Решение – простое: найти предприятие, заинтересованное в выпуске посвященного ему газетного номера и готовое выход этого номера оплатить. У меня сразу выплыла идея – пойти с этим предложением к Игорю Храмцову, но что-то меня удерживало от подобного шага. Я слишком дорожил отношениями с Игорем, чтобы рисковать ими. А риск испортить отношения был. Тузовский запросто мог Игоря «кинуть», может быть, и не впрямую, не внаглую, но Туза обязательно хоть что-то да украдет: или бумага у газетного номера будет подешевле, чем в смете расходов, или тираж поменьше, чем в титрах. В газетном деле немало лазеек для наживы, хотя со стороны об этом и не догадываются, и не подозревают. Я не хотел, чтобы это хоть каким-то боком касалось моих отношений с Храмцовым.
И когда Коля Тузовский привел меня к Волчкову, я вздохнул с облегчением. А решение мы придумали простое, ничего в нем удивительного на сегодня нет, но для тех лет – гениальное: приближалась крупная выставка в Ленэкспо, Волчков был заинтересован представить на ней свою фирму и свою продукцию, так что номер будет – на английском языке!
– У меня есть переводчица, – прочавкал Волчков, он что-то жевал и говорил небрежно. На пальце у него была крупная золотая печатка. – Переводчица классная, но она дорого возьмет.
– Зачем дорого! – подскочил на своем стуле Тузовский. – У нас есть Кричухин! Он – дешевый!
– Не надо дешевого. Нам нужен уровень.
– Там уровень – хоть куда! А денег у него вечно нет.
– Выпивает?
– Если б не выпивал, он был бы – дорогим!

24. Я собрался к Игорю Храмцову, но перед выходом решил позвонить. Вышел в коридор – телефонного аппарата на месте нет. Стучу Капитоньевой. Та ничего не понимает. Якимова (мы зовем ее Хихичка, есть за что) – тоже не в курсе. Выглянула в коридор:
– Ни фига себе! Хи-хи!
Дня через три вернулся с похмелюги Баранов и, как обычно:
– А это, э-э – не я!
Мы его обступили, он увидел, насколько наше возмущение искреннее, насколько наши намерения решительны, и честно признался, что телефонный аппарат пропил.
– Но я куплю новый! – перекрестился он. И добавил, опустив голову:
– Когда деньги появятся.

25. Любые попытки объяснить все происходящее со мной с точки зрения человеческой логики оказывались тщетными. Но оголять свой левый бок, показывать доктору три незаживающие точки и объяснять свою почечную колику тайной взаимосвязью с данными точками и Теми Силами, которые эти точки поставили, я тоже не стал. Меня бы показали психиатру и быстро перевели из урологии в психушку. С другой стороны, я еще не был стопроцентно уверен во взаимосвязи всего происходящего со мной с этими тремя точками. Это потом, когда у меня не останется и тени сомнения, что эти точки – материальное свидетельство Контакта, потом я многое пойму. Но еще только начинался период Перехода. Все еще казалось непонятным, пугающе непонятным.
Спал я в основном днем. Ночью шли приступы. Десятки раскаленных кинжалов втыкались в меня изнутри. Медсестра делала укол баралгина, я пытался уснуть, но еще до утра ворочался.
Тяжелое это отделение – урологическое. Лежат в основном старики со старческим традиционным недугом. Унитазы – в крови. Нянечек нет, подтирать некому. Пока какой-нибудь эстет ни окажет медсестре спонсорскую помощь. Она поворчит, но подотрет, можно загаживать снова. Будто вся страна превращена в гигантскую коммуналку. Коммуналка, коммуна, коммунизм – однокоренные слова, красноречиво символизирующие крайнюю степень мерзости, до которой homo sapiens вообще способен докатиться.
Если ты, Высший Разум, сделал мне прививку в левый бок, одарил меня Сверхвозможностями, почему же я с такой болью вхожу в новое состояние? Имею ли я право прибегать к помощи человека в борьбе с невыносимой болью своей? Может быть, не просить эту милую медсестру делать мне в зад укол баралгина? Человек здесь бессилен. Человек ищет у меня камни или хотя бы песчинки в почках. Человек и не предполагает, что прививка, сделанная силами Высшего Разума, меняет в данный момент мою старую поношенную почку на новую, чистую и сильную, как у новорожденного.

26. – Похоже, взрослым сегодня не до нас. Поиграем в мигалки?
– А поновее ничего нет?
– Можно запустить грозу.
– Может быть, ураган?
– Не надо. Старики узнают, ругаться будут.
– Ой, я, кажется, придумала! – Грэя загадочно улыбнулась, вплотную придвинулась ко мне:
– Давай похитим человечка!
– Землянина? – от удивления и радости я почесал за вторым левым ухом. – Да, этого мы еще не делали. А то все – взрослые, взрослые. Только им позволено!
– Сегодня им не до нас. Полетели, выберем…
Мы двигались над этой планетой медленно, осторожно. На той части планеты, над которой мы пролетали, была зима, и на планете лежало много снега. Был поздний вечер. Под нами мелькнул крупный город, мы пошли на снижение. Город довольно красивый: многочисленные купола церквей, два изящных шпиля, высоко взмывших в небо, широкая река с одетыми в гранит берегами. В одном месте, у моста, берег переходил в широкую площадь, красивую и малолюдную в столь поздний для землян час.
– Давай вот эту самку заберем! – обрадовалась Грэя, я не возражал, но она сама передумала, увидев неторопливо переходящего площадь самца. – Какой забавный! Пушистый такой! – воскликнула Грэя, когда мы подняли на борт этот великолепный экземпляр землянина.
Это была яркая колоритная особь, плотного телосложения, выше среднего по земным понятиям роста, с большой трехцветной (рыжей, черной, местами седой) бородой, в возрасте лет пятидесяти по земному измерению времени. На теле его мы обнаружили несколько шрамов, похоже, давнишних, во рту отсутствовало два зуба, на лучевой кости левой руки и на крестцовом позвонке были застарелые отложения солей, свидетельствовавшие о перенесенных травмах. В полости живота – три крупных шва, видимо, след перенесенных хирургических операций, если, конечно, у землян все еще применялись столь допотопные методы лечения.
– Ой, а это что за штучка? – прыснула Грэя, шаловливо эту штучку потрогав.
– Вырастешь – поймешь, – обрезал я. Не штучку, конечно же, обрезал, а шуточки Грэи.
Когда взрослые брали на борт землян, они вставляли каждой особи имплантат (есть еще вариант написания – имплантант, у русскоязычных землян нет единого мнения, как писать это слово. Если перерыть гору литературы, то убеждаешься, что частота употребления обоих слов приблизительно одинакова, но у землян в головах всегда порядочная каша!). Это довольно нейтральный приборчик – датчик по своей функции. Я не хотел делать с попавшей к нам особью то же самое, что обычно делали с другими особями.
– Давай поможем мужику… – предложил я, загоревшись своей идеей.
Грэя удивленно повела средним глазом верхнего ряда, от ее игривости не осталось и следа. Она еще не знала, что я планирую сделать, но приготовилась возражать, а при случае оказать мне сопротивление.
– Вот за это нам так влетит! – Грэя, похоже, поняла, что я задумал. – Земляне не должны, не имеют права!
– Грэя! Смотри, какой великолепный мужик. Смотри, сколько он перенес в своей жизни всякого-разного. Давай попробуем.
– Влетит нам, если узнают! – она еще на словах сомневалась, но с нетерпением взялась за то, что предложил я.
Мы воткнули ему в левый бок прибор, вводящий препарат. Мы ввели этой земной особи то, что ни в коем случае не полагалось для них: Программу Управления Временем. Теперь перед нами лежала не земная особь. Бывшая земная особь стала чем-то другим. Я не знал названия этого нового существа. Я назвал эту особь Первой Трансгалактической Надрасовой Мутацией. Когда их станет больше, они получат название, состоящее из одного слова. Но еще не пробил час, чтобы их стало больше.

27. Со страхом и трепетом ждал я момента, когда у меня начнется замена сердца на новое: сильное и без шрамов от бесконечных стрессов. Какая боль ждет меня тогда, какое очередное потрясение? Почка уже, вроде бы, восстановилась. Точнее, поменялась на новую. Доктора проводят консилиум – пытаются объяснить причину этого чуда. Мой лечащий хочет писать диссертацию на моем примере. Он там что-то научно обосновывает, исследует, доказывает. Но что? Три необъяснимого происхождения точки на своем левом боку я ведь ему так и не показал.

28. Три точки на своем левом боку я докторам не показывал, одному только слегка намекнул, возможна ли причина происходящего со мной, скажем так: в иной плоскости понимания? Он промолчал, достал блокнот рецептов, прописал мне какую-то пилюлю, я ее, естественно, есть не стал. По сути, о происходящем со мной догадывался только я. Главное испытание поджидало меня на том этапе, когда произойдет обновление кожи: старая кожа отскочит, как змеиная чешуя при линьке, и взглянет на мир мое молодое лицо.

29. Зачастую люди для того, чтобы объяснить что-то, не поддающееся их пониманию, стараются перевести происходящее на понятный для них язык. Если я скажу: чтобы обрести реальное долголетие, надо перенестись в Пространство Иных Измерений, они пожмут плечами. Вот если бы им сказали: съешь вот эту таблеточку, и триста лет на Земле тебе обеспечены…
Им говорят: прилетели инопланетяне, забрали меня на летающую тарелку, воткнули мне в бок какую-то штуковину, я стал снова здоров и молод, а на боку у меня остались три незаживающие точки. И говорящего понимают.
Но на самом деле все было несколько не так. Даже совсем не так.

30. Планировали начать работу в десять утра, но мне удалось приволочь Кричухина в офис Волчкова только к часу дня.
– У меня был голодный обморок, – начал Миса свою любимую песню, я с трудом сдерживал улыбку, но Волчков слышал это впервые и принял всерьез. Он казался отзывчивым и чувствительным. И понеслось…
– Виталий Васильевич, дайте! – снова и снова протягивал Миса в направлении Волчкова свои длинные тонкие пальцы, поворачивая ладонь лодочкой. Сколько поколений не знало сохи и лопаты, чтобы сформировать такие пальцы, созданные для струн или клавиш, для художественной кисти, ну, хотя бы, для авторучки.
Пожалуй, дорогая переводчица, но без этих бесконечных подачек, обошлась бы Волчкову дешевле. Но Волчков почему-то не скупился.
– Вы делаете великое дело! – приговаривал он. – Мир еще ахнет, еще на дыбы встанет, прочитав мою выдающуюся статью! Это не просто открытие, это нечто большее! История разделится на две эпохи: эпоха до моего открытия и эпоха после! Идите туда, к клавишам!
Нас действительно ждали клавиши. Нет, не рояля – клавиатуры компьютера. Мы сами, без машинистки, набирали тексты для будущего номера газеты, попутно внося в них правку.
Офис Волчкова занимал два нижних этажа в старом, постройки царских времен, доме. Волчков получил его от какой-то германской благотворительной организации под свой «Христианский центр защиты бедных». На первом этаже жило несколько бомжей. За проживание в этом богоугодном приюте они, как я потом понял, выполняли для фирмы Волчкова разнообразные работы. На втором этаже располагалась просторная комната. За книжным шкафом были замаскированы раздвижные двери, коридор за ними вел в целую анфиладу комнат, где жил Волчков.
А мы с Кричухиным сидели в просторной офисной комнате за двумя компьютерами. Я набирал тексты на русском, он сходу переводил их на английский и набирал. В словарь почти не заглядывал. Нам было позволено пить кофе, чай, есть бутерброды и печенье в неограниченном количестве.
Я воспользовался предложением. Снова сел за работу. И тут ко мне подошел Кричухин, зажимая что-то в своих длинных тонких аристократических пальцах:
– Сергей Леонидович! Это – сахар! Возьмите!
Он насыпал на лист бумаги передо мной горсть кускового сахара. Может, взять? Кричухин – не Баранов, руки после туалета моет. Но я презрительно выцедил:
– Спасибо…
– Зря отказываетесь! Всяко – экономия для дома-то!
Обиженный моей неблагодарностью, он свернул лист бумаги с сахаром, отнес к столу и ссыпал в свою чашку. Добавил туда растворимый кофе, но, услышав шаги, метнулся за свой компьютер, спустил очки на нос, упулился в экран монитора.
Вошел Волчков. Одобрительно кивнул, увидев, как усердно мы трудимся, буркнул какое-то «угу» и с этим же «угу» отхлебнул кофе… из чашки Кричухина. Он оказался человеком простым и небрезгливым, но мне не описать выражение его лица, когда он отхлебнул из чашки. Ведь в ней было размешано кусков десять-двенадцать сахара – полная кричухинская горсть!
– Как можно это пить?!! – завопил Волчков. Подошел к раковине, смачно сплюнул.
– Хотя, если на халяву, то все можно… – махнул он рукой, отодвинул книжный шкаф и скрылся в своих просторных, оплачиваемых сердобольными немцами апартаментах.
Работа у нас шла стремительно. Классно шла. Все-таки высокий профессионализм не пропивается. Можно пропить семью, жилье, долги, последний костюм, соседский телефон, наследство, совесть, но высокого класса профессионализм, как ни странно, остается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25