Никогда раньше ему не приходилось видеть ничего подобного. Скалы, словно отполированные, отражали лучи солнца и слепили глаза. Вдали над утесами слышалось завывание ветра.
Теперь Борну не составляло труда определить по карте, где они находятся. На первом листе был обозначен только край каньона, поэтому пришлось достать второй. Эта местность называлась Овечьей пустыней, и он даже мог вполне объяснить, почему. Когда люди с отарами пришли на эту территорию, местные скотоводы вытеснили их в горы, скрепя сердце позволив пользоваться самыми неудобными землями. “Потом скотоводам показалось и этого слишком много, и они начали войну. Владельцы ранчо, вооружившись винтовками, совершали набеги, убивали пастухов и угоняли отары за перевал. Тогда хозяева овец наняли испанских басков. Баски испокон веков были известны как отменные пастухи, которые не допускали даже чужого-взгляда на своих овечек. Поэтому когда в следующий раз люди с ранчо появились второй раз, баски устроили засаду, обстреляли их и заставили убраться восвояси. Те собрали больше людей и приехали вновь, но еще больше басков выступило на защиту отар, В конце концов люди с ранчо, конечно, победили, но эта война продолжалась здесь до двадцатых годов двадцатого века. Пересекая эту местность, до сих пор еще можно увидеть хижины, ограды и каменные стены, оставшиеся со времен басков”.
Но им не надо было ее пересекать. Путь по каменистой почве вдоль подножия утесов Борна вполне устраивал. Галечное русло высохшего ручья не сохранило следов; дорога по глинистому склону была удобна тем, что можно было легко разглядеть проходы между нагромождением скал и спокойно спускаться в каньон, не опасаясь попасть в тупик. К тому же он заметил, что полоса леса опоясывала лишь нижнюю часть склонов, значит, выше тоже сплошные камни. К тому времени, когда преследователи сообразят, каким путем они пробрались здесь, они втроем будут уже далеко.
Остается проблема царапин, которые неизбежно оставляют на камнях стальные подковы. На очередном коротком привале он разорвал на лоскутья одно одеяло и обмотал копыта. Кобылам потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к “обувке”; поначалу они осторожно переставляли ноги, но потом привыкли, и Борн снова поехал верхом. Сара по-прежнему сидела вместе с Клер, пегая лошадка шла в поводу налегке. Они медленно передвигались справа налево по камням вдоль скал. Вокруг стояла невероятная тишина, нарушаемая лишь глухим перестуком копыт и посвистыванием ветра в горных отрогах.
Все выходы из каньона на первой трети пути Борн начисто игнорировал. Они вели преимущественно в обратном направлении, а он хотел уйти как можно дальше, в совершенно новые места. Солнце уже прошло зенит и теперь начинало бить в глаза. Даже под широкополой шляпой он чувствовал палящие лучи. Борн расстегнул куртку в надежде просушить пропотевшую насквозь рубаху и взглянул вверх. В ярко-синем небе над головой парила какая-то крупная птица. Ястреб, подумал он. А может, орел.
— Возьми еще соли, — посоветовал он, обернувшись, Саре.
Они уже были примерно на середине каньона, и Борн решил, что пора выбираться. Первый проход, на который он обратил внимание, показался слишком крутым. Следующий, ярдах в пятидесяти от первого, выглядел очень удобным, но именно очевидность подобного выбора и заставила от него отказаться. Третий вариант отличался от двух других тем, что здесь путь шел не в гору, а прямо между скал, и был довольно широким — три лошади рядом могли спокойно войти в него. Правда, он довольно резко сворачивал, и Борн не мог рассмотреть, что там дальше, но почему-то решил все-таки идти здесь.
За поворотом ущелье немного расширилось. Каньон уже не был виден. Глухой стук копыт эхом отражался от нависающих скал. Борн поднял голову к узкой полоске по-прежнему яркого неба над головой, потом взглянул перед собой. Проход разделялся надвое. Он решил идти правым. Из опасения очутиться в узости, где не удастся развернуть лошадей, он решил, что при малейшем подозрении повернет назад. Скалы порой сходились так, что они были вынуждены поднимать ноги на круп лошадей, но каждый раз Борн мог видеть впереди расширение и продвигался все дальше и дальше. Снова образовалась развилка, и опять он выбрал правый Проход, решив, что так уж точно не заплутает в случае необходимости вернуться. Один раз каурая испугалась теснины, захрапела и встала на дыбы; он быстро слез, потрепал ее по холке и успокоил, зашагав впереди. Стены ущелья в этот момент, казалось, совсем сомкнулись. Казалось, нечем дышать в этой холодной сырости, напоминавшей пещеру. Борн обернулся. Жена с дочкой ехали за ним, он подумал, что им, наверное, страшно еще больше. Дорога пошла под уклон, снова раздваиваясь. Теперь он почему-то повернул налево, почти уверенный, что рано или поздно придется возвращаться, но все-таки упрямо продвигался вперед. Если уж им удалось преодолеть так много, может, все обойдется.
Он попытался представить себе, как выглядит сверху этот лабиринт между скал, затем взглянул на часы. Прошло довольно много времени. Ущелье снова делало резкий поворот. Миновав очередной угол скалы, он внезапно остановился и даже зажмурился на мгновение, ослепленный ярким солнечным светом.
То ли от долгого пребывания в мрачном сыром ущелье, то ли от неожиданно яркого солнца, но он не сразу поверил в реальность увиденного.
— Что это? — воскликнула не менее удивлённая Клер.
— Не знаю. Этого Просто не может быть! — Он торопливо вытащил карту и развернул ее. — Смотри. Вот Овечья пустыня, где мы были, вот горы, вот долина, которую мы видим перед собой. Если топографы не поленились отметить такую малость, как та хижина, то это они должны были указать наверняка!
Впереди под ними простиралась, насколько хватало глаз, длинная и узкая долина, с обеих сторон окаймленная крутыми горными склонами, которые плавно переходили в пологие лесистые холмы. Посередине извивалась блестевшая на солнце лента реки. Все это напомнило Борну пейзаж где-нибудь в Андах — с яркой зеленью лесов и лугов, слегка дрожащих в знойном мареве, подобно миражу. Но долина четко была обозначена на карте, и изумился он совсем не по этому поводу. Все дело в том, что там, внизу, у реки, располагался город! Можно было различить главную улицу, рассекавшую его надвое, и поперечные, делящие город на кварталы. На вид в нем должно быть не менее трех тысяч жителей, но нигде не было заметно никаких признаков жизни.
— Что-то здесь не так, — произнесла Клер. — Ты, наверное, взял не ту карту.
Он на всякий случай вынул компас и сориентировал карту по нему.
— Нет, Клер, здесь нет никакой ошибки. Долина показана точно. Просто на карте нет никакого городка.
— Но так же не бывает! Как могут люди, составляющие карту, не нанести на нее целый город?
— Не знаю. Иногда карты составляют при помощи аэросъемки, иногда — просто с какой-нибудь высокой точки. Может быть, они так спешили, что забыли его пометить?
Он сам не верил в то, что говорил. Единственным более или менее приемлемым объяснением, которое могло прийти в голову, было то, что город не нанесли на карту сознательно. О его существовании уведомили историков и государственных чиновников, но скрыли информацию от всех остальных, чтобы этот городок не постигла судьба остатков индейских поселений в Аризоне, подчистую разграбленных охотниками за сувенирами.
Не исключено, что так оно и есть. Но сомнения не оставляли Борна, пока он спускался по крутому каменистому склону, привязывал лошадь под деревьями, поднимался обратно, чтобы снести вниз Сару, и вновь карабкался вверх, чтобы переправить лошадей. После залитой солнцем Овечьей пустыни здесь было мрачно и холодно. Он предложил Саре еще погрызть кусочек соли и запить ее как следует.
Они продолжили путь — Сара по-прежнему вместе с Клер, он — на своей; третья лошадь шла в поводу. Было такое ощущение, что они ехали по парку — густой шатер вечнозеленых деревьев, раскинувшийся высоко над головой, глушил всю мелкую растительность под ногами. Копыта лошадей мягко ступали по толстому ковру мертвой хвои. Сырость заставила Борна снова поплотнее застегнуть куртку.
Оказавшись у реки, едва слышно протекавшей в своих берегах, Борн с удивлением обратил внимание, что в лесу стояла вообще мертвенная тишина — ни единого птичьего голоса, ни крика или визга какой-нибудь четвероногой живности. Да и холодно было, пожалуй, не от снижения температуры воздуха, а от самого места, источавшего что-то зловещее.
Почти бесшумная, река все-таки была и широка, и довольно глубока. Они отправились вниз по течению в поисках брода. Среди деревьев по левую сторону виднелись заброшенные хижины. Еще дальше можно было угадать фундаменты для других хижин — так и не построенных. Потом они миновали перевернутый крытый фургон с отвалившимися колесами. За фургоном Борн, присмотревшись, обнаружил вполне подходящее место для брода — из-под воды торчали камни, виднелась галька на дне; в начале переправы вода доходила лошадям до колена. Ниже по течению можно было заметить ржавые останки какой-то крупной конструкции.
В какой-то момент Борн подумал, что лошади могут испугаться ширины водного потока и понести, пытаясь сбросить седоков, но ничего не успел предпринять, потому что противоположный берег был уже почти рядом. Миновав препятствие и согревшись на солнце, он немного успокоился. Пока лошади шумно пили, Борн все вспоминал, что же такое он еще должен был сделать, но нервная обстановка в том темном лесу помешала. Оторвав лошадей от слишком продолжительного, на его взгляд, водопоя из опасения, что они ослабеют, Борн обвел взглядом простирающуюся перед ним равнину с высокой густой растительностью и внезапно отчетливо представил себе, сколь четко будет виден сверху их след в траве. Пожалуй, имеет смысл продвигаться по мере возможности вдоль берега, не теряя из виду отдаленные крыши домов. Потом ям попалось уходящее от реки вправо некое подобие проселочной дороги, заросшей травой, доходящей лошадям по брюхо. Время от времени среди травы появлялись пыльные проплешины с едва различимыми следами колес от проезжавших здесь когда-то повозок. Если город столь же древен, как и встретившиеся им наверху развалины хижин, никакой дороги здесь уже не должно быть вообще.
Впереди, в сотне ярдов, виднелся город — по обе стороны дороги стояли одинаковые низенькие островерхие домишки, за исключением нескольких двухэтажных зданий в глубине главной улицы. Проезжая вдоль окраины и углубляясь в центр, беглецы видели одно и то же — дома полуразрушены, двери выдраны, стекла разбиты… Но все-таки это были не лачуги, как на противоположном берегу: стены здесь были сложены из толстых, крепких брёвен и обшиты досками, вдоль проезжей части тянулись деревянные тротуары и вдалеке уже можно было различить шпиль церкви. Несмотря на прогнившие в большинстве своем доски тротуара и перекосившийся крест на церкви, все это оставляло впечатление, что люди строили город добросовестно и с любовью.
Посередине улицы валялся сорванный ветром деревянный щит с глубоко вырезанной надписью: “Мареро” . Чуть пониже почти неразличимый текст: “Население 4000”; цифры явно пытались соскоблить, потому что поверх читались другие — 350.
Они миновали несколько лавок — кондитерскую, табачную, две прачечные, одна напротив другой, парикмахерскую, бакалейную лавку… Вывески в основном валялись на земле, кое-что можно было различить и на случайно сохранившихся стеклах. Добравшись примерно до центра города, они тщательно огляделись и только тогда позволили себе спешиться.
На самом крупном здании виднелась надпись: “МАРЕРО ХАУЗ” . Вход его даже был оформлен двумя деревянными колоннами, которые поддерживали некое подобие фронтона.
По обе стороны двухстворчатых дверей — большие зыпыленные окна, на верхнем этаже, где окошки поменьше, — балкончик. Привязав лошадь к коновязи перед домом, Борн остановился в раздумье. Вокруг стояла полная тишина — ни скрипа дверей, ни посвиста ветра в разбитых оконных проемах… Треск подломившейся под ногой доски заставил его вздрогнуть. Почему-то он подумал о змеях и резко выдернул ногу, разорвав штанину.
— Гос-с-споди, — выдохнул он, ощущая неприятную сухость во рту.
Осторожно проверяя прогибавшиеся доски деревянного крыльца, Борн отворил наружную дверь, затем — внутреннюю и заглянул внутрь. Вдоль левой стены тянулась стойка бара, за ней пыльное зеркало, все покрытое паутиной. В нижней части стойки была укреплена медная подставка для ног, по краям и в середине — пепельницы. На нескольких столиках в центре зала стояли бутылки и стаканы, стулья были отодвинуты в беспорядке, словно посетители лишь минутку назад покинули помещение. В глубине виднелась небольшая эстрада с пианино в углу, обрамленная пыльными красными бархатными занавесками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Теперь Борну не составляло труда определить по карте, где они находятся. На первом листе был обозначен только край каньона, поэтому пришлось достать второй. Эта местность называлась Овечьей пустыней, и он даже мог вполне объяснить, почему. Когда люди с отарами пришли на эту территорию, местные скотоводы вытеснили их в горы, скрепя сердце позволив пользоваться самыми неудобными землями. “Потом скотоводам показалось и этого слишком много, и они начали войну. Владельцы ранчо, вооружившись винтовками, совершали набеги, убивали пастухов и угоняли отары за перевал. Тогда хозяева овец наняли испанских басков. Баски испокон веков были известны как отменные пастухи, которые не допускали даже чужого-взгляда на своих овечек. Поэтому когда в следующий раз люди с ранчо появились второй раз, баски устроили засаду, обстреляли их и заставили убраться восвояси. Те собрали больше людей и приехали вновь, но еще больше басков выступило на защиту отар, В конце концов люди с ранчо, конечно, победили, но эта война продолжалась здесь до двадцатых годов двадцатого века. Пересекая эту местность, до сих пор еще можно увидеть хижины, ограды и каменные стены, оставшиеся со времен басков”.
Но им не надо было ее пересекать. Путь по каменистой почве вдоль подножия утесов Борна вполне устраивал. Галечное русло высохшего ручья не сохранило следов; дорога по глинистому склону была удобна тем, что можно было легко разглядеть проходы между нагромождением скал и спокойно спускаться в каньон, не опасаясь попасть в тупик. К тому же он заметил, что полоса леса опоясывала лишь нижнюю часть склонов, значит, выше тоже сплошные камни. К тому времени, когда преследователи сообразят, каким путем они пробрались здесь, они втроем будут уже далеко.
Остается проблема царапин, которые неизбежно оставляют на камнях стальные подковы. На очередном коротком привале он разорвал на лоскутья одно одеяло и обмотал копыта. Кобылам потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к “обувке”; поначалу они осторожно переставляли ноги, но потом привыкли, и Борн снова поехал верхом. Сара по-прежнему сидела вместе с Клер, пегая лошадка шла в поводу налегке. Они медленно передвигались справа налево по камням вдоль скал. Вокруг стояла невероятная тишина, нарушаемая лишь глухим перестуком копыт и посвистыванием ветра в горных отрогах.
Все выходы из каньона на первой трети пути Борн начисто игнорировал. Они вели преимущественно в обратном направлении, а он хотел уйти как можно дальше, в совершенно новые места. Солнце уже прошло зенит и теперь начинало бить в глаза. Даже под широкополой шляпой он чувствовал палящие лучи. Борн расстегнул куртку в надежде просушить пропотевшую насквозь рубаху и взглянул вверх. В ярко-синем небе над головой парила какая-то крупная птица. Ястреб, подумал он. А может, орел.
— Возьми еще соли, — посоветовал он, обернувшись, Саре.
Они уже были примерно на середине каньона, и Борн решил, что пора выбираться. Первый проход, на который он обратил внимание, показался слишком крутым. Следующий, ярдах в пятидесяти от первого, выглядел очень удобным, но именно очевидность подобного выбора и заставила от него отказаться. Третий вариант отличался от двух других тем, что здесь путь шел не в гору, а прямо между скал, и был довольно широким — три лошади рядом могли спокойно войти в него. Правда, он довольно резко сворачивал, и Борн не мог рассмотреть, что там дальше, но почему-то решил все-таки идти здесь.
За поворотом ущелье немного расширилось. Каньон уже не был виден. Глухой стук копыт эхом отражался от нависающих скал. Борн поднял голову к узкой полоске по-прежнему яркого неба над головой, потом взглянул перед собой. Проход разделялся надвое. Он решил идти правым. Из опасения очутиться в узости, где не удастся развернуть лошадей, он решил, что при малейшем подозрении повернет назад. Скалы порой сходились так, что они были вынуждены поднимать ноги на круп лошадей, но каждый раз Борн мог видеть впереди расширение и продвигался все дальше и дальше. Снова образовалась развилка, и опять он выбрал правый Проход, решив, что так уж точно не заплутает в случае необходимости вернуться. Один раз каурая испугалась теснины, захрапела и встала на дыбы; он быстро слез, потрепал ее по холке и успокоил, зашагав впереди. Стены ущелья в этот момент, казалось, совсем сомкнулись. Казалось, нечем дышать в этой холодной сырости, напоминавшей пещеру. Борн обернулся. Жена с дочкой ехали за ним, он подумал, что им, наверное, страшно еще больше. Дорога пошла под уклон, снова раздваиваясь. Теперь он почему-то повернул налево, почти уверенный, что рано или поздно придется возвращаться, но все-таки упрямо продвигался вперед. Если уж им удалось преодолеть так много, может, все обойдется.
Он попытался представить себе, как выглядит сверху этот лабиринт между скал, затем взглянул на часы. Прошло довольно много времени. Ущелье снова делало резкий поворот. Миновав очередной угол скалы, он внезапно остановился и даже зажмурился на мгновение, ослепленный ярким солнечным светом.
То ли от долгого пребывания в мрачном сыром ущелье, то ли от неожиданно яркого солнца, но он не сразу поверил в реальность увиденного.
— Что это? — воскликнула не менее удивлённая Клер.
— Не знаю. Этого Просто не может быть! — Он торопливо вытащил карту и развернул ее. — Смотри. Вот Овечья пустыня, где мы были, вот горы, вот долина, которую мы видим перед собой. Если топографы не поленились отметить такую малость, как та хижина, то это они должны были указать наверняка!
Впереди под ними простиралась, насколько хватало глаз, длинная и узкая долина, с обеих сторон окаймленная крутыми горными склонами, которые плавно переходили в пологие лесистые холмы. Посередине извивалась блестевшая на солнце лента реки. Все это напомнило Борну пейзаж где-нибудь в Андах — с яркой зеленью лесов и лугов, слегка дрожащих в знойном мареве, подобно миражу. Но долина четко была обозначена на карте, и изумился он совсем не по этому поводу. Все дело в том, что там, внизу, у реки, располагался город! Можно было различить главную улицу, рассекавшую его надвое, и поперечные, делящие город на кварталы. На вид в нем должно быть не менее трех тысяч жителей, но нигде не было заметно никаких признаков жизни.
— Что-то здесь не так, — произнесла Клер. — Ты, наверное, взял не ту карту.
Он на всякий случай вынул компас и сориентировал карту по нему.
— Нет, Клер, здесь нет никакой ошибки. Долина показана точно. Просто на карте нет никакого городка.
— Но так же не бывает! Как могут люди, составляющие карту, не нанести на нее целый город?
— Не знаю. Иногда карты составляют при помощи аэросъемки, иногда — просто с какой-нибудь высокой точки. Может быть, они так спешили, что забыли его пометить?
Он сам не верил в то, что говорил. Единственным более или менее приемлемым объяснением, которое могло прийти в голову, было то, что город не нанесли на карту сознательно. О его существовании уведомили историков и государственных чиновников, но скрыли информацию от всех остальных, чтобы этот городок не постигла судьба остатков индейских поселений в Аризоне, подчистую разграбленных охотниками за сувенирами.
Не исключено, что так оно и есть. Но сомнения не оставляли Борна, пока он спускался по крутому каменистому склону, привязывал лошадь под деревьями, поднимался обратно, чтобы снести вниз Сару, и вновь карабкался вверх, чтобы переправить лошадей. После залитой солнцем Овечьей пустыни здесь было мрачно и холодно. Он предложил Саре еще погрызть кусочек соли и запить ее как следует.
Они продолжили путь — Сара по-прежнему вместе с Клер, он — на своей; третья лошадь шла в поводу. Было такое ощущение, что они ехали по парку — густой шатер вечнозеленых деревьев, раскинувшийся высоко над головой, глушил всю мелкую растительность под ногами. Копыта лошадей мягко ступали по толстому ковру мертвой хвои. Сырость заставила Борна снова поплотнее застегнуть куртку.
Оказавшись у реки, едва слышно протекавшей в своих берегах, Борн с удивлением обратил внимание, что в лесу стояла вообще мертвенная тишина — ни единого птичьего голоса, ни крика или визга какой-нибудь четвероногой живности. Да и холодно было, пожалуй, не от снижения температуры воздуха, а от самого места, источавшего что-то зловещее.
Почти бесшумная, река все-таки была и широка, и довольно глубока. Они отправились вниз по течению в поисках брода. Среди деревьев по левую сторону виднелись заброшенные хижины. Еще дальше можно было угадать фундаменты для других хижин — так и не построенных. Потом они миновали перевернутый крытый фургон с отвалившимися колесами. За фургоном Борн, присмотревшись, обнаружил вполне подходящее место для брода — из-под воды торчали камни, виднелась галька на дне; в начале переправы вода доходила лошадям до колена. Ниже по течению можно было заметить ржавые останки какой-то крупной конструкции.
В какой-то момент Борн подумал, что лошади могут испугаться ширины водного потока и понести, пытаясь сбросить седоков, но ничего не успел предпринять, потому что противоположный берег был уже почти рядом. Миновав препятствие и согревшись на солнце, он немного успокоился. Пока лошади шумно пили, Борн все вспоминал, что же такое он еще должен был сделать, но нервная обстановка в том темном лесу помешала. Оторвав лошадей от слишком продолжительного, на его взгляд, водопоя из опасения, что они ослабеют, Борн обвел взглядом простирающуюся перед ним равнину с высокой густой растительностью и внезапно отчетливо представил себе, сколь четко будет виден сверху их след в траве. Пожалуй, имеет смысл продвигаться по мере возможности вдоль берега, не теряя из виду отдаленные крыши домов. Потом ям попалось уходящее от реки вправо некое подобие проселочной дороги, заросшей травой, доходящей лошадям по брюхо. Время от времени среди травы появлялись пыльные проплешины с едва различимыми следами колес от проезжавших здесь когда-то повозок. Если город столь же древен, как и встретившиеся им наверху развалины хижин, никакой дороги здесь уже не должно быть вообще.
Впереди, в сотне ярдов, виднелся город — по обе стороны дороги стояли одинаковые низенькие островерхие домишки, за исключением нескольких двухэтажных зданий в глубине главной улицы. Проезжая вдоль окраины и углубляясь в центр, беглецы видели одно и то же — дома полуразрушены, двери выдраны, стекла разбиты… Но все-таки это были не лачуги, как на противоположном берегу: стены здесь были сложены из толстых, крепких брёвен и обшиты досками, вдоль проезжей части тянулись деревянные тротуары и вдалеке уже можно было различить шпиль церкви. Несмотря на прогнившие в большинстве своем доски тротуара и перекосившийся крест на церкви, все это оставляло впечатление, что люди строили город добросовестно и с любовью.
Посередине улицы валялся сорванный ветром деревянный щит с глубоко вырезанной надписью: “Мареро” . Чуть пониже почти неразличимый текст: “Население 4000”; цифры явно пытались соскоблить, потому что поверх читались другие — 350.
Они миновали несколько лавок — кондитерскую, табачную, две прачечные, одна напротив другой, парикмахерскую, бакалейную лавку… Вывески в основном валялись на земле, кое-что можно было различить и на случайно сохранившихся стеклах. Добравшись примерно до центра города, они тщательно огляделись и только тогда позволили себе спешиться.
На самом крупном здании виднелась надпись: “МАРЕРО ХАУЗ” . Вход его даже был оформлен двумя деревянными колоннами, которые поддерживали некое подобие фронтона.
По обе стороны двухстворчатых дверей — большие зыпыленные окна, на верхнем этаже, где окошки поменьше, — балкончик. Привязав лошадь к коновязи перед домом, Борн остановился в раздумье. Вокруг стояла полная тишина — ни скрипа дверей, ни посвиста ветра в разбитых оконных проемах… Треск подломившейся под ногой доски заставил его вздрогнуть. Почему-то он подумал о змеях и резко выдернул ногу, разорвав штанину.
— Гос-с-споди, — выдохнул он, ощущая неприятную сухость во рту.
Осторожно проверяя прогибавшиеся доски деревянного крыльца, Борн отворил наружную дверь, затем — внутреннюю и заглянул внутрь. Вдоль левой стены тянулась стойка бара, за ней пыльное зеркало, все покрытое паутиной. В нижней части стойки была укреплена медная подставка для ног, по краям и в середине — пепельницы. На нескольких столиках в центре зала стояли бутылки и стаканы, стулья были отодвинуты в беспорядке, словно посетители лишь минутку назад покинули помещение. В глубине виднелась небольшая эстрада с пианино в углу, обрамленная пыльными красными бархатными занавесками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32