул, он направился к окну, сел в тени и стал глядеть на тоскливую улицу, залитую лунным светом. Ветер гнал по ней пыль. Он почувствовал, как тянет холодом через щели в полу, и поплотнее завернулся в одеяло. Клер поговорила о чем-то с Сарой, дала ей настоя и задула лампу. Он расслышал, как она расстегнула “молнию” на втором спальнике и залезла в него, пристроившись рядышком с Сарой.
— Спокойной ночи, — сказала она тихо.
— Спокойной ночи, — отозвался Борн.
Пыль и песок, гонимые порывами ветра, по углам в щелях расхлябанного пола посвистывало. На какое-то время ветер утих, в комнате стало слышно, помимо похрапывания ровное дыхание Клер и Сары. Потом загудело с новой силой Борн все сидел в темноте, глядел на улицу, по которой ветер гнал пыль, и пытался вообразить как она выглядела в те далекие времена, — фургоны, люди идущие куда-то или беседующие друг с другом, прислонившись к дверному косяку, мчащиеся мимо всадники, пианино, играющее где-то вдалеке…
Глава 16
В холодных серых предрассветных сумерках они спешились и привязали лошадей на поляне под елями. Они специально сделали длинные привязи, чтобы животные могли свободно передвигаться и щипать заиндевевшую с ночи траву, похрустывающую под ногами. Выйдя из леса, они двинулись к глинистому откосу, над которым возвышались скалы.
Старик шел впереди вдоль подножия скал. Добравшись до первой узкой расщелины, прорезавшей крутой склон под углом, он двинулся вверх по ней. Таким же способом — неторопливо, спокойно, не останавливаясь, чтобы перевести дух, — он преодолел и Следующую, ведущую в противоположном направлении. Борну казалось, что старик в своем уверенном восхождении вот-вот должен остановиться, уперевшись в непреодолимую преграду, вернуться назад, чтобы поискать иной путь, но каждый раз тот находил подходящий выступ, нужный камень, на который можно было поставить ногу, щель, в которую можно было просунуть руку, и подняться еще выше. Либо он уже проходил этот путь неоднократно, подумал Борн, либо прожил в горах так долго, что ему достаточно одного взгляда для безошибочного выбора маршрута.
Вскоре верхушки сосен оказались у них под ногами. Светало. Камни внизу казались пугающе огромными; заглядевшись на них, Борн едва не сорвался, успев в последний момент поймать ногой прочную опору.
— Не прижимайся близко к скале. Отклонись. Она сама поможет тебе, — негромко посоветовал старик.
Борн удивился: тот находился гораздо выше и, казалось, должен был кричать, чтобы быть услышанным. Непонятно, как это происходит. Борн больше не смотрел вниз, а просто виимательно искал, за что ему покрепче уцепиться кровоточащими, в ссадинах пальцами, посиневшими от холода, и переставлял ноги по почти отвесной поверхности скалы, взбираясь все выше и выше — и вот над головой уже не было ничего, только небо и вольный воздух. Последнее усилие — и он на плоской вершине. Старик сидел неподалеку, рядом с какими-то голыми кустиками, и ждал. Борн поспешил к нему.
— Посмотри на свои руки, — проговорил старик. Борн понял, что тот имел в виду: его разбитые в кровь руки дрожали крупной дрожью — то ли от холода, то ли от пережитого страха, когда он едва не свалился вниз, — но ничего поделать не мог. Решив не обращать на это внимания, он двинулся вслед за стариком, который уже был на другом краю плоской макушки скалы. Ползком он добрался до обрыва. Внизу простирался каньон — Овечья пустыня. С этой высокой точки он был виден как на. ладони. Широкие каменистые участки, обрамляющие подножия скал, полоса пожухлой травы в средней части. В самом центре каньона можно было различить хижину, несколько сараев и загон для овец, оставшиеся, видимо, с тех давних пор, когда здесь жили пастухи. Он вспомнил, что на карте они также не были помечены. Старик протянул вперед руку, и Борну показалось, что он предупреждает об опасности. Он тут же напрягся, пытаясь разглядеть, не движется ли кто около строений, но быстро догадался, что старик обращает внимание на черную тучу, быстро заволакивающую горизонт. Ну вот и снег, подумал он, вспомнив слова старика прошлой ночью. Облака закрыли солнце; вокруг резко посерело и потянуло холодом. Борн вздрогнул и попытался согреть окоченевшие руки. Вот мы его и дождались, повторил он про себя. Старик уже отполз от края, словно, опасаясь, что его фигуру могут заметить на фоне неба, потом огляделся и, пригнувшись, побежал направо, туда, где внизу был проход из каньона в речную долину.
Когда Борн догнал его, тот уже примеривался к крупному валуну. Отсюда было ясно видно, сколько путей в этом скальном лабиринте внизу заводили в тупик; лишь один, прямо под ними, вел к цели.
С первым валуном они справились без труда. Просто подтолкнули его, и он неожиданно легко перевернулся, покатился по склону и рухнул, отскакивая от стенок расщелины. Грохот от его падения был подобен раскату грома в горах.
— Ну, вот и славно. — Старик был доволен. — Они подумают, что это буря наделала.
— Вы что, видели их?
Валун, упав вниз, не перегородил проход полностью. Просто через него стало труднее перебраться. Старик уже шагал к другому валуну, гораздо больших размеров.
— Вы не ответили мне, — повторил Борн, догоняя его. — Вы их видели?
— Нет. Это ты считаешь, что они где-то здесь. Каменная глыба не поддалась, даже когда они навалились на нее изо всех сил. Подобрав сухую лесину, они подвели ее под камень, действуя, как рычагом, и попытались столкнуть его с места. Конец бревна обломился. Со второй попытки валун покачнулся, но с места не сдвинулся. Потом им удалось перевалить его на другой бок; эту операцию пришлось повторить трижды, прежде чем глыба оказалась на пологом склоне, по которому уже под собственным весом, набирая скорость, покатилась вниз и исчезла. Грохот падения достиг их слуха, раньше, чем они добежали до края скалы. Валун рухнул точно меж стенок прохода. Теперь уж ни одному всаднику не заставить свою лошадь взять такой барьер.
— Конечно, они могут бросить лошадей и идти дальше пешком, — рассудительно заметил старик и побежал еще к одному валуну. Измучившись, но так и не сумев сдвинуть его с места, оба в изнеможении опустились рядом с ним, решив, что человек все равно переберется через камни, какими бы огромными те ни были, и что главную цель — создать видимость того, что на лошадях здесь не проехать, — они достигли.
Облака висели уже прямо над головой и быстро передвигались в сторону города; так похолодало, что Борну пришлось достать из кармана куртки толстые шерстяные перчатки и натянуть их на свои распухшие, порезанные камнями руки. Подул ветер — колючий, пронзительный, выжимающий слезы из глаз. Он повернулся к ветру спиной, поднял капюшон и взглянул на город. Там еще сияло солнце, но вот тень от облаков накрыла его, и в этот же момент несколько белых крупинок мелькнуло перед глазами.
— Пожалуй, пора спускаться, а то лошади испугаются, — сказал старик; ветер и холод, казалось, ему были нипочем; он лишь плотнее натянул шляпу и застегнул куртку, но от ветра не отворачивался и даже не спрятал руки в карманы. Пригнувшись и уперевшись ладонями в колени, он увлеченно наблюдал, как ветер несет пыль и гнет ветви деревьев и кустарников.
— Одну минуту, — попросил Борн и достал из кармана куртки фотографию. Вчера вечером после ужина он заприметил ее на стенке за баром.
— Так город выглядел как раз перед оспой, — сказал ему тогда старик.
Обычная старинная фотография размером пять на шесть дюймов, пожелтевшая от времени, потрескавшаяся и ломкая — чем-то она привлекла его внимание. Такие снимки делали в старину громоздкими аппаратами на треноге, в которые вставляли большие стеклянные негативы в деревянных рамках. С задней стенки ящика свисал длинный кусок черной материи, под которой фотограф подлезал, чтобы навести на резкость объектив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Но потом им надоело перетряхивать камни, скорчившись в три погибели, и они додумались заставить работать на себя силы природы. Найдя на склоне горы подходящее местечко, где, как им казалось, могло быть золото, они его раскапывали, а грунт отвозили на тачке в большой деревянный ящик около воды. Когда ящик наполнялся, они направляли водный поток сквозь этот ящик, его еще называют лоток, регулируя скорость воды так, чтобы она смывала только гравий, но не уносила с собой золото. И в конце дня им оставалось только собрать золотой песок и самородки со дна ящика.
Впрочем, большинству из них вообще не удавалось ничего намыть, а те немногие, которым повезло, либо тут же спускали все деньги, либо покупали оборудование, чтобы найти новые места и начать копать там… В городках наподобие этого деньги у людей не задерживались. Едва лишь появлялось золото, цены взлетали, и если раньше за пять долларов можно было купить бифштекс, то теперь за целых двадцать давали бобы и солонину.
В общем, в этой гонке не могло быть победителей, за исключением, пожалуй, владельцев магазинов, салонов и прочих, кто кормился за счет золотоискателей. Я уже не говорю об обморожениях, опасностях горных лавин и всем прочем, что могло подстерегать этих бедолаг. Нет, безусловно, существовали более легкие способы заработать на жизнь, но на самом деле, наверное, им всем нужно было не столько золото, сколько сама идея независимости — срываться с места, когда захочется, работать там, где сочтут нужным, по собственному желанию возвращаться в город, чтобы отдохнуть и распить с приятелями бутылочку. Конечно, не обходилось и без захвата чужих участков, и без выстрелов в спину, и всего такого прочего, но ведь была и настоящая мужская дружба…
Речь старика все замедлялась; он сидел, подняв глаза к потолку, словно увлеченный игрой теней, и казалось, мыслями был где-то очень далеко. Потом он помолчал и посмотрел на Сару. Девочка уже сладко спала. Старик улыбнулся, взглянул в окно, где в призрачном лунном свете виднелись пустые дома на противоположной стороне улицы, и налил себе стакан. Выпив его залпом, он сделал над собой усилие и встал, но не удержался на ногах. Его качнуло к стене; уперевшись рукой, он тяжко вздохнул и восстановил вертикальное положение. Бутылка, которую он держал в другой руке, была на три четверти пуста.
Все последние полчаса Борн пристально наблюдал за ним из-за стойки бара. Конечно, после такой дозы пожилому человеку нелегко удержаться на ногах, и тем не менее, речь его была связной, а походка твердой. Борн взглянул на Клер, стоявшую рядом. За исключением того момента, когда старик поблагодарил за ужин, она не расслаблялась ни на миг. Она явно не доверяла старику.
— Холодает. — Старик сунул руку под мышки, приблизившись к ним. — Чувствуете — он уже на носу. Через два-три дня ждите обязательно.
— Кого ждать?
— Снег. — Старик поежился, согреваясь. — Никогда здесь не видел такой теплой осени, как сейчас. Зима должна быть суровой.
Откуда-то издалека послышался волчий вой. За ним — еще два коротких, один протяжный. Лежавший под столом пес навострил уши и вскочил.
— Лежать, — произнес старик.
Еще два голоса, один — пониже, другой — повыше тоном, послышались немного левее первого. Пес направился к двери, внимательно прислушиваясь.
— Успокойся, — ровным хрипловатым голосом обратился к нему хозяин. — Они не хотят тебя видеть, даже если твой папаша и был одним из них. Такого, как ты, они за минуту прикончат.
— А я бы подумал, что он с ними поладит, — сказал Борн.
— Он пахнет мной, они никогда его не примут. А потом, он слишком долго был со мной и утратил охотничьи повадки, зиму ему не пережить. — Старик облокотился на стойку бара, пристально разглядывая свое отражение в зеркале. — Пора спать. Завтра мы должны встать очень рано.
Он взял бутылку и лоскутное одеяло, которое принес с собой, потоптался у бара, отхлебнул из горлышка, заткнул его пробкой, завернулся в одеяло и улегся прямо на полу.
— Ложись спать, — предложил он Борну.
— Пожалуй, я посторожу немного.
— А зачем? Пес нас разбудит, если что-то будет неладно.
— Я все равно постерегу.
— Ну, как хочешь.
Они с Клер молча стояли, глядя друг на друга. Через какое-то время стал слышен храп старика.
— Я разбужу Сару и дам ей еще лекарства, — сказала Клер. Борн поцеловал ее в щеку, задумался на мгновение и утвердительно кивнул головой. Затем, взяв свое одеяло и стул, он направился к окну, сел в тени и стал глядеть на тоскливую улицу, залитую лунным светом. Ветер гнал по ней пыль. Он почувствовал, как тянет холодом через щели в полу, и поплотнее завернулся в одеяло. Клер поговорила о чем-то с Сарой, дала ей настоя и задула лампу. Он расслышал, как она расстегнула “молнию” на втором спальнике и залезла в него, пристроившись рядышком с Сарой.
— Спокойной ночи, — сказала она тихо.
— Спокойной ночи, — отозвался Борн.
Пыль и песок, гонимые порывами ветра, по углам в щелях расхлябанного пола посвистывало. На какое-то время ветер утих, в комнате стало слышно, помимо похрапывания ровное дыхание Клер и Сары. Потом загудело с новой силой Борн все сидел в темноте, глядел на улицу, по которой ветер гнал пыль, и пытался вообразить как она выглядела в те далекие времена, — фургоны, люди идущие куда-то или беседующие друг с другом, прислонившись к дверному косяку, мчащиеся мимо всадники, пианино, играющее где-то вдалеке…
Глава 16
В холодных серых предрассветных сумерках они спешились и привязали лошадей на поляне под елями. Они специально сделали длинные привязи, чтобы животные могли свободно передвигаться и щипать заиндевевшую с ночи траву, похрустывающую под ногами. Выйдя из леса, они двинулись к глинистому откосу, над которым возвышались скалы.
Старик шел впереди вдоль подножия скал. Добравшись до первой узкой расщелины, прорезавшей крутой склон под углом, он двинулся вверх по ней. Таким же способом — неторопливо, спокойно, не останавливаясь, чтобы перевести дух, — он преодолел и Следующую, ведущую в противоположном направлении. Борну казалось, что старик в своем уверенном восхождении вот-вот должен остановиться, уперевшись в непреодолимую преграду, вернуться назад, чтобы поискать иной путь, но каждый раз тот находил подходящий выступ, нужный камень, на который можно было поставить ногу, щель, в которую можно было просунуть руку, и подняться еще выше. Либо он уже проходил этот путь неоднократно, подумал Борн, либо прожил в горах так долго, что ему достаточно одного взгляда для безошибочного выбора маршрута.
Вскоре верхушки сосен оказались у них под ногами. Светало. Камни внизу казались пугающе огромными; заглядевшись на них, Борн едва не сорвался, успев в последний момент поймать ногой прочную опору.
— Не прижимайся близко к скале. Отклонись. Она сама поможет тебе, — негромко посоветовал старик.
Борн удивился: тот находился гораздо выше и, казалось, должен был кричать, чтобы быть услышанным. Непонятно, как это происходит. Борн больше не смотрел вниз, а просто виимательно искал, за что ему покрепче уцепиться кровоточащими, в ссадинах пальцами, посиневшими от холода, и переставлял ноги по почти отвесной поверхности скалы, взбираясь все выше и выше — и вот над головой уже не было ничего, только небо и вольный воздух. Последнее усилие — и он на плоской вершине. Старик сидел неподалеку, рядом с какими-то голыми кустиками, и ждал. Борн поспешил к нему.
— Посмотри на свои руки, — проговорил старик. Борн понял, что тот имел в виду: его разбитые в кровь руки дрожали крупной дрожью — то ли от холода, то ли от пережитого страха, когда он едва не свалился вниз, — но ничего поделать не мог. Решив не обращать на это внимания, он двинулся вслед за стариком, который уже был на другом краю плоской макушки скалы. Ползком он добрался до обрыва. Внизу простирался каньон — Овечья пустыня. С этой высокой точки он был виден как на. ладони. Широкие каменистые участки, обрамляющие подножия скал, полоса пожухлой травы в средней части. В самом центре каньона можно было различить хижину, несколько сараев и загон для овец, оставшиеся, видимо, с тех давних пор, когда здесь жили пастухи. Он вспомнил, что на карте они также не были помечены. Старик протянул вперед руку, и Борну показалось, что он предупреждает об опасности. Он тут же напрягся, пытаясь разглядеть, не движется ли кто около строений, но быстро догадался, что старик обращает внимание на черную тучу, быстро заволакивающую горизонт. Ну вот и снег, подумал он, вспомнив слова старика прошлой ночью. Облака закрыли солнце; вокруг резко посерело и потянуло холодом. Борн вздрогнул и попытался согреть окоченевшие руки. Вот мы его и дождались, повторил он про себя. Старик уже отполз от края, словно, опасаясь, что его фигуру могут заметить на фоне неба, потом огляделся и, пригнувшись, побежал направо, туда, где внизу был проход из каньона в речную долину.
Когда Борн догнал его, тот уже примеривался к крупному валуну. Отсюда было ясно видно, сколько путей в этом скальном лабиринте внизу заводили в тупик; лишь один, прямо под ними, вел к цели.
С первым валуном они справились без труда. Просто подтолкнули его, и он неожиданно легко перевернулся, покатился по склону и рухнул, отскакивая от стенок расщелины. Грохот от его падения был подобен раскату грома в горах.
— Ну, вот и славно. — Старик был доволен. — Они подумают, что это буря наделала.
— Вы что, видели их?
Валун, упав вниз, не перегородил проход полностью. Просто через него стало труднее перебраться. Старик уже шагал к другому валуну, гораздо больших размеров.
— Вы не ответили мне, — повторил Борн, догоняя его. — Вы их видели?
— Нет. Это ты считаешь, что они где-то здесь. Каменная глыба не поддалась, даже когда они навалились на нее изо всех сил. Подобрав сухую лесину, они подвели ее под камень, действуя, как рычагом, и попытались столкнуть его с места. Конец бревна обломился. Со второй попытки валун покачнулся, но с места не сдвинулся. Потом им удалось перевалить его на другой бок; эту операцию пришлось повторить трижды, прежде чем глыба оказалась на пологом склоне, по которому уже под собственным весом, набирая скорость, покатилась вниз и исчезла. Грохот падения достиг их слуха, раньше, чем они добежали до края скалы. Валун рухнул точно меж стенок прохода. Теперь уж ни одному всаднику не заставить свою лошадь взять такой барьер.
— Конечно, они могут бросить лошадей и идти дальше пешком, — рассудительно заметил старик и побежал еще к одному валуну. Измучившись, но так и не сумев сдвинуть его с места, оба в изнеможении опустились рядом с ним, решив, что человек все равно переберется через камни, какими бы огромными те ни были, и что главную цель — создать видимость того, что на лошадях здесь не проехать, — они достигли.
Облака висели уже прямо над головой и быстро передвигались в сторону города; так похолодало, что Борну пришлось достать из кармана куртки толстые шерстяные перчатки и натянуть их на свои распухшие, порезанные камнями руки. Подул ветер — колючий, пронзительный, выжимающий слезы из глаз. Он повернулся к ветру спиной, поднял капюшон и взглянул на город. Там еще сияло солнце, но вот тень от облаков накрыла его, и в этот же момент несколько белых крупинок мелькнуло перед глазами.
— Пожалуй, пора спускаться, а то лошади испугаются, — сказал старик; ветер и холод, казалось, ему были нипочем; он лишь плотнее натянул шляпу и застегнул куртку, но от ветра не отворачивался и даже не спрятал руки в карманы. Пригнувшись и уперевшись ладонями в колени, он увлеченно наблюдал, как ветер несет пыль и гнет ветви деревьев и кустарников.
— Одну минуту, — попросил Борн и достал из кармана куртки фотографию. Вчера вечером после ужина он заприметил ее на стенке за баром.
— Так город выглядел как раз перед оспой, — сказал ему тогда старик.
Обычная старинная фотография размером пять на шесть дюймов, пожелтевшая от времени, потрескавшаяся и ломкая — чем-то она привлекла его внимание. Такие снимки делали в старину громоздкими аппаратами на треноге, в которые вставляли большие стеклянные негативы в деревянных рамках. С задней стенки ящика свисал длинный кусок черной материи, под которой фотограф подлезал, чтобы навести на резкость объектив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32